Дневник, 1893–1909

Ноябрь

4 ноября. В среду заходит покинувший пост министра земледелия Шванебах. По его мнению, нас ожидают ужасные катастрофы. Витте намеревается [увеличить] число выборщиков в Государственную думу, прибавив избирателей от фабричных рабочих, от лиц, получивших высшее образование, от лиц, обладающих городским цензом, заменить втрое меньшим [?], чем первоначально предполагалось для Государственной думы. Таким образом, число избирателей в Петербурге вместо теперешней цифры шесть тысяч достигнет сто тридцать тысяч. Все они с наступлением выборов будут иметь право собраний для обсуждения вопросов, до выборов касающихся. Начнется буйство беспредельное, которое может окончиться разгромом и разграблением города. Витте силится найти поддержку в какой-нибудь части революционной партии, но вместо того более и более попадает в зависимость от людей, в коих надеется найти опору. Положение не только тревожное, но угрожающее.

Александр Оболенский рассказывает, что по приглашению брата своего Алексея ездил к Витте и успел убедить его отказаться от редакции проектированного им манифеста, в коем прямо говорилось, что крестьяне нуждаются в земле и что Государь заботится о том, чтобы им таковую доставить.

В четверг появляется манифест, написанный Витте в смысле, совершенно противоположном тому, что он мне говорил во вторник. Еду в этот день в Царское Село, чтобы навестить великого князя Владимира Александровича. Нахожу его постаревшим на десять лет со дня последнего нашего свидания. Рассказывает следующее: недавно старший сын его Кирилл приехал из-за границы и объявил родителям и Государю, что женился на своей двоюродной сестре, дочери великой княгини Марии Александровны, разведенной жене герцога Гессен-Дармштадского, родного брата императрицы Александры Федоровны. В ответ на такое сообщение император прислал к великому князю Владимиру министра императорского двора барона Фредерикса объявить, что Кирилл Владимирович лишается звания флигель-адъютанта, морского чина и великокняжеского достоинства с приказанием выехать из России в двадцать четыре часа. В минуту отъезда Кирилла из Царского Села фельдъегерь привез ему еще приказание не возвращаться более в Россию никогда.

Владимир Александрович ничего не отвечал на такое послание, но, встретив на железнодорожной станции приехавшего вскоре вслед за тем германского принца и проводив его в Петергоф к Государю, он воспользовался этим случаем, чтобы объявить Государю, что так как сын его Кирилл был опозорен, то он, Владимир, как отец опозоренного сына не считает возможным оставаться на службе и просит отставки. Несмотря на убеждения Государя не настаивать на таком решении, Владимир Александрович остался при своем заявлении. Прошло три недели без всякого ответа, несмотря на то, что великий князь послал военному министру формальное прошение об отставке. Через три недели он получил от Государя весьма сухую записку с уведомлением, что отставка ему дана и что на место его главнокомандующим войсками Петербургского округа назначен великий князь Николай Николаевич.

5 ноября. Пятница. Заседание для рассмотрения проекта преобразования Государственного совета. Витте произносит блестящую речь, заявляя, что для подавления революции недостает войска, которое находится в Маньчжурии и затруднено в обратном шествии препятствиями, воздвигнутыми на Сибирской железной дороге. Первому подвигающемуся обратно в Европейскую Россию корпусу, состоящему под командой генерала Плеве, приходится штыками очищать путь и оставлять большую часть своих солдат на линии, чтобы обеспечить следующим за ним корпусам беспрепятственный проход, так что из восьми полков, корпус составляющих, он приведет домой лишь два полка. При таких обстоятельствах Витте должен искать опоры в умеренной партии населения, и вся его надежда сосредоточивается на Государственной думе, в которой Витте весьма однако сомневается, чтобы удалось ее созвать. Тирания демагогии, по мнению Витте, должна скоро сделаться невыносимой для населения.

7 ноября. Воскресенье. Еще заседание о реформе Совета. Приходится слушать невероятные наивности. Витте хочет созвать выборное собрание, долженствующее составлять вторую половину Государственного совета. Он думает, что одно то, что явятся люди, избранные населением, достаточно будет, чтобы служить опорой правительству. Полное пренебрежение к условиям таких выборов, ценз ничтожный, гарантии независимости никакой. Это будет вторая Государственная дума с примесью старых чиновников и генералов. Спорят о ничтожных подробностях, но главных сторон не видят и не понимают. У меня сердце щемит при мысли о том, какая пошлая толпа наполнит изящные залы, мной для русского парламента некогда устроенные.

