Склеивая осколки

Потом погладила тревожное, сосредоточенное лицо кончиками пальцев: а кожа шёлковая… притягивающая. Губы очертили мягкие скулы. Бёдра замерли, словно сознание накрыло очередным потрясением.

И Драко повторил для них обоих:

— Этого не будет, Грейнджер, — ведь она почувствовала. Поняла. Едва кивнула в знак согласия.

О, Мерлин, ну что за странное непредсказуемое создание: бесит, спорит, уступает.

Новое движение вперёд — в самую глубину. И опять — теснота, влага, дрожь... Всё это заставляло кричать каждый нерв, но... Драко даже не уловил тот момент, когда заботливо озвучил мысль:

— Расслабься. Всё хорошо, — легко сказать! И неужели произнёс это?

Но ведь действительно так хорошо, что кажется неправдой. Вот дьявол! — видением.

Всё не так.

«Какая тебе долбаная разница?!» — только закрытое на замок сердце ликовало и ныло одновременно. От безысходности. От понимания: ему не всё равно. Ни хрена это не любовь, но ему не всё равно, что больно...

Ей.

— Я недолго, — на ушко. Вполголоса. Лаская слух.

И не сдерживаться — не прихоть. Это ненормальное... тупое... совершенно необоснованное... сострадание. И что дальше? Доказывать себе обратное? И Грейнджер заодно? В голове не бардак — полный хаос. И никак не собрать мысли в кучу. Не принять решение. Драко обдумает всё потом, когда сможет. Если вообще захочет об этом думать! Главное, сейчас проникаешь в запретное и долгожданное, забыв про нельзя, и будто раскалываешься надвое. Растворяешься в ощущениях.

Грейнджер прогнулась. Прикусила нижнюю губу, поманив соблазнительным блеском зубов. Впилась в спину ногтями, неосознанно. Довольно сильно, но под нестерпимым удовольствием боль притуплялась. Даже заводила.

Каждое движение — на шаг ближе к разрядке. Вперёд и назад. Какая-то изощрённая сладкая пытка, где один страдает, а другой тонет в удовольствии.

«Но ведь... Не всегда так будет», — хотелось сказать это, но почему-то вырвалось:

— Мне переждать? — остановившись и целуя изогнутую шею.

Может, пусть боль поутихнет... Но Грейнджер промолчала, лишь покачала головой и прижала к себе сильнее. Закинула ноги на бёдра. «Что за дурочка?» — никто ведь не сбежит.

И тут она прошептала:

— Поцелуй меня, — трогательно. Мягко. И слабо.

Драко прильнул к молящим губам так же нежно.

«Ну конечно...» — как всё просто. Это её предел. Особое, единственное доступное сейчас удовольствие. В полной мере.

— Молчи, — на выдохе. — Только чувствуй.

Драко прижался к губам сильнее. И язык проник внутрь, наслаждаясь ответным движением. Вылизывая горячее дыхание и её притупляющуюся боль. Потому что почувствовал: давление ослабло. Стон потерялся в жадных прикосновениях. Смелых и томительных. Дразнящих. Сплетающихся в безотчётном порыве.

Настоящих.

Наконец-то снова толчок. Менее размашистый, но не менее яркий. Уже лучше... Чуть свободнее. Жарче. Как же это... естественно: целовать Грейнджер и двигаться в ней. Не останавливаться. Быть ближе и дальше.

Слава Мерлину, она расслабилась. Напряглась. Опять расслабилась под натиском ощущений. Дыхание выровнялось. Лицо просветлело. И вдруг... удивлённый всхлип.

Значит, уже приятно. Не слишком. Но приятно.

А потом в голове всё смешалось: бешеное биение сердца, поцелуи урывками, толчки, вдохи, выдохи, невнятные звуки, слетающие с губ Грейнджер. И с собственных. Бёдра тосковали. Сталкивались друг с другом. Ритмично. Горячо. И абсолютно бездумно.

