Дневник, 1893–1909

I

Во все времена и у всех народов первостепенное значение имели порядки землевладения, но едва ли где и когда-либо более, чем теперь в России, они заслуживали неотложного устройства.

Девятнадцатое февраля 1861 года смелой, счастливой операцией вскрыло перезревший на русском государственном теле нарыв человеческого рабства. Освобождая крестьян, составители крестьянского положения понимали недостаточность хотя и громадного, но единичного мероприятия, они упомянули о необходимости в будущем ряда мер для довершения дела, коему они положили, правда, крупный, но лишь первый камень. Озабоченное злобой дня, обрадованное достигнутым успехом правительство обратило камень этот в пьедестал своей славы и, взойдя на него, не пошло далее. К тому же внимание законодательной власти привлекали многочисленные вопросы, настоятельность разрешения коих памятна людям, переживавшим эту эпоху. Последовали законы, обилие и поспешность составления коих, быть может, отозвались на их обдуманности, но так или иначе заботы обращались к самым различным сторонам государственного управления, крестьянский же вопрос почитался не требовавшим более законодательного попечения.

Между тем деревня — эта ячейка, из которой вырастают благоденствие и сила царств, — начинала твердить иное.

Освобожденный от власти и опеки помещика крестьянин очутился внезапно лицом к лицу с новой непосильной для него действительностью. Ни его прошедшее, ни экономическое его положение, ни умственное развитие, ни климатический гнет, ни отсутствие всякого руководительства, ни сбивчивость вновь нахлынувших понятий, неопределенность вновь дарованных прав не представляли задатков плодотворного труда, а тем временем тягость платежей увеличивалась, помещик исчезал, а с ним вместе исчезала естественная и обычная доселе в бедствиях помощь; рядом с прежними чиновниками появилась новая толпа правительственных и выборных, дорого стоящих блюстителей общественного благочиния, а подчас и собственного благополучия. С каждым днем осязательнее надвигалась бедственная туча разрушительной силы и заедающих народ нравственно темных ее представителей.

На первых порах мировые посредники первого призыва — олицетворители благородного стремления, охватившего лучшие части общества, пошли на тяжелый подвиг проведения в сельскую жизнь закона 19 февраля, но подвиг без поддержки в окружающей его среде всегда остается эпизодичным, а первые мировые посредники встретили не поддержку, а нерасположение бюрократии — природного врага всякой нравственно твердой самостоятельной личности. Исчезли из крестьянской жизни эти почтенные деятели, и очистилось поле жатвы для кабачника, для взяточника, для горлана, для аблаката[449], для полуграмотного писаря, для всякого хищника, жаждущего воспользоваться пороками невежественной толпы.

Все это почувствовалось весьма остро, но в течение с лишком двадцати лет продолжалось безусловное поклонение пред ковчегом завета 19 февраля 61 г.

Наступило новое царствование, и под впечатлением усиливавшейся неурядицы доносившиеся из деревни голоса стали раздаваться звучнее. Наиболее звучным, авторитетным оказался голос графа Толстого.

По рождению помещик, по участию в кабинете графа Шувалова консерватор, по любимому занятию историк, по обязанности министр внутренних дел, граф Толстой должен был выступить и действительно (правда, после пятилетнего молчания) выступил на поприще довершения и усовершенствования акта освобождения.

По его инициативе последовали:

а) ограничение крестьянских семейных разделов[450], б) учреждение земских начальников[451], в) назначение двенадцатилетнего срока для земельных переделов[452], г) установление правила о неотчуждаемости крестьянской земли[453].

К сожалению, при самых благих намерениях, внушивших издание этих законов, главная предстоявшая законодательная цель — утверждение твердого порядка, обеспечивающего для здоровых сил возможность успешно трудиться — осталась незатронутой, и вследствие того издание новых законов не дало тех последствий, коих ожидал законовдохновитель.

Крестьянские семейные разделы продолжаются повсеместно и доныне; да и едва ли какое бы то ни было официальное предписание будет в силах охранять неприкосновенными семейное согласие, единение семейного труда, авторитет главы семейства до тех пор, пока весь строй крестьянского управления не будет изменен в смысле дарования влияния лучшим, испытанным годами хозяевам, а не поголовной, без разбора, толпе.