9 ноября. Среда. Приезжают ко мне московский губернатор, предводитель дворянства князь Трубецкой и петербургский — граф Гудович, чтобы посоветоваться о том, как ходатайствовать в совещании Сольского о предоставлении дворянству [права] избирать своих представителей в будущий состав Государственного совета. Сообщаю им, что я уже делал без успеха подобное заявление в последнее заседание совещания и советую ехать с ходатайством к Сольскому, а также и к Палену. Навещаю Победоносцева, которого застаю в весьма мрачном настроении, горько осуждающего все, что около нас происходит. Я соглашаюсь с ним во многом, но утверждаю, что теперешние наши несчастия созданы главным образом самим правительством, в котором за последние два царствования все более и более укреплялось убеждение, что многомиллионным народом можно управлять чиновниками, представителями безграничного произвола, распространяющегося на все отрасли человеческого существования. Развивая эту мысль, я заканчиваю тем, что все поголовно почитают его, Победоносцева, виновником наших теперешних несчастий, потому что он отговорил Александра III отказаться от исполнения подписанного его отцом и им самим акта о допущении в среду Государственного совета сорока представителей земства для заявлений о нуждах провинции и участия в законодательстве. Слова мои очень задевают Победоносцева. Он утверждает, что никогда не видал этого акта, несмотря на то, что цесаревич Александр дважды приказывал Лорис-Меликову показать этот акт ему, Победоносцеву. На мое предположение, что осуществление тогдашнего предположения, по всей вероятности, постепенно развивая участие выборных в трудах правительства, [предотвратило] бы теперешние бедствия наши и быть может даже спасло бы нас от несчастной японской войны, Победоносцев возражает, что весь проект Абазы и Лорис-Меликова имел целью отдать власть в их руки. Можно было бы прибавить, что, по мнению Победоносцева, власть должна была перейти в его руки, что, впрочем, и произошло на несчастие России.

Посылаю Государю три новых тома моего биографического словаря на буквы «О», «П», «Ч».

11 ноября. Пятница. Еще заседание совещания графа Сольского о реформе Государственного совета. Предлагаю среднюю меру относительно власти Совета, заключающуюся в том, чтобы первый отказ Совета согласиться с Думой не отнимал у последней права возобновлять свое постановление в следующую сессию; причем вторичное постановление Думы могло бы получить силу закона в случае согласия верховной власти даже и при несогласии Совета. Витте, отвергавший в последнем заседании значение Совета, внезапно заявляет, что Совет должен иметь во всем одинаковые с Думой права. Такое заявление делает излишним мое старание спасти компромиссом хоть часть советской власти.

Рассматривается вопрос о допущении в Думу представителей дворянства. С первого слова чиновники оказывают поголовное сопротивление. После речей Алексея Оболенского и Палена оппозиция ослабевает, но граф И. И. Толстой, новый министр народного просвещения, начинает доказывать, что заявление, представленное графу Сольскому московскими и петербургскими губернскими предводителями, не подкрепленное ходатайствами губернских дворянских собраний, не может служить основанием для включения в число членов Государственного совета представителей от дворянства. Я ему возражаю, что ни о каких ходатайствах не может быть речи, что все проектируемые ныне изменения начертаны Советом без каких бы то ни было с чьей-либо стороны ходатайств, а потому нет основания делать в этом отношении исключение для дворян.

В заключение решают допустить в Совет двенадцать членов от дворянства.

17 ноября. Вечером приезжает ко мне Пален, по просьбе коего отправляюсь вместе с ним к Андрею Сабурову, чтобы уговориться относительно совещания у Государя, на которое мы все трое получили приглашение. Пален, со слов Витте, сообщает, что предметом совещания будет обсуждение недостаточно энергической деятельности судебной власти в преследовании политических преступников.

Члены Совета министров с присоединением членов Государственного совета: Палена, Фриша, Сабурова, Голубева и меня отправляются в Царское Село по царской ветке с экстренным поездом. С Царскосельский станции в придворных каретах достигаем Александровского дворца. Через многочисленные залы достигаем угловой гостиной, во всю длину коей поставлен покрытый зеленым сукном стол. По стенам висят картины: одна, кажется, Невиля, изображает тянущийся вереницей конный полк с песельниками[869], другая — портрет царствующей императрицы, третья — портрет Марии-Антуанетты с ее детьми. Сопоставление этих двух портретов во дни теперешней смуты нельзя признать удачным. У одного из окон стоят ширмы, в коих вставлены четыре медальона гобеленовских ковров. Медальоны эти куплены мной в Париже у известного продавца ковров Бракенье. Они изображают монограмму «АПР». Предполагая, что эти ковры заказаны были для кресел, предназначавшихся для императора Петра II, я купил их и подарил ныне царствующему императору. Предположение мое подтвердилось виденным мной у Юсупова в Москве портретом Петра II с изображением такого кресла. В 3 часа ровно взошел император и, обойдя присутствующих, пожимая каждому из них руку, сел на председательское место и обратился к нам с краткой речью, весьма гладко произнесенной, в которой высказал ту мысль, что в теперешнее смутное время правительство, желая по возможности избегать насильственных мер, рассчитывает прежде всего на содействие судебной власти, но, к сожалению, не находит в ней поддержки. Судебные следователи не обнаруживают виновных, прокурорская власть не находит поводов к обвинению, сами суды часто оправдывают лиц, очевидно виновных, и даже встречаются случаи, когда во всех этих лицах высказывается не только равнодушие, но симпатия к политическим преступникам. Обращаясь к лицам, сегодня призванным, и в особенности к юристам — членам Государственного совета, Государь просит высказать ему с полной откровенностью, что могло бы быть сделано для достижения успешного правительству со стороны судебной власти содействия. Пален с большой горячностью и полной искренностью соглашается с тем, что следственная часть плоха, что таковой она была и в то время, когда он, Пален, был министром юстиции, то есть почти сорок лет тому назад; что помогать следователям должна полиция, но она еще хуже, чем следователи, и требует коренного изменения. Относительно прокуроров Пален думает, что деятельность их во многом зависит от воздействия на них генерального прокурора.