Дневник, 1893–1909

Октябрь

1 октября. Охоты продолжаются по два раза в неделю. Барон Фредерикс, исполняющий временно обязанности министра двора, передавал мне следующие сказанные ему Государем слова: «В это время года мой отец обыкновенно отсутствовал из Петербурга и не принимал никаких докладов от своих министров, поэтому я считаю себя вправе два раза в неделю не принимать министерских докладов, распределив их на другие дни».

После двух первых охот установился тон, господствующая нота всего собрания, нота непринужденности, добродушия, веселости, отсутствия намеков, подходов, задних мыслей.

В этом отношении пример показывает юный император. Он приезжает на назначенное место сбора с чрезвычайною аккуратностью, вежливо здоровается с каждым из приглашенных, проходит в вагон и приглашает присутствующих садиться около накрытого чайными приборами и холодными яствами стола. Начинается самый непринужденный, оживленный разговор, имеющий, конечно, предметом прежде всего охотничьи похождения, а затем всякого рода рассказы и анекдоты, но без всякого при этом злословия. Великий князь Владимир Александрович и я при первом случае переносим разговор на почву исторических воспоминаний. Великий князь при любви к истории, при огромной по части русской истории начитанности, при необыкновенной памяти рассказывает отлично, и племянник его жадно слушает его рассказы. От времени до времени я тоже вставляю свое слово. Фредерикс и Григорий Голицын подпускают дружеские между собой шутки, Сипягин упорно и осторожно молчит, останавливая внимание слушателей на погоде или на давно известном, перепечатанном всеми журналами факте, Черевин занимается винами и не совсем осторожно высказывает к окружающей среде такое чувство, что ко всему этому он так давно привык и что сегодня около него есть оттенок новизны. Стреляющий по соседям доктор Гирш — обычная жертва для насмешки Черевина.

Проехав около часу по железной дороге, мы выходим из вагона. Обратная поездка бывает еще веселее. Всякий рассказывает свои приключения дня, отсюда переходят к воспоминаниям об охотах, о путешествиях, причем сам Государь просто, скромно, сообщает весьма интересные подробности своего путешествия на Дальний Восток.

5 октября. Возвращается из заграничного отпуска Лобанов. Еду к нему обедать, и у нас происходит интересный обмен сообщений.

Я рассказываю, что присылка германским императором через своего адъютанта Мольтке письма нашему Государю с гравюрой, исполненной по мысли Вильгельма и изображающей нашествие на Европу желтой расы, произвело в Царском Селе весьма неприятное впечатление. Юный Государь нашел, что тон письма таков, какого Вильгельм не позволил бы себе в отношении покойного Государя. Мольтке приехал к великому князю Владимиру Александровичу, говорил очень страстно и возбужденно о впечатлении, производимом на Германию постоянно усиливающимся сближением между Россией и Францией. Мольтке, очевидно, говорил в тоне впечатлений своего императора и произвел тяжелое впечатление на великого князя Владимира Александровича, который близко знает императора Вильгельма и до известной степени опасается его страстных, не всегда продуманных выходок.

Мое первое слово было: «Надо Лобанову написать, чтобы непременно ехал в Губертусшток и имел свидание с императором, а одновременно послать копию с письма императора, точно так же, как и копию с ответа на письмо это данного».

На другой день после прибытия Мольтке была охота около Гатчины, и я узнал, что Лобанову послана в вышеприведенном смысле телеграмма и что Государь пишет письмо германскому императору. О присылке гравюры Государь рассказывал за чаем.

Вернувшись домой после охоты, пишу великому князю Владимиру Александровичу на скорую руку несколько слов по-французски, потому что желаю поделиться с ним впечатлениями после слышанного из уст Государя на охоте. Пишу, что, конечно, Европе угрожает опасность со стороны Азии и не одной Азии, а также других стран света — Америки, Африки. Что в будущем Европа, чтобы защитить те блага, кои христианское просвещение ей доставило, должна бы сплотиться в одну силу, способную дать отпор, и что сплочение это возможно только сближением держав, коих силы значительно возросли бы на совокупную борьбу, если бы каждая в отдельности, уменьшив свои вооружения, тем самым увеличила бы свои государственные, экономические силы, а вместе с ними и итог европейского другим частям света сопротивления. Что с этой точки зрения вопрос о разоружении или уменьшении роста вооружений принес бы большую пользу правительствам и что, конечно, испытанное в этом вопросе германское правительство могло бы взять на себя почин для выработки программы того, что могло бы быть сделано.

В следующую охоту Владимир Александрович сказал мне, что я оказал огромную услугу, которой он никогда не забудет. На что я отвечал, что решительно не понимаю, что он хочет сказать. Государь же за столом сказал, что получил от Вильгельма телеграмму pour la lettre tres interssante.[471]

Лобанов, в свою очередь, рассказывал мне, что получил от Государя в Париже шифровую телеграмму с изложением письма Вильгельма, который горько жаловался на то, что во Франции прибавляют будто бы одну дивизию на восточной границе. Прибавляя, что такие действия возбуждают общественное мнение, которое может довести правительство до усложнений.

В день получения этой депеши Ганото был у Лобанова и опроверг обвинительные заявления Вильгельма.

По приезде в Берлин Лобанов на другой день (воскресенье) поехал в Губертусшток, маленький охотничий замок, где император принял его запросто (в охотничьих сапогах), причем сам Лобанов был в сюртуке.

Они виделись в первый раз, и император, изъявив свое удовольствие по поводу нового знакомства, прямо перешел к вопросу об отношении императорских дворов к Франции. По его мнению, Франция, политически растленная держава, которая должна окончательно разрушиться. Три императора[472], получившие власть от Бога, должны не поддерживать существование республики, людскими руками созданной, а, напротив, содействовать к ее уничтожению. Между тем Россия своими к Франции отношениями дружбы поддерживает эту республику. Самое монархическое правительство поддерживает самые анархические порядки.

Лобанов заявил категорически, что не разделяет мнения императора, что, напротив Россия удерживает Францию от окончательного торжества в ней анархических начал, что, отшатнись Россия от Франции, и страна эта, впав в революционные крайности конца прошлого столетия, могла бы пролить поток на всю Европу, не исключая и самых старинных монархий, что во Франции не может быть ныне речи о «revanche»[473], что борьбы политических партий делают невозможным какое-либо внешнее проявление силы, что восстановление монархии при нынешних условиях во Франции невозможно. В заключение Лобанов объяснил Вильгельму неверность сообщенных им о передвижении французских войск сведений. (Относительно последнего факта приближенные императора заявили, что сведения эти почерпнуты императором из каких-то газет, а отнюдь не из достоверного источника.)

Затем император Вильгельм перебросился на армянские дела. Лобанов сказал, что полученные им в Париже сведения дают основание думать, что англичане хотят завладеть Дарданеллами. — «В таком случае, берите Константинополь».

Лобанов отвечал, что в таком случае вся торговля нашего юга осталась бы в руках англичан.

Император Вильгельм заявил, что во всяком случае он предоставляет нам делать в Турции что угодно. Относительно русского Государя Вильгельм говорил с большой симпатией и напомнил о японском соглашении[474] как о доказательстве этой симпатии.

За разговором последовал завтрак, на котором Лобанов познакомился с довольно бесцветной императрицей.

1896