Дневник, 1893–1909

Заступничество мамаши не помогло, и в следующий доклад привезенная Воронцовым реформа (сводившаяся к учреждению канцелярии министерства) была отложена в сторону, а Воронцов окончательно уволен с сохранением 36 тысяч оклада жалованья и придворной кареты!..

Перечня этих немногочисленных фактов достаточно, чтобы убедиться, что удаление Воронцова от двора не составляет утраты в смысле успеха государственному управлению. Возвышением своим он обязан был своему рождению, воспоминаниям о великосветской славе родителей, чему-то открытому в лице и приемах, физической красоте и силе, вообще внешности как будто геройской, поддержанной военными отличиями в Ташкенте и на Кавказе, где он пользовался особым покровительством наместника князя Барятинского. Командуя в Царском Селе гусарским полком, он сблизился с цесаревичем Александром Александровичем, который взял его в командующие гвардейско-пехотной дивизией, а потом начальником штаба гвардейского корпуса, состоявшего под командой наследника. По вступлении Александра III на престол Воронцов попал в министры двора и здесь в течение 13 лет натворил галиматьи, начиная с вопроса денежного, хозяйственного, за который он горько осуждал своего предшественника графа Адлеберга, вопроса, который набранная Воронцовым компания мелких офицериков, под его начальством служивших, привела в самое плачевное состояние. Рядом с этим явилось самое бесцеремонное со всеми обхождение, не щадившее ничьего самолюбия, а одновременно возраставшие постоянно потребности многочисленной семьи и несносной, ненасытной интриганки жены его[515] поставили его в необходимость даже и в денежном отношении отступить от отличавшей его в молодости деликатности. Незадолго до увольнения он продал Крестьянскому банку свое Саратовское имение за 3,5 миллиона, причем, как говорят, цена эта изначально превосходила стоимость имения. Факт этот был не чужд его увольнению.

Повторяю: увольнение — это не утрата. Небогато одаренный от природы, лишенный научной подготовки[516], не проходивший правильной, постепенной карьеры, Воронцов, тем не менее, не затруднялся никогда никаким вопросом, окружая себя людьми более чем посредственными, он находил в них вдохновителей, составителей проектов и записок, легкомысленно подававшихся Государю и вводивших его в ложные мероприятия. Если бы он сохранил при Николае II положение, которое имел при Александре III, то беззастенчивость его в разрешении государственных вопросов, несомненно, еще усилилась бы и могла бы дорого обойтись России.

Кого же после Победоносцева и Воронцова назвать как людей, имеющих влияние на царя? Не знаю. По своей личности, думаю, нет никого, и влияние принадлежит тому, кто по служебному положению имеет к нему доступ и притом в размерах уделенного его ведомства, отрывочно, почти всегда с преобладанием личных уважений и соображений.

Кто же эти люди? Генерал Рихтер, командующий Главной квартирой, честный в душе немец, но положительно бездарный, больной, усталый, ни на какой серьезный совет не способный.

И. Н. Дурново — председатель Комитета министров. По выражению Грибоедова, будучи из бессловесных, достиг до степеней известных. Отец его, быв управляющим Неплюевых, составил себе кой-какое состояние, воспитал сына в Артиллерийском училище. Способности сына не обещали ему карьеры на этом военно-ученом поприще, он вышел в отставку и попал в уездные предводители, а потом и в губернские. Оттуда в губернаторы Екатеринославской губернии, где лежат большие имения, принадлежавшие графу Игнатьеву, который при назначении министром внутренних дел взял его себе в товарищи. Свалился Игнатьев[517], попал в министры граф Толстой. Дурново продолжал кланяться и ему, как кланялся его предшественнику; похоронив Толстого, Дурново попал в его преемники. Тонко изучая, где сила и в какой форме следует льстить тому или другому. По смерти Александра III он заявил Николаю II, что место председателя Комитета министров было ему обещано и, хотя императрица Мария Федоровна утверждает, что это наглая ложь, председательское место было ему отдано с 30 тысячами содержания и так далее. Нынешней весной он выступил шефом мнимо дворянской партии, олицетворенной двумя beaux frèr’ами[518] Сипягиным и Шереметевым[519]и вдохновляемой негодяем Мещерским. Явились ходатайства губернских предводителей дворянства о даровании денежных льгот дворянству. Один из них — рязанский Муромцев при представлении Государю заговорил о дворянском вопросе и просил государя назначить Дурново председателем назначаемого по сему предмету комитета[520]. Вероятно, он был подослан самим же Дурново, который добивался этого назначения, находя, что его положение председателя Комитета министров, куда вносятся лишь второстепенные по назначению дела, слишком маловлиятельно. И вот началась кутерьма: молодому императору подсунули рескрипт, наобещавший дворянству множество благодеяний неудобоисполнимых. Начались заседания, в коих затронуты были все стороны государственной, народной, сословной жизни. На первых же порах произошел характерный инцидент. Под видом представления на высочайшее утверждение на основании работ комиссии был написан журнал слогом «Гражданина», заявлявший, что в Росси ничего, кроме дворянства не существует, а в конце говорилось, что законы надо переделать на эту тему и что выработка подобных законов предоставляется канцелярии этого комитета (то есть Плеве со своим помощником Стишинским) и что законы, таким образом написанные, будут подноситься на высочайшее благоусмотрение.

Так как Воронцов, всегда спешащий уехать в деревню, подписал белый лист бумаги, который был пришит к журналу, то некоторые бесхарактерные члены комитета (Горемыкин во главе) подписали журнал, но Витте, подписывая, оговорился, что такого заключения в заседании комитета принято не было, и подал Государю отдельную записку, вследствие коей Государь сделал отметку не об утверждении, а лишь о прочтении им помянутого журнала.

Чего ожидать, как не пошлостей от людей, способных на подобные проделки!

1898