Крепость в Лихолесье

— На кой леший в Крепости понадобились семена моркови? — пробурчал Каграт себе в нос. — Своего добра не хватает, что ли? Они бы еще за навозом нас сюда посылали…

Радбуг не обратил на него внимания.

— Чернила — три галлона, восковые свечи — пол-гросса, льняное масло — шесть бочонков… Пока всё.

— «Пока всё», — передразнил Гнус. — Я эти чернила и льняное масло из колодца, что ли, достаю? Привезли по весне из Делла пару бочонков, больше у меня нету.

Каграт и Радбуг переглянулись.

— Ладно, маслом у Крота разживемся, — рыкнул Каграт. — У него верный человек есть в Делле, он обещал добыть.

— Чернила, иглы и парусину тоже у него возьмете, — буркнул Гнус. — Остальное добро можете забирать, тюки в пристройке… Сейчас. Алашка! — Он шагнул к низенькой неприметной дверце в дальнем углу горницы, жахнул по ней кулаком. — А ну поди сюда, курва!

В каморке за дверцей боязливо, суетливо завозились, негромко захныкал разбуженный ребенок — и тут же смолк. Алашка выскочила в горницу — простоволосая, дрожащая, закутанная в неизменный плат, видом своим и цветом лица похожая на умертвие. Опасливо опустила глаза.

— Ступай в пристройку, — брезгливо велел Гнус, — покажи господам, где там что подготовлено и уложено. А то как бы они лишнего чего не прихватили по недосмотру-то, с них вполне станется.

Каграт кивнул своему сотоварищу, стоявшему возле дверей — тот молча повернулся и вышел за порог следом за служанкой. Дверь захлопнулась с раскатистым скрипом, и в наступившей оглушительной тишине отчетливо услышалось, как Гнус со свистом втянул воздух сквозь щербину в уголке рта.

— Дерьмо ты все-таки, Гнус, — с удовольствием заметил Каграт, ковыряя пальцем в ухе. — До чего свою бабу довел, взглянуть страшно — рассыпется. Кожа да кости, и ущипнуть не за что.

— Твое-то какое дело? Баба не твоя — вот сиди и помалкивай, — раздраженно проговорил бородач. — Деньги принес? Давай рассчитываться.

Каграт сунул лапу за пазуху — и извлеченный им тяжелый кожаный кошель лег на стол, глухо звякнув. Гнус развязал шнурок, стягивающий горловину, высыпал содержимое на стол: золото тускло блеснуло в неверном свете лампы.

Радбуг меж тем добыл из-за пояса другой свиток, бросил его на стол рядом с кошелем.

— Это тебе урок на следующий раз… Через пару-тройку месяцев жди — вернемся.

Гнус судорожно кивнул. Губы его быстро шевелились, пальцы безостановочно перебирали золотые монеты — он пересчитывал причитающуюся ему мзду. Хмуро поджал губы, сгреб монеты со стола в поставленную ладонь, ссыпал их обратно в мешочек, сунул кошель за пазуху.

— Ладно, а теперь — к «делу»… Можешь сверх мзды накинуть мне еще полдюжины монет, орк. У меня для тебя сегодня еще кое-какой товар припасен.

— Какой товар?

Гнус ухмыльнулся.

— Хороший. Принесло тут под вечер двух каких-то дурней с южной тропы, просились переночевать. Ну, я их приветил, винца особенного хотел поднести… Храп-то одного опоил и связанным в конюшне оставил, а вот Алашка, дурында, разбила посудину с «дрянью» — нарочно, я уверен, чтобы своего «благодетеля» не травить! Пришлось его по-простому, кувшином по голове оприходовать.

— Ах, вот оно что! — Каграт, искоса поглядывая на собеседника, побарабанил по столу когтистыми пальцами. — Наказов из Замка тебе мало, ещё и разбоем на досуге промышляешь, Гнус? Ну, и где твоя добыча?

— Тем, что в конюшне, пусть парни твои займутся. А второго — пойдем, покажу. — Взяв лампу, Гнус повел орков через коридор, в комнату, находящуюся напротив — и Гарх, внутренне холодея, никем не замеченный, неуклюже перебрался обратно, на соседний карниз. Саруман лежал на полу в прежней позе, там же, где ворон его и оставил, всё такой же мертвенно-бледный и проявляющий не больше разумности и живости, чем соломенный тюфяк на лежанке.

