Дюжина и Ледяной лес

Глава 37

Мама сидела за домом, помешивая варево в огромном котле над костром. Рядом стояла корзина с бережно срезанными со стеблей цветами лаванды. День выдался теплым, от костра веяло жаром; темные непокорные волосы мамы влажными завитками липли к вискам. Одной рукой она помешивала содержимое котла, второй обмахивалась, как веером, и все время не сводила глаз со старшей дочери. Синичка стояла перед ней, щеки пылали от праведного гнева.

– Ладно, Синичка, – вздохнула мама. – Приведи Фиалку.

Казалось, девочка вот-вот вспылит.

– Зачем? Ты мне не веришь?

– Верю, – с предостерегающими нотками откликнулась мама. – Но я хочу выслушать и вторую сторону. А мыло оставить не могу… – Она кивнула на дымящийся котел. – Приведи сестру, будь добра.

Дюжина подкралась ближе, впитывая знакомые ароматы Поа: печной дым, трава, разгоряченные животные в стойле. Не отводя взгляда от спины матери, коснулась пальцами лакированных стен дома. Ей очень хотелось увидеть мамино лицо, но Синичка уже зашагала прочь и, грозно сдвинув брови, звала сестру. Дюжине ничего не оставалось, как отправиться следом.

– Фиалка! – вопила Синичка, устремляясь мимо дома на луг. – ГДЕ ТЫ?!

– Хватит орать! – Из окна соседнего дома высунулся старик Жаворонок. – Тут карапузы и старики пытаются задремать.

Синичка пристыженно втянула голову в плечи и извинилась.

– Вы, часом, не видели ее? – с надеждой обратилась она к старику.

– Видел, – вздохнул тот. – Минут десять назад побежала в коровник. Шибко расстроенная.

– И недаром, – проворчала Синичка. – У нее крупные неприятности.

– Да ну? – буркнул Жаворонок, исчезая в тускло освещенной прохладе дома.

Девочка с сомнением покосилась на хлев, а потом решительно вздернула подбородок и двинулась через луг. Дюжина с тяжелым сердцем следовала за ней.

– Фиалка! Я знаю, что ты здесь! – крикнула Синичка, распахнув дверь коровника.

С сеновала донесся предательский шорох. Мгновение спустя над балкой возникла растрепанная темноволосая головка с красными заплаканными глазами.

– Я… Я же извинилась. – Фиалка икнула. – Я починю Шатуна. Честное слово.

– Ничего у тебя не выйдет! – с горечью воскликнула Синичка. – Ты сломала ему рога. Теперь его не починить!

– Я не нарочно, – шепнула Фиалка. – Прости.

Виноватое лицо сестренки опухло от слез. Синичка теребила пальцы и вроде бы смягчилась, но через мгновение ее лицо вновь исказила злобная гримаса.

– Сколько раз тебе говорила: не трогай Шатуна! Растяпа! Ну почему ты такая бестолковая! – выкрикнула она.

Фиалка вновь захлюпала носом. В следующий миг она быстрее молнии спустилась с сеновала и промчалась мимо сестры в раскаленный полуденный зной.

– Не надоело бегать? – завопила Синичка, глядя, как крохотная фигурка пересекает луг. – Тебя мама ищет!

Сердито ворча, она поспешила к дому.

Дюжина шла за ней по пятам, обуреваемая желанием увидеть лицо мамы. Синичка свернула за угол. Мама по-прежнему варила мыло, подбрасывая в котел пригоршни лаванды.

– Фиалка смылась! Опять, – без предисловий выпалила Синичка.

– Ума не приложу с чего бы, – протянула мама, откинув со лба непокорную прядь.

Уязвленная столь неприкрытым сарказмом, Синичка перешла в наступление:

– Вечно вы с папой на ее стороне!

Дюжина слушала вполуха, жадно всматриваясь в родные, любимые черты. Невыносимая тоска в клочья разрывала сердце. Влекомая инстинктом, девочка подалась вперед и теперь стояла так близко, что могла бы, вытянув руку, коснуться маминых волос.

– Ничего подобного, – спокойно возразила мама и с упоением втянула насыщенный цветочный аромат. Заметив насупленные брови дочери, она тяжело вздохнула. – Присядь-ка. – Она кивнула на второй табурет в тени дома.

Синичка нехотя приволокла табурет и села, хотя возле костра было нестерпимо жарко.

– Посмотри на меня, – велела мама так, что девочка не посмела ослушаться. – Помнишь Алый Папоротник? Отец как-то возил туда тебя маленькую.

Синичка кивнула.

– Много лет назад местные задумали выращивать ситник. – Мама умолкла и добавила в кипящее мыло новую порцию лаванды. – Ситник – культура капризная, хлопотная, но спрос на нее отменный. В первый год Алому Папоротнику не повезло: весной разразилась буря, побившая весь урожай. Но местные не унывали и, когда пришло время, вновь засеяли поля. И вновь разразилась буря, все всходы погибли.

