Дюжина и Ледяной лес

Глава 14

– Дюжина… ДЮЖИНА! Очнись!

Жадно хватая ртом воздух, точно утопающий, девочка вырвалась из омута сна. Постепенно крик в ушах смолк, пелена перед глазами рассеялась.

Она сидела на импровизированном ложе, скрученные одеяла, как веревки, обвивали ноги. Пятак, Шестой и Пес сгрудились рядом – потрясенные, испуганные. Хрум царапал ей щеку, вторая горела, как от пощечины. Дыхание ее было прерывистым, на ресницах блестели слезы. Эмоции хлестали через край, пробирали до костей, туманили рассудок. Но мало-помалу все их вытеснил стыд.

– Чего уставились? – рявкнула Дюжина, но вместо грозного окрика вышел жалобный писк.

Пес ласково ткнул ее носом. Изумление на лицах Пятака и Шестого сменилось жалостью. Под их взглядами стыд перерос в слепящую ярость. Пятаку лишь чудом удалось увернуться от обрушившегося на него кулака.

– Ты что?! – завопил он, пятясь. – Во имя Эмбера, что с тобой не так?

Дюжину захлестнуло до боли знакомое чувство, до сих пор надежно подавляемое сонным молоком, – чувство смертельной паники, словно бабочка бьется в морилке в тщетных попытках ускользнуть. Все тело обмякло, во рту пересохло, а сердце бешено колотилось. Но страшнее всего, страшнее самих кошмаров было осознание, что правда выплыла наружу, принеся с собою сострадание. Нет, нельзя этого допустить!

– Дюжина, все хорошо, – мягко заверил Шестой, по-прежнему глядя на нее с сочувствием. Собравшись с силами, она замахнулась, но Шестой был начеку и ловко отпрянул; выражение его лица, доводящее девочку до бешенства, не изменилось. – Прекрасно тебя понимаю. Честно. Сам долго не мог обойтись без сонного молока. В первую ночь все на стенку лезут. Пятак подтвердит.

– Эй! – возмутился Пятак. – Прикуси язык! Это, вообще-то, тайна!

Шестой заморгал.

Постепенно дыхание ее выровнялось, пульс уже не зашкаливал. Совладав с собою, Дюжина попыталась изобразить гримасу отвращения.

– Может, еще обнимемся? – Ее голос был холоднее снега под пальцами. – Сделай милость, избавь меня от своих слезливых историй.

Шестой помрачнел. Пятак одарил ее таким презрительным взглядом, что любой другой устыдился бы, но Дюжина лишь воинственно вздернула подбородок. Пятак угрюмо побрел на место и принялся собирать вещи. Шестой лучше скрывал свои чувства: целый спектр эмоций промелькнул в его глазах и исчез.

– Светает, – ровным тоном произнес он. – Пора в путь.

Хрум слизывал соленые капли с ее щек. Будь они вдвоем, Дюжина зарылась бы лицом в теплый мех, а сейчас ей оставалось только гладить бельчонка по шерстке. Совершая размеренные, монотонные движения, она постепенно успокоилась.

На снег легла огромная тень Пса.

– Ты не первая, кого терзает прошлое. Я повидал немало таких рекрутов на своем веку. Захочешь поговорить, обращайся.

Не успевшая толком улечься ярость вновь вырвалась на волю.

– С какой стати мне изливать душу истукану, который не спит и понятия не имеет о страхе и боли? – Голос Дюжины полоснул по воздуху, точно кнут.

Пес смотрел на нее не отрываясь. Не выдержав, она отвела взгляд.

– Я не говорил, что не испытываю страха, – тихо добавил он.

– Нашли чем мериться, – проворчал Пятак, седлая Громилу. Губы Шестого растянулись в тонкую бледную линию.

Дюжина запихнула непромокаемые накидки в мешок, стараясь подавить стыд и все прочие чувства. Хрум лизнул ее в щеку, в глазках-бусинках сквозила тревога.

– Все в порядке, – слукавила девочка, нежно потрепав зверька по голове.

Наконец все собрались: бледные от недосыпа, молчаливые и угрюмые. Спутники избегали смотреть на Дюжину, даже Пес, пока она карабкалась ему на спину. Не обменявшись ни единым словом, компания тронулась в путь; на горизонте занимался рассвет.

Напрасно Дюжина пыталась сосредоточиться – мысли ее витали далеко. Сцены из сна преследовали ее наяву. Потускневшие за два года образы отца и матери вновь вспыхнули яркими красками. А Фиалка… Дюжина скорчилась от боли. В памяти всплывали ямочки на ее щечках, прикосновение теплой ладошки. Чего бы она ни отдала, чтобы это длилось вечно! Во рту возник металлический привкус: погрузившись в воспоминания, Дюжина не сразу заметила, что слишком сильно прикусила губу.

