Дневник, 1893–1909

Июнь

1 июня. Государственная дума распущена к великому удовольствию всей публики[924]. Столыпин прочитал Думе обвинение пятидесяти пяти членов в заговоре, имевшем целью ниспровержение правительства и провозгласить[925], обвинение, подкрепленное подобным следствием весьма ловкого судебного следователя[926]. Дума просила дать ей двадцать четыре часа на изучение вопроса, выдавать или не выдавать правительству обвиняемых.

2 июня[927]. Суббота. Через сутки Дума объявила, что ей нужно еще двое суток для размышление, но в ночь на третье число она была распущена указом, данным Сенату[928].

В субботу же в Государственном совете было оживленное прениями заседание, посвященное обсуждению проекта реформы Сената. Проект отвергнут семидесятью пятью голосами против семидесяти одного.

3 июня. Воскресенье. Свидание с Хилковым, который, будучи представителем английского общества Siberian mining С°, посылает этой компании предложение войти в богословское дело.

Заседание совета Рисовального училища, которое ежедневно увеличивает свое достояние, несмотря на возводимые на меня клеветы.

Обедает у нас, между прочим, Горемыкин, участвовавший в суждениях Совета министров относительно последнего роспуска Думы. Горемыкин поражен нерешительностью и трусливостью членов кабинета.

4 июня. Понедельник. Совещание о постройке зала для заседаний общего собрания Государственного совета. Коковцов комически выставляет свои заслуги на пользу финансов и по возможности суживает просимые у него деньги на постройку, сознавая невозможность продолжать заседания в зале Дворянского собрания.

5 июня. Вторник. В 2 часа собрание Государственного совета для выслушания указа о приостановлении занятий Государственного совета до 1 ноября. По прочтении этого указа государственным секретарем Икскулем председатель Акимов провозглашает: «Да здравствует Государь Император!» На это члены отвечают криками «ура», причем председатель Акимов почему-то раскланивается на все стороны. Обедаю удочери Оболенской на каменноостровской, принадлежащей старшему сыну моему даче.

6 июня. Среда. Приезжает мой старший сын, генеральный консул в Бомбее, откуда он ехал до Петербурга двадцать два дня. Навещаю отъезжающую в деревню (Смелу) старую графиню Бобринскую (Софью Андреевну). Вечером разговор с горным инженером Ивицким, прослужившим два года в Америке для изучения горнозаводской деятельности.

7 июня. Четверг. Приезжает проститься Корвин-Милевский (лидер польской в Государственном совете партии[929]). Поляки чрезвычайно обижены тем, что новое Положение о выборах[930] очень уменьшило число польских депутатов. Отдавая визиты, слышу от достоверных людей следующие рассказы:

1) Дочь великого князя Павла Александровича помолвлена со шведским принцем. Государь принял на себя труд известить отца невесты о помолвке с разрешением ему приехать на свадьбу. Под влиянием своей жены (разведенная Пистолькорс) великий князь отвечал из Парижа, что он или получит разрешение приехать со своей женой, или вовсе не приедет.

2) Виновником «Манифеста 17 октября» был тогдашний первый министр Витте, он действовал под впечатлением страха угрожавшей лично ему опасности. Чтобы достигнуть своей цели, он уговорил великого князя Николя Николаевича (с которым он состоит в дружеских отношениях) убедить Государя, что бойцы готовившейся революции сильнее войск, коими могло в то время располагать правительство.

9 июня. Пятница. Вечером собираются у Гончарова члены «правой» для бесцельного рассмотрения нового Положения о выборах. Зиновьев представляет длинный, но лишенный ясности доклад. Говорят много, но безрезультатно. Хозяину дома Гончарову подносят эмалированную братину[931] работы прославившегося Фаберже.

10 июня. Суббота. Приходит ко мне граф Пален, очень состарившийся, удрученный семейными несчастиями и народными бедствиями. Вместе горюем о том ужасном положении, в которое вовлечено Отечество непростительным легкомыслием своих правителей. Пален прочитал написанную Витте записку о причинах японской войны и роли петербургского правительства в ее ходе. Пален в ужасе от сделавшихся ему известными фактов. Витте увез за границу свою записку с тем, чтобы передать ее на хранение своему зятю Нарышкину, секретарю посольства в Брюсселе.

Петербург удивлен полным спокойствием после роспуска Думы. Вызванные из Красного Села четыре полка возвратились в лагерь.

11 июня. Воскресенье. Сижу целое утро над корректурой листов своего словаря. Времена таковы, что его никто знать не хочет, а мне его бросить не хочется. Выпущены в свет двенадцать томов, из которых восемь находятся под типографскими прессами.