А внутри Драко всё скручивалось. Вспыхивало чаще. Подталкивая яростнее. Никаких чёртовых тормозов! Крайнее удовольствие срывало приглушённые стоны с собственных губ. Воровало сладкие вздохи у Грейнджер. Пульсирующий член тёрся и тёрся о влажные горячие стеночки, и Драко понимал:

Сейчас он кончит. Вот прямо...

Сей. Час.

Ноги невольно напряглись. Тело дрогнуло, вжалось сильнее. Оргазм накатил волной. Одна за одной. И финальный миг острее всех. Так, что башку срывает. А в ней — только кайф... И он длится. Длится. Длится...

«Как же давно так не кончал!» Ярко. Безысходно. Опустошающе. Движения Драко сошли почти на нет. Сознание прояснилось.

Губы прижались к губам Грейнджер. Прощально. Расслабленно.

С единственной мыслью: он — первый, он — победитель, он — способен чувствовать…

Своё сердце?

* * *

Гермиона не столько почувствовала, сколько поняла: Малфой кончил. Это ощущалось почти всем телом, стихнувшим жжением, сознанием. Всем.

И главное — грудью...

Потому что гулкое биение сердца Драко отдавалось в ней особой вибрацией. Самое прекрасное во всём произошедшем — именно этот момент, когда понимаешь: оно у него есть. Нехолодное, неравнодушное, ревнивое. Рвущееся навстречу. И что не менее удивительно — страстное. А губы, прильнувшие к губам, — как доказательство и часть сумасшествия. Они целуют искренне, глубоко, восхитительно обволакивающе, потому как...

«...прощаются».

Ужасная безжалостная, но абсолютно верная мысль.

Всё закончилось.

Не хотелось ни о чём думать, анализировать — только чувствовать. Украсть ещё несколько мгновений странной, но трогательной близости. В каждом движении губ и языка, в мягком прикосновении пальцев к пылающим — далеко не от стыда! — щекам, в жаре обнажённого тела.

Боль давно стихла. Теперь лишь едва саднило. А то приятное, что скользило время от времени в интимных проникновениях, исчезло вместе с пониманием: это случилось. Малфой не просто лишил её невинности или кончил, а стал частью Гермионы Грейнджер. Как минимум в её памяти.

Стало тоскливо, когда мягкие неравнодушные губы оторвались. Слишком быстро. Слишком легко! И стало вдвойне не по себе, когда приятная тяжесть его тела исчезла.

А повязка — нет.

Гермиона приподнялась, присела и поджала колени к груди, будто в поисках укрытия. И застыла, стараясь не прислушиваться ни к шороху одежды, ни к голосу Малфоя. Только в последнем не было необходимости. Он молчал. Что бы ни творилось в его голове сейчас, показывать и озвучивать это никто не собирался.

Не двигаясь с места, одной рукой Гермиона попыталась отыскать хоть что-то, чем можно прикрыться от недоступного взгляда. И ведь чувствуешь себя обнажённой не только физически — морально тоже. А тут как назло казалось, что Малфой смотрит на неё, пока эта чёртова повязка скрывает самое важное: его эмоции.

Опять стало больно.

Но никаких сожалений! Кто-то неведомый убеждал: видение не было полным обманом.

Гермиона замерла повторно, когда почувствовала прикосновение к виску и... к повязке. Но не успела и рта раскрыть, как рука Малфоя потянула её вниз до самой шеи и отпустила. Проклятая тёмная преграда растаяла в воздухе. Взгляд тут же зацепился за отстранённое холодное лицо. Почти маску.

Малфой отошёл. Он был полуодет. Ожидаемо. Брюки застёгнуты. Рубашка наброшена на голое тело. Лишь волосы в небрежном беспорядке.

Одежда Гермионы лежала рядом. Милая неожиданность... Сейчас хотелось только сбежать! Снова... Потому что нарушила свои же принципы! Поддалась необоснованному влечению. Желанию тела. И, что врать, надежде...

Малфой уселся прямо на траву, снял волшебный барьер с двери и достал сигариллу. Закурил. При этом больше ни разу не взглянул.

«А чего ты ждала?» — Гермиона спешно одевалась.