Земские начальники, по первоначальной мысли графа Толстого долженствовавшие быть исключительно начальниками над крестьянами, распорядителями судеб их, силой вещей сделались почти полновластными и малоответственными решителями интересов, касающихся всего населения. При этом, весьма часто не принадлежа к местности, куда попадают, не будучи с ней нравственно связаны, не обладая запасом сведений, необходимых для отправления лежащих на них обязанностей, не подлежа строгой, необходимой в таких случаях ответственности, руководясь лишь собственным, столь пестрым, в особенности на Руси, усмотрением, земские начальники, изредка, вследствие исключительной личности того или другого из них принося несомненную пользу, в большинстве случаев составляют только новую, обременительную инстанцию. К этому прибавилась столь обычная ведомственная распря, исключающая возможность дружного правительственного воздействия.

Назначение двенадцатилетнего срока как минимума для переделов крестьянской земли, конечно, в начальной мысли своей представляется весьма благодетельным, но результат этой меры значительно ослабляется, если принять во внимание, что она не прекращает постоянно происходящих «скидки и накидки» земель, то есть отдачи и отнятия ее по постановлениям сходов, не производя общего передела, нередко по самым возмутительным побуждениям. Не следует упускать из виду и то, что в 1910 году оканчивается срок, назначенный для выкупа земель крестьянами, срок, после коего они должны сделаться полными собственниками, полными этой собственностью распорядителями, и, следовательно, правило о двенадцатилетнем сроке в каждом селении найдет применение лишь один раз.

Наконец, задуманное графом Толстым и осуществленное после смерти его правило о неотчуждаемости крестьянской земли хотя с первого взгляда и представляется как будто обеспечивающим благоденствие крестьянского класса, в действительности же при условиях, в коих оно состоялось, угрожает нежелательными последствиями.

Исходной точкой этого закона служит опасение пролетариата в России. По мнению его составителей, для счастия населения необходимо, чтобы за каждым крестьянином был записан хоть какой-нибудь кусочек земли. Кто и как будет пользоваться этим кусочком, все равно, но прежде всего пускай везде по поверхности земли русской сохранится наивное ковырянье допотопной сохи, преобладание невежественной культуры, и да хранит нас провидение от того леса дымковых труб с их паровыми котлами, коими покрыта какая-нибудь Англия, Бельгия, Саксония, от тех вертепов промышленного труда, коими изобилуют другие, соперничающие с нами, государства, благодаря коим, по меткому слову первейшего из современных историков — Леки, — Англия явилась победительницей на Ватерлоском поле[454]. Для России, по глубокомысленному воззрению изготовляющих законопроекты чиновничьих комиссий и комитетов, довольно производить одну рожь и, если каждый крестьянин произведет хоть горсть ржи, то отечество может жить спокойно, будучи уверено, что пролетариата не существует. Едва ли стоит серьезно опровергать правильность такого воззрения, факты, с коими приходится бороться, и теперь уже довольно его опровергают, а опасения пролетариата в стране сравнительно с другими наиболее обширной и наименее населенной, в стране, обладающей всякого рода природными богатствами и лишенной потребных для их обработки сил человеческих, в стране, окруженной соперниками, загораживающими ей дороги в сфере немыслимого без промышленности успеха, в такие времена, когда самая военная и морская оборона зависят от превосходства промышленных производств, в такой стране подобные опасения представляются, по меньшей мере, лишенными государственной сообразительности.

Говорить ли о том, что не в силах человеческих создавать столько земли, сколько будет требовать умножающееся в будущем потомство, что распространение и укоренение в народе таких социально-канцелярских убеждений опаснее мнимого пролетариата?

Этих нескольких слов достаточно, чтобы убедиться в том, что в истекшие с памятного 19 февраля 61 года тридцать четыре года ничего или почти ничего не сделано, чтобы идти навстречу 19 февраля 1910 года, когда крестьяне, уплатив за землю сполна всю ее цену, сделаются полными собственниками, гражданами, имеющими право твердого, ясного прав и обязанностей своих определения и обеспечения, без коих немыслима трудовая жизнь.