Дневник, 1893–1909

Июнь

6 июня

<…> Savoir s’ennyer [?]. Je me suis permis de le dire egalement an Grand Due Alexis l’annee derniere pendant nos chasses aux environs de Paris, car on peut dire en plein aire bien plus que Гоп ne dirait dans des chambres b

В заключение, чувствуя, что я наговорил, быть может, слишком много тяжелых для ее непривычного уха суждений, я перевел разговор на цесаревича и воспользовался случаем высказать о близком ей члене ее семейства самые лестные отзывы, без тени лжи или подобострастия. Поблагодарив императрицу за ее снисходительное выслушивание моей болтовни, выхожу в приемную и ожидаю очереди, чтобы войти в кабинет Государя, где многоречивый Вышнеградский занимает хозяина своим еженедельным докладом.

У Государя: Он: «Вы скоро собираетесь уезжать?» Я: «Как скоро получу от Вашего Величества последнюю меморию». Государь: «А сколько Вы пришлете мне еще меморий?» Я: «Одно дело, Государь, представляет большую важность. Это дело об ограничении ссылки. По этому делу в Совете произошло разногласие; я не буду писать Вам извлечения, но позволяю себе просить Ваше Величество с особым вниманием прочитать разные мнения. Положение Совета в этом вопросе было довольно своеобразно. Министр внутренних дел в представлении своем особенно настаивал на том, что оно основано на непременной Вашей воле, то же самое повторял на заседаниях его товарищ, сам министр внутренних дел на заседания не приезжал. Совет сбавил по возможности размер первоначальных предположений министерства; но, признаюсь, на мои глаза даже и в настоящем ее виде мера эта представляется весьма сомнительной. Вам известен, Государь, несовершенный порядок отправления правосудия в наших судебных местах, наиболее закоснелые, но искусные в изворотах преступники ускользают от наказаний, и висевшая над ними угроза административной ссылки уничтожится. Последствием такой меры будет, что ссылка относительно таких личностей будет продолжаться, но только распоряжением правительственной власти, и неудовольствие, падавшее на крестьянские общества, будет падать теперь на Ваше правительство, то есть на Вас, Государь».

Государь: «Это все тюремное управление, желающее строить тюрьмы».

'Я позволил себе сказать об этом великому князю Алексею в прошлом году во время нашей охоты около Парижа, поскольку на улице можно сказать гораздо больше, чем в комнатах (фр.).

Я: «Именно. Вы помните последнее представление, имевшее целью забрать все суммы, скопившиеся от штрафов, налагаемых мировыми судьями, с тем, чтобы на эти суммы строить центральные тюрьмы, когда по закону эти деньги предназначаются для устройства мест заключения при мировых съездах. Постройка больших тюрем всегда обращает на строителей внимание и начальства, и публики, обещает награды и повышения; вот главные чиновничьи побуждения тюремного управления. Повторяю Вашему Величеству просьбу внимательно прочитать разногласие по этому делу».

В заключение я попросил у Государя разрешения приехать несколько позже, чем срок моего отпуска, который оканчивается 15 октября.

Уходя, я встретил в приемной миниаютирного [?] дома в Александрии гофмаршала князя Владимира Оболенского, который стал убедительно уговаривать меня употребить все мое влияние на великого князя Владимира Александровича с тем, чтобы он по возможности умерил характер пышности и торжества, с коим собирается путешествовать, возбуждая против себя население, которое по этому случаю подвергается поборам, долженствующим покрывать расходы пиршеств, вменяемых в заслугу губернаторам, городским главам и другим предприимчивым личностям, обращающим все это на пользу своего самолюбия, если не больше.

На следующее утро ко мне приехал другой брат Оболенский — Платон, гофмейстер великого князя — с той же просьбой, утверждая, что весь подымаемый при путешествиях великого князя шум исходит от его начальника штаба Бобрикова, который ищет в этом случае отличиться и прежде всего выставить самого себя. Бобриков отлично ведет свою военную часть, но за тем он хлыщ в душе, без всяких правил честности или порядочности.