Стиснув зубы и вытерев кровь, девочка стряхнула наваждение. Некогда расслабляться. Затем и нужно сонное молоко, чтобы утром не наматывать сопли на кулак. Напади на них сейчас гоблин, она лишилась бы головы и даже не заметила. Тогда Семерка сгинет где-нибудь в подземелье. Собрав волю в кулак, Дюжина заставила себя сосредоточиться на следах полозьев.

Пейзаж вокруг постепенно менялся, дорога уходила ввысь. Кроны уже темнели под ногами, а впереди, куда ни глянь, высились заснеженные зубцы, ослепляя своею белизной. Горы вырисовывались все ближе, скрюченные пальцы обледенелых скал царапали небосвод. Яркое солнце не спасало от пронизывающего холода. Снежинки алмазной россыпью блестели в утренних лучах. Шапка на лбу Дюжины заиндевела, ледышки на ресницах затрудняли обзор: все перед глазами сливалось в радужное пятно. Несмотря на туго завязанный шарф, морозный воздух обдирал горло, а стоило девочке открыть рот (что случалось крайне редко), как от мороза начинало ломить зубы. Хрум зарылся в медвежью шкуру, время от времени высовываясь, чтобы изучить окрестности.

Никогда еще Дюжина не видела такой красоты – самобытной, суровой и беспощадной, – красоты, едва выносившей присутствие посторонних. Впрочем, девочка не тешила себя иллюзиями. Горы коварны, погода здесь может измениться в любой момент. Юная всадница то и дело косилась на небо, втягивала носом воздух, выискивая признаки перемены погоды.

Никогда не теряй бдительности!

При мысли о Виктории Дюжина расправила плечи. Оружейница никогда бы не позволила себе витать в облаках.

Позади перешептывались Пятак и Шестой, но слов было не разобрать. Косолапы шагали ровным строем, и седокам не было нужды повышать голос. Дюжина насупилась – наверняка речь шла о ней. Она обернулась, намереваясь окинуть их суровым взором, но тут ее внимание привлекла неясная точка вдалеке. Из-за снегопада окрестности заволокло пеленой, однако сквозь мерцающую завесу различалось какое-то движение. Прищурившись, Дюжина всматривалась в даль.

– В чем дело? – насторожился Шестой, поравнявшись с Псом. На бледном лице застыла тревога, однако за нею читался искренний энтузиазм, подействовавший на Дюжину, как красная тряпка на быка.

– Ни в чем! – огрызнулась она. – Если тебя что-то смущает, смотри сам. Или у меня одной есть глаза?

Девочка с негодованием заметила, как по губам Шестого скользнула улыбка. Ну и хладнокровие, даже оскорблениями его не проймешь! Дюжина тряхнула головой, стараясь задушить зачатки симпатии к попутчику.

Пес устремил в пространство немигающий взгляд:

– Не наблюдаю никакой опасности. Однако нельзя терять бдительности, – произнес он и едва уловимым шепотом добавил: – С гоблинами надо держать ухо востро.

– Хвала морозу, нашей Дюжине бдительности не занимать. – Голос Пятака сочился ядом. – Если ее глаза по остроте не уступают языку, а по скорости – кулакам…

Шестой глухо застонал:

– Не надоело? Рано или поздно нам предстоит сражаться всем вместе, и, думается мне, скорее рано, чем поздно. Поэтому мы должны наводить мосты, а не сжигать немногие имеющиеся.

Пятак только пожал плечами.

– Глупости, – отрезала Дюжина. – Моя цель – спасти Фиа… – Она испуганно осеклась, не закончив фразы. Да что же с ней творится?! – Моя цель – спасти Семерку, а не завести друзей.

– Кто бы сомневался! – фыркнул Пятак, заливаясь краской. – Ты совершенно невыносима. Немудрено, что все тебя ненавидят.

Дюжина на секунду опешила, в горле встал ком. Не доверяя собственному голосу, она демонстративно повернулась к обидчику спиной и сосредоточилась на следах. От напряжения спину свело судорогой. Хрум лизнул хозяйку в щеку и тихонько заворковал.

Шестой что-то шепнул товарищу, но тот не потрудился понизить голос в ответ.

– Ничего подобного! – с негодованием выпалил он. – Ей стыдно за то, что мы стали свидетелями ее слез и теперь, видишь ли, виноваты. Хоть бы постеснялась! Я не собираюсь жалеть эту клушу только потому, что она забыла свое дурацкое молоко.

Рука Дюжины метнулась к топорам.

– Довольно! – Пес встал как вкопанный и ощетинился. – Стая мерцекрылов склевала мне ухо, но даже их клювы приятнее вашей болтовни. – (Пятак с Шестым сочувственно переглянулись.) – Если нечего сказать по делу, лучше помолчите, – рявкнул Хранитель и огромными скачками припустил по следу, бормоча себе под нос: «Плетемся, как улитки… бдительности меньше, чем у ежеглотов».

Дюжина непременно вспылила бы, но тут Пятак обнаружил лагерь гоблинов.