12 июня. Понедельник. Приезжает Авдаков, горный инженер по воспитанию, председатель съезда горнопромышленников, выборный член Государственного совета. Горюет о положении наших финансов, нашего бюджета, о том, что Коковцову не по силам обязанности министра финансов. Ужасается тому, что наше железнодорожное строительство завлекло нас в девятимиллиардный долг, по которому приходится платить триста миллионов процентов, а что управление казенными железными дорогами так плохо, что вместо дохода дороги дают нам двести миллионов убытка. Авдаков собирается по возобновлении наших советских занятий поднять вопрос о необходимости упорядочить железнодорожное управление и прежде всего соединить его в одних руках, тогда как сегодня оно разделено между двумя министрами. Семейный обед.

13 июня. Вторник. Захожу проститься с Паленом, который имеет храбрость ехать на лето в свое разоряемое крестьянами поместье.

14 июня. Среда. Навещаю Горемыкина, который сетует на теперешние порядки. В особенности на ту непростительную быстроту, с которой было написано Положение о выборах. Писал его товарищ министра внутренних дел Крыжановский, который громогласно заявляет, что вся работа стоила ему один день и две ночи[932]. Препровождая это положение на рассмотрение Совета министров, Государь написал Столыпину, что, быть может, следует выслушать мнение Государственного совета или избранных из среды его нескольких членов. Мнение это поддерживали Горемыкин, Коковцов и Шванебах, но большинство членов и в особенности председатель были против такой меры. Сколько я мог понять, Горемыкин был вызываем Государем для выслушания его мнений по главным вопросам, получившим законодательное разрешение. Горемыкин постоянно высказывался в весьма консервативном смысле, но Государь уступал требованиям людей, кои, подобно Витте, запугивали его революционным движением. Горемыкин опасается, что предстоящей Думой или преемницей ее будет истребовано министерство, из думских делегатов составленное, которое, без сомнения, поведет к самому ужасному перевороту.

15 июня. Четверг. Заходит Алексей Оболенский, приехавший из Англии, которой восхищается. Он видел по приезде Столыпина, который приходится ему близким родственником. На мой вопрос, как он понимает политику Столыпина, он отвечает, что хороший рыбак никогда не выдергивает разом удочку, на которую попалась форель, а предварительно утомляет ее продолжительным подергиванием. Так поступает и Столыпин в отношении революционеров.

Вечер с Фигнером, возвратившимся из Богословска.

16 июня. Пятница. У Шванебаха, который таким образом рассказывает свою историю об увольнении от должности государственного контролера: между ним и председателем Совета министров Столыпиным уже давно чувствовалось различие убеждений по отношению к революционному движению. Столыпин предпочел постепенное, не крутое подавление анархии и терроризма. Шванебах, напротив, считал необходимым сильным воздействием положить конец подымавшейся неурядице. Шванебах, предвидя необходимость роспуска еще не собравшейся Думы, доказывал Государю, что уже заранее следовало заготовить план мероприятий, долженствовавших сопровождать роспуск Думы. К числу таких мероприятий Шванебах относил изготовление нового закона о выборах и непременное рассмотрение этого закона или Государственным советом или группой избранных для сего из среды Совета лиц. При обсуждении в Совете министров порядка роспуска Думы три лица — Горемыкин, Шванебах и Коковцов — заявили это мнение; остальные (со Столыпиным во главе) признавали излишним такое рассмотрение и сочли достаточным постановление Совета министров. Вследствие такого разномыслия Столыпин представил Государю об увольнении Шванебаха и Коковцова от должностей. Государь согласился на увольнение Шванебаха, но признал необходимым сохранить Коковцова, доказавшего свою способность управлять этой частью, несмотря на чрезвычайные трудности, созданные событиями.

Шванебах прочитал мне очень любезное письмо, полученное им по этому случаю от Государя.

17 июня. Суббота. Управляющий Государственным банком Тимашев приезжает объясняться по поводу назначений в управление Богословским округом, назначений, исходящих от Старынкевича — великого интригана и бездарного администратора.

18 июня. Воскресенье. Приезжает Голубев проститься перед отъездом за границу. Честный, благородный, но узкий труженик.

26 июня. Понедельник. Свидание с управляющим Государственным банком Тимашевым. Тупой и узкий ростовщик казенных денег, преследующий одну цель — обогатить Государственное казначейство, а никак не русский народ.

Заезжает ко мне великий князь Сергей Михайлович, только что возвратившийся с Кавказа. Сообщает свои впечатления: Кавказ, за исключением татар, занимающихся грабежами, ищет отложиться от России. К последнему роспуску Думы население вполне равнодушно. Армия, за редкими исключениями, еще не развращена политически. Анархия прививается к солдатам лишь в крепостях, где рабочие смешаны с солдатами, вместе с ними производящими работы. Вообще за последнее время чувствуется значительное улучшение в настроении общества. Столыпину великий князь приписывает огромные заслуги.

Об отце своем, проживающем в Гатчине у императрицы Марии Федоровны, великий князь сообщает самые грустные известия в смысле быстро разрушающегося не только здоровья, но и всего существа.

1908