Дневник, 1893–1909

Декабрь

24 декабря. После смерти жены моей, последовавшей 9 июля 1908 года, я в августе месяце уехал во Францию и на короткое время в Англию. В середине октября я в сопровождении моей дочери графини Бобринской и врача Олимпия Владиславовича Кондратовича водворился на своей любимой даче Saint Roman. С вековыми оливковыми деревьями, чудесными видами с одной стороны на Средиземное море, а с другой — молчаливыми Альпами с соседними этого моря[945]. Невроз и страшные мучительные удушья стали отступать перед усилиями Кондратовича, и через три месяца я почувствовал силы и желание вернуться в Петербург. Тем временем меня навестили на несколько дней сначала старший, а потом меньшой из сыновей; а за четыре недели до отъезда в Отечество ко мне присоединилась и старшая дочь моя, княгиня Оболенская, один из сыновей коей Алексей был помолвлен с дочерью князя Петра Николаевича Трубецкого, в прежнее время московского губернского предводителя дворянства, а ныне назначенного членом Государственного совета по назначению от правительства.

Проездом через Париж я покончил переговоры с большой и мощной группой англичан, пожелавших вступить в Богословское горнозаводское общество, занимающее обширную территорию в Пермской губернии.

Мы поехали по железной дороге, доставляющей путешественников из Парижа в Петербург отличными вагонами, наполненными русскими и иноземными для всех нас спутниками. В числе их были и дамы, запасшиеся многочисленными рассказами. В особенности блистала таковыми графиня Тышкевич. Она сказала мне, что сын ее в последнюю японскую войну был удостоен всяких военных отличий. Особенно интересовали ее похождения императорской Фамилии и, в частности, подробности оставления великим князем Алексеем Александровичем наследства.

К удивлению, великий князь Алексей Александрович не оставил большого наследства; в процентных бумагах у него было два миллиона, из коих один должен был уйти в оплату долгов. У него был побочный сын[946], и в бумагах великого князя оказались черновики писем, адресованных к этому сыну с твердо выраженной волей оставить этому сыну все свое состояние, но воля эта не получила окончательного исполнения, и потому несчастный юноша остался без гроша.

Точно так же и французская актриса балета[947] сохранила лишь полученные от великого князя бриллианты и подаренный им незначительный дом. Братья — наследники Алексея Александровича — Владимир и Павел Александровичи настаивают на том, что они имеют исключительное право наследства. И до сих пор кормят Балетту исключительно обещаниями. К графине Тышкевич появился некий Хитрово, объявивший, что по преданности своей к Алексею Александровичу он, Хитрово, примет участие в погребальной церемонии, но когда он появился на железнодорожной станции, то ему объявлено было, что для него нет места. То же самое объявлено было графине Молен-Фельс, морганатической супруге великого князя, которой сказали, чтобы она искала места в каком-либо другом поезде. У великого князя была собрана большая коллекция художественных предметов, в особенности табакерок. Алексей Александрович не раз говорил мне, что он намеревается оставить эту коллекцию Императорскому эрмитажу, но ничего подобного не сделал, и будет [ли] что-либо сделано в этом смысле — совершенно неизвестно.

Рассказывают, что великая княгиня Мария Павловна по получении известия о смерти Алексея Александровича немедленно отправилась в дом великого князя и обшарила все доступные ей ящики, стараясь найти некоторые скандалезные письма; в бумагах она нашла между прочим написанные великим князем крупным шрифтом Двенадцать Евангелий Страстной недели. Она с презрением бросила этот манускрипт в сорный ящик и затем отдала его одному из адъютантов великого князя по просьбе последнего. В комнатах оказалось довольно значительное число мелких художественных предметов, которые великая княгиня раздала своим сыновьям.

Великая княгиня находится в весьма затруднительном денежном положении. В городе распространился слух, что управляющий Государственным банком Тимашев предъявил ей к уплате многочисленные счета ее, накопившиеся от ежегодных путешествий, счета эти достигали громадной цифры [в] полтора миллиона. Мария Павловна разыграла роль чрезвычайного удивления — накопление долгов вследствие дурного управления[948]. Она послала за министром императорского двора, и когда сей добродушный и честнейший человек барон Фредерикс, рассказывавший мне это приключение, появился к ней, то она потребовала от него, чтобы он вывел ее из денежных затруднений, какими бы то ни было способами. Разумеется, Фредерикс рассказал все Государю, и дело до сих пор не подвинулось нисколько.

Не меньше грустные другие приключения гораздо более важной женской персоны. Безграничная любовь императрицы Александры Федоровны к дочери статс-секретаря Танеева довели ее до того, что она (то есть императрица) проводит со своей любимицей весь день в маленьком домике, с этой целью купленном. Туда направляются монахи, гадалки, спиритки-медиумы и так далее. Полиция захотела разузнать происхождение и свойство этих лиц, но ей было в этом категорически отказано. Говорят, что такое времяпровождение[949] близко к помешательству и что на днях жители этого домика будут подвергнуты наблюдению психиатра.

На другой день по прибытии в Петербург, 23 декабря, я отправился в Мариинский дворец для участия в заседании Государственного совета. А еще более для того, чтобы посмотреть на вновь выстроенную залу для заседаний общего собрания. Зал действительно удался как размерами, так и размещениями и президиума, и членов публики, размещенной в различных трибунах. Зал так обширен, что весьма большая картина, написанная Репиным и изображающая заседание Совета в день празднования его столетия, представляется миниатюрной, а не изображающей членов в натуральную величину[950]. В этот день заседание ничего интересного не представляло, речи были довольно тусклы, а обращения к собранию председателя Акимова, как всегда, отличались некоторой суровостью, как будто выражавшей твердость его убеждения о важности несомых им обязанностей. Заседание продолжалось почти два часа и отличалось большой бесцветностью.