Внутри чудовищная смесь из остатков нежности, смятения, боли, злости... Последнее — на саму себя. И как во всём этом разобраться?

Единственное, чего там нет, — ненависти.

Драко основательно затянулся. Пусть лучше лёгкие заполнит табачный дым, чем мысли — голову. Вот им там сейчас точно нечего делать! Нельзя думать ни о кровавых разводах в паху, ни об испытанном удовольствии, ни о победе над хрустальным бредом. Над Грейнджер... Насчёт последнего полной уверенности не чувствовалось.

И так, как идиот, правда, как воспитанный идиот, взмахом палочки сложил рядом одежду. Но только решил уничтожить повязку... вдруг передумал.

Драко опять затянулся. Нет — блин! — он всё-таки доказал себе, что не боится коснуться этого невинного лица. Без эмоций. Без сердца.

Просто секс. На один раз.

«Наверное...»

Оговорка сводила с ума.

Краем глаза Драко заметил: Грейнджер подняла палочку с земли и вышла из комнаты. Красивая. Молчаливая. Гордая. Даже не повернулась.

«С характером…»

Несносным таким. Упрямым. Наивным... Возбуждающим.

Драко внутренне отмахнулся: больше никаких мыслей. Есть только он и сигарилла. И, докурив, одевался машинально, намеренно не замечая ничего вокруг: ни звёзд, ни огней, ни примятой травы. Осталось лишь принять душ и забыть.

Всё закончилось.

Драко напоследок оглядел место преступления.

Грейнджер была права только в одном: Макгонагалл не доложит.

И за пару взмахов палочки уничтожил магию. Показалось, он слышит, как рассыпаются на мелкие крупицы чьи-то ожидания.

Но главное — не его.

* * *

В понедельник Гермиона пришла на завтрак немного разбитой. Но не потому что устала или мучилась сомнениями — заснуть удалось с трудом.

Волшебство первого раза развенчано. Малфоем. И насколько всё было безумно в начале, настолько же и в конце. Там, среди огней, сознание словно заволокло странным туманом, от которого некоторое сумасшествие происходящего перестало считаться кошмаром. Наоборот… А Малфой будто специально провёл невидимую черту между ними. И повязка тут ни при чём.

Но потом мучило даже не собственное бегство или сожаление — ощущения. Лёжа в постели, нечётко, но всё ещё чувствуя Малфоя губами… руками… между ног… не получалось уснуть. Всё случилось так неожиданно, ярко, безрассудно... И — как ни нелепо прозвучит — естественно. Но не выходило из головы его чужое, холодное лицо, это по-прежнему причиняло боль. И единственное, что позволило отключиться: самообман. Абсолютно глупый. Чудовищно ненормальный. Но обман:

Ничего не произошло.

Ничего того, что стоит пристального внимания Гермионы Грейнджер.

От этого стало легче. И если повторять себе подобное каждое утро, возможно, когда-нибудь мысль станет истиной.

Гарри, Джинни и Рон устроились ближе к краю стола, вдали от однокурсников, и о чём-то едва слышно переговаривались.

— Доброе утро, — проронила Гермиона, не оглядываясь и присаживаясь рядом с Роном специально спиной к слизеринскому столу. Подальше от соблазна даже мельком обратить внимание на Малфоя. А ведь он и не смотрит, кивает Блейзу...

Ну что за чёртова наблюдательность!

То, что бывший парень — повод для ревности, нисколько не волновало. А какой смысл?

И вслух:

— Беспокоитесь о матче с Когтевраном в субботу?

— У тебя расклеенный вид, — вместо ответа неожиданно заметил Рон, почёсывая нос, — бросала б ты эти ночные занятия, ей-Мерлин...

Прозвучало так двусмысленно, что Гермиона невольно задержала дыхание. Уж такие занятия она точно забросит!

— И так знаешь больше нас троих, вместе взятых, — констатировал Рон. — Или ты что-то полезное нашла? Это было бы весьма кстати, потому что мне надоело сдерживать себя по каждому пустяку. Нет, блин, поймаю гада — сделаю из него... — Рон со злостью воткнул вилку в омлет, — упыря!