Каграт как будто пришел в недоумение.

— Это еще что за старый хрыч? — пробормотал он. — Издеваешься, Гнус? Зачем нам этот доходяга, а? Насчет крепкого и здорового я бы еще подумал…

Гнус мерзко захихикал.

— Крепкого и здорового в конюшне найдете, — прохрипел он. — А ты погоди, погоди от старика нос-то воротить. Старик представился скупщиком кож, да только не торгаш он и не купец, или я ничегошеньки в людях не смыслю. Явно не из простых — не то вельможа какой, не то из этих… которые в библиотеках штаны просиживают. Лекарь.

— Да ну?

— И не из последних, похоже. У алашкиного крысеныша враз определил целую кучу хворей.

— Определить — одно, вылечить — другое. Этак и я у тебя сейчас… три кучи всего определю.

— Погоди, Каграт, — вмешался в разговор Радбуг. Этот орк вообще волей-неволей заставлял обращать на себя внимание: лицо у него было не такое широкоскулое, как у его соплеменников, скорее чуть вытянутое, глаза — прозрачно-серые, волосы — не черные, типично орочьего цвета сажи, а льняные, стянутые кожаным шнурком в «конский хвост» на затылке, в левом ухе покачивалась серьга — оправленный в серебро волчий клык. — С тех пор, как Морхав помер от лихорадки, лекаря у нас нет… а от ран и болячек никто из нас не подписан. Лучше уж иметь под рукой хоть какого-никакого лекаря, чем совсем никакого. Гнус прав — медицина, она всем нужна.

Каграт, рассеянно потирая запястье, скрытое под кожаным ремнем-наручем, с сомнением взглянул на него.

— Разумеешь, Радбуг? По-твоему, надо прибрать старика?

— Почему нет? Списать его на харч завсегда успеется.

Каграт приглушенно зашипел, склонился над волшебником, приподнял ему голову, осмотрел рану на виске, оттянул пальцем верхнее веко.

— Да живой он, живой, — прохрипел Гнус. — Череп у него крепкий. Очнется — и будет как новенький, ну, может, поблюет немного… Ну так что, берёте? Или прикажете его за́раз в мешок — да в речку? Мне тут все равно лишние свидетели ни к чему.

— Ладно. — Каграт скрипнул зубами. — Найдется у тебя ошейник, Радбуг?

Радбуг снял с пояса длинную блестящую полосу — разомкнутое кольцо — и, приподняв голову Сарумана, застегнул узкий ободок у мага на шее: ошейник сочленился совершенно бесшумно, без малейшего щелчка. Два конца полосы влились один в другой, образовав замкнутое кольцо — и на секунду на поверхности ошейника вспыхнули зеленоватые руны, проступили сквозь странный, с темным отливом металл, как знаки сквозь промасленную бумагу — и тут же погасли. Радбуг поднялся, отступил, как-то торопливо вытер руки о штаны, точно прикосновение к ошейнику вызывало у него брезгливую дрожь.

— Готово. Можно идти…

Где-то хлопнула дверь. Долгий хриплый вопль пронесся по двору, ворвался в открытое окно, рассыпался отзвуками по углам тесной горницы — вопль, в котором сквозила и ярость, и боль, и глухая жестокая тоска, и смертная мука… Гнус вздрогнул и побледнел, едва не выронив лампу, орки, переглянувшись, бросились прочь из дома, а Гарх почему-то разом подумал о Бреоре, оставшемся где-то там, во дворе, в конюшне, в лапах коварного Храпа: кажется, бренный земной путь для бедняги закончился, и притом совершенно не лучшим образом…

* * *

— Какого лешего? — яростно прорычал Каграт. — Почему живым не могли взять? Ошейник не надели?

— Он сопротивлялся! Этот болван Храп его вожжами связал и меч отобрал, а обыскать забыл! А у тарка поганого под одеждой нож оказался, и он как-то руки умудрился освободить. Хорошо, что нас трое было…

— Вояки! Трое против одного — и то живым повязать не сумели!