25 декабря. Приезжает ко мне мой внук Алексей Оболенский со своей невестой княжной Любовью Трубецкой. Изображают из себя олицетворение счастья во всех отношениях.

27 декабря. Недавно (не помню, какой день) праздновался праздник Семеновского полка. По обыкновению от Государя была послана поздравительная телеграмма. Жадные всякой новостью журналисты явились на праздник и старались выведать от молодых офицериков редакцию этой телеграммы. Не обратив особенного внимания на это ходатайство, юные офицеры, вероятно желая отделаться от докучливых писак, передали им текст телеграммы, исполненный не только ошибок, но и безграмотности. На другой день исправлявший обязанности начальника военно-походной канцелярии двоюродный мой брат Андрей Половцов показал Его Величеству искаженный текст его поздравления. Государь приказал оставить этот промах без всякого внимания. Между тем начальник Петербургского военного округа великий князь Николай Николаевич приехал в Семеновский полк, собрал не только офицеров, но и высшее начальство, то есть полкового, бригадного, дивизионного и корпусного командиров, стал кричать на них и грубо объявил, что не считает возможным служить с людьми, так непростительно относящимися к службе. Полковой командир Зуров тотчас объявил великому князю, что в такой выходке он, Зуров, видит для себя препятствие к продолжению службы и немедленно подал просьбу об отставке. Великий князь, разумеется, обо всем донес Государю, который вызвал Зурова и старался убедить его не покидать службы, но Зуров остался при заявлении, что великий князь нанес поругание его чести и что поэтому он, Зуров, не изменит принятого им решения.

Посланный[951] в качестве сенатора-ревизора второй сын графа К. И. Палена в Туркестанскую область принялся за порученное ему дело с чрезвычайной строгостью и в краткое время не только предал суду, но отрешил от должностей весьма большое число служивших там чиновников. Только что назначенный туда генерал-губернатором Мищенко старался уговорить Палена несколько уменьшить его суровость, доказывая, что для него, Мищенко, при таких порядках делается невозможным продолжать только что начатое им дело управления малоизвестной ему страной; Пален стоял на своем, и вскоре окончательно поссорившиеся представители власти обратились оба одновременно к Государю с просьбой об их увольнении. Государь, надеясь обоих склонить к заключению мира, послал обоим собственноручные письма по этому делу, но даже высочайшее вмешательство не помогло, и оба потентата остаются доселе на боевых один против другого позициях.

28 декабря. Заезжаю к Н. Балашеву. Остаюсь у него очень долго, выслушивая его рассказы. Он в душе добрый и честный человек, но безмерно высокого мнения о себе самом в противоположность его весьма невысокому росту. Будучи племянником князя Паскевича, женившись на дочери графа А. И. Шувалова, присовокупив к этому весьма большое состояние и весьма сильное желание дойти до «степеней высоких», он, не отличаясь ни обширными познаниями, ни какой бы то ни было служебной опытностью, состоит в числе членов Государственного совета по назначению. Возвышение это, как я слышал, последовало так: он был членом совета Министерства внутренних дел и носил одновременно весьма скромное придворное звание. При помощи графа Воронцова он внезапно попал в первые чины двора и, получив это отличие, обратился к князю с просьбой выпросить ему должность члена Государственного совета по той причине, что, получив звание первого чина двора, он не может оставаться долее членом совета Министерства внутренних дел. Неизменно любезный князь Мирский исполнил его желание, доложив о том Государю, который не отказал в своем согласии. Покладливый[952], незадорный, ничем особенно не отличающийся, Балашев вскоре снискал дружелюбное расположение своих товарищей и стал попадать во всякие комиссии, соглашаясь обыкновенно с мнением большинства. Об успехах своих на поприще законодательной деятельности он говорил весьма пространно, но, признаюсь, сообщил мне весьма мало нового, а подчас сильно ошибался в изложении юридических и исторических фактов и оценок.

29 декабря. Навещаю князя А. С. Долгорукого. В молодости он отличался большой красотой; будучи сыном князя С. А. Долгорукого, женатого не на графине Апраксиной и занимавшего высокое положение статс-секретаря у принятия прошений, находясь в близком родстве почти со всеми наиболее родовитыми фамилиями, А. С. Долгорукий быстро совершил блестящую придворную карьеру, достигнув высокой должности обер-гофмаршала, женясь на дочери графа Петра Павловича Шувалова. Не получив большого образования, но одаренный умом, большой проницательностью, глубоким познанием великосветских обычаев и вообще человеческого сердца, он всегда пользовался расположением знакомых и близких ему лиц. Ныне, достигнув старости, он продолжает быть persona gratissima[953] при высочайшем дворе, вследствие чего на него и детей постоянно сыплются всякие милости и награды. Выслушиваю его оценку петербургских деятелей и отечественных событий. Все, что он говорит, отличается справедливостью в существе и большой умеренностью во внешней форме. Нового не узнаю ничего, но слышу подтверждение известных мне фактов и справедливость заслуженной ими оценки. Сообща Долгорукому о достигнутом мной относительно Богословска соглашении с англичанами, он допрашивает меня до мелких подробностей и удивляется, как я мог достигнуть подобного успеха.