Синичка ловила каждое слово, по виску струились капельки пота. Дюжина внимала вместе с ней.

– На третий год в деревне созвали совет и решили выращивать кукурузу. Весна выдалась погожая, и Алый Папоротник собрал обильный урожай. На следующий год история повторилась. За пять лет не случилось ни одной бури, однако ситник местные больше не сажали. Понимаешь, к чему я клоню?

Синичка растерянно заморгала.

– Ну… как бы… – Внезапно ее лицо просияло. – Поняла! Если Фиалка перестанет ломать мои игрушки, мне будет с чем играть?..

– Да нет же! – Мама с отчаянием всплеснула руками.

– Почему нельзя сказать прямо? – буркнула девочка. – Зачем огород городить?

Мама вдруг оглушительно расхохоталась:

– Вся в отца! Ладно, скажу напрямик. Ты ведешь себя как та самая буря.

– Чего? – возмутилась Синичка. – Не я вечно все порчу! – Она воинственно скрестила руки. – О том и речь. Вы с папой всегда на ее стороне!

– Ну хватит! – прикрикнула мама. Кипящее мыло с шипением выплеснулось в огонь. – Да, Фиалка очень неуклюжая. Но твоя реакция… – Она закатила глаза, словно ища подсказки у облаков, а потом заговорила. Нараспев, тщательно подбирая слова. – Твоя реакция, твой гнев приносят не меньше разрушений, чем ее неловкость. А то и больше. Никогда об этом не задумывалась?

– Нет. – Синичка поникла, насупилась. – И потом, это неправда.

– Она ломает твою игрушку, ты злишься, доводишь ее до слез. И не замечаешь, как что-то ломается у нее внутри? – Синичка пожала плечами. – Думаешь, гнев починит сломанную игрушку? Обратит время вспять?

– Конечно нет, – нахмурилась Синичка, ковыряя носком ботинка пыльную землю у костра.

– Тогда… почему так поступаешь?

– Сама виновата! – выпалила Синичка. – Постоянно меня злит, а потом еще удивляется!

Мама вдруг засмеялась:

– Говоришь так, словно у тебя нет выбора.

Синичка вновь повела плечами, и мама разом посуровела:

– Ты сама выбираешь, как относиться к людям, Синичка. Если тебя обидели, не обязательно обижать в ответ. – Она выжидательно умолкла, однако девочка сосредоточенно смотрела в огонь. – Тебе никогда не хотелось простить ее? Неужели это так трудно?

Синичка ссутулилась, нахмурила брови:

– Иными словами, притвориться, что мне все равно? Не обращать внимания?

– Прощение не равно безразличию, – вздохнула мама. – Иногда это прямо противоположные вещи.

– А по-моему, совершенно одинаковые.

Короткие всхлипы возвестили о скором появлении Фиалки. Девочка приблизилась, сжимая в руках любимую соломенную куклу Мин. Мама сшила ей платьице в точности как у Фиалки.

Синичка взглянула на младшую – и залилась краской стыда. Хотя Фиалка сама заварила эту кашу, страдала она куда сильнее. Страдала по вине старшей сестры.

– Я знаю… знаю, что виновата. – По щеке Фиалки скатилась слеза. – Я пробовала починить Шатуна. Не получилось. – Она судорожно всхлипнула. – Теперь его придется выбросить. Из-за меня. – Новая слезинка. – Но я могу все исправить.

Подавив рыдание, она швырнула Мин в костер и спрятала лицо в ладонях, чтобы не видеть, как языки пламени пожирают любимую куклу.

Мама с криком вскочила, но Синичка оказалась проворнее. Выхватив у мамы поварешку, она выгребла куклу из огня и попыталась сбить пламя.

– Зачем ты это сделала? – завопила она, обернувшись к сестре.

По щекам младшей вновь заструились слезы.

– Чтобы… чтобы не одной тебе было плохо, – прорыдала она. – Чтобы ты поняла, как сильно я раскаиваюсь. Очень сильно.

– Фиалка, милая… – Мама, чуть не плача, привлекла младшую к себе.

Синичка уставилась на куклу. Вопреки ее стараниям солома почернела, обуглилась, платьице сгорело.

Дюжина наблюдала, как смятение во взгляде Синички сменяется чувством вины.

– Теперь понимаешь, Синичка? – вздохнула мама.

Дюжина очнулась во мраке темницы, разбуженная болью в ноге. Пошатываясь, встала. В ушах эхом звучал вопрос матери:

Теперь понимаешь?

Нет, она не понимала. Тогда. Фраза так и осталась для нее загадкой. Теперь, в кромешной тьме камеры и беспросветном мраке отчаяния, она повторяла ее снова и снова.

Прощение не равно безразличию.

Всегда есть выбор…