— Он сам не захотел… живым-то, — пробурчал один из орков. В правой руке он держал меч Бреора, в левой — нож, на поясе его висела маленькая бреорова булава. — Когда понял, что ему не вырваться…

Значит, на Бреора отныне рассчитывать не приходилось… Оказавшись радениями мерзавца Храпа наполовину обездвиженным и уразумев, что одному с тремя здоровенными громилами ему не справиться, гнусному орочьему плену старый воин предпочел смерть… Что ж, Гарх был совсем этому не удивлён.

На столбце ворот скалился плоскими желтыми зубами безглазый коровий череп.

Ворон кое-как взгромоздился на соседний столбец, притаился там, никем не замеченный, скрытый спасительной темнотой. Горе его, отчаяние, уныние, бессилие и леденящий душу ужас невозможно описать словами. Он остался один, совсем один… и совершенно не представлял, что ему теперь делать. В голове его было пусто, как в пивном бочонке после хмельной пирушки, и весь происходящий кошмар не желал никоим образом там укладываться. «А ведь я предупреждал! — уныло, раз за разом, будто заклинание, твердил он себе. — Я ему говорил… Ведь говорил же, говорил! Я сразу понял, что эта дурацкая затея ничем хорошим не закончится!..» А что теперь — ну вот что? Орки были такие сильные, крепкие и здоровые, а Гарх — такой маленький, беспомощный и слабый… И толка от него не предвиделось никакого. Что же мне теперь делать, в ужасе спрашивал он себя, что мне делать, куда бежать, кого звать на подмогу? До Изенгарда больше восьмидесяти миль, до Лориэна, вероятно, чуть меньше… но сколько времени мне понадобится, чтобы туда долететь — с раненным-то крылом? День, два? Неделя? А помощь нужна здесь, сейчас, сию минуту, немедленно! Вот только ждать её совершенно неоткуда…

Он больше не мог думать ни о чем другом. Мысли его бесконечно катались и катались по кругу, точно пойманные в ловушку.

Во дворе меж тем кипела работа: орки споро и торопливо — рассвет был близок — грузили на мулов и на телегу мешки и вьюки, извлеченные из пристройки. Гнус, мрачный как туча, стоял возле крыльца, наблюдая за происходящим, и губы бородача вновь безостановочно шевелились — то ли он костерил на чем свет стоит нерасторопных кагратовых болванов, не сумевших взять пленника живым, то ли просто пересчитывал тюки с шерстью и зерном, навьюченные на мулов: не прихватили ли ночные гости по нечаянности лишку. Алашка торопливо юркнула в свою нору, Храп тоже куда-то благополучно исчез — видимо, возился в конюшне… Бесчувственного волшебника Радбуг вынес из дома и бросил в телегу, точно тюк с тряпьём, зачем-то мимоходом осмотрел его руки, взглянул на въевшееся в кожу чернильное пятно на пальце. Каграт беспокойно расхаживал по двору, раздраженно пощелкивая кнутом: метался из угла в угол, будто хищный зверь, у которого из-под носа увели жирный и сочный кусок мяса.

— Ладно, леший с ним, с этим крысюком, одним больше, одним меньше — разница невелика… — Главарь остановился возле крыльца, заарканил цепким взглядом Гнуса, который, втянув голову в плечи, смотрел на него мрачно и настороженно. — Слышь, борода, двое этих бродяг к тебе ведь не пешком пришли, надо полагать? Кони-то ихние где — припрятал, небось?

— Знал бы, что ты свои лапы загребущие и к лошадям потянешь — уж точно припрятал бы, — с отвращением буркнул в ответ раздосадованный Гнус. — Кони-то вам зачем? Вы все равно верховой езде не обучены, да и с какой стати я их тебе отдавать должен? Уж если делить добычу, так по справедливости…

Каграт посмотрел на бородача, как показалось Гарху, с удивлением.

— Это по какой такой «справедливости»? Нам вершки подсунул, какого-то полудохлого старого хрыча, а себе, выходит, корешки прибрал, что послаще да подороже? По какому праву подгребаешь под себя то, что тебе не принадлежит?