Сказка

Глава двадцатая

Темница. Хейми. Время кормления. Верховный лорд. Допрос. 1

Радар пытается вернуться к новому хозяину, возвращается к воротам и подпрыгивает, ее передние лапы царапают вход. Затем она останавливается. Она получает приказ и убегает. Она чувствует, что может бежать всю ночь, но ей не придется этого делать, потому что есть безопасное место, если она сможет туда попасть.

Шлепок-шлепок.

Она скачет все дальше и дальше, низко пригибаясь к земле. Лунного света еще нет, и волки не воют, но она чувствует, что они рядом. Если появится лунный свет, они нападут, и она чувствует приближение лунного света. Если это произойдет, а они это сделают, она будет бороться. Они могут сокрушить ее, но она будет бороться до конца.

Шлепок-шлепок.

— Проснись, малышка!

Луны выскальзывают из распадающегося облака, меньшая в своей вечной погоне за большей, и воет первый волк. Но впереди красный фургон и приют, где они с Чарли провели ночь, когда она все еще была больна, и если она сможет добраться до него, то сможет проскользнуть внутрь, если дверь все еще открыта. Она думает, что он закрыл ее не до конца, но не уверена. Это было так давно! Если это так, она может встать на задние лапы и закрыть его лапами. Если это не так, она повернется к нему спиной и будет бороться до тех пор, пока больше не сможет бороться.

Шлепок-шлепок.

— Ты хочешь пропустить еще один прием пищи? Нет, нет!

Дверь приоткрыта. Радар проталкивается сквозь него и…

ПОЩЕЧИНА! 2

Это, наконец, разрушило сон, который мне снился, и я открыла глаза, увидев случайный, тусклый свет и кого-то, склонившегося надо мной. Его волосы спадали на плечи, и он был так бледен, что на мгновение я подумал, что это ночной солдат, который вел маленький электрический автобус. Я быстро села. Вспышка боли пронзила мою голову, за ней последовала волна головокружения. Я поднял кулаки. Глаза мужчины расширились, и он отшатнулся. И он был человеком, а не бледным существом, окруженным оболочкой голубого света, который лился из его глаз. Эти глаза были впалыми и выглядели как синяки, но это были человеческие глаза, а его волосы были темно-каштановыми, почти черными, а не седыми.

— Дай ему умереть, Хейми! — крикнул кто-то. — Ему, черт возьми, тридцать один! Они никогда не пойдут на шестьдесят четыре, те времена прошли! Еще один, и мы за это!

Хейми – если это было его имя – посмотрел в сторону голоса. Он ухмыльнулся, показав белые зубы на грязном лице. Он был похож на одинокого хорька.

— Просто пытаешься проверить мою душу, Эй! Делай добро другому, ты же знаешь! Слишком близко к концу, чтобы не думать о безвременье!

— Трахни себя и трахни свое безвременье, — сказал тот, кого звали Глаз. — Есть этот мир, потом фейерверк, и это все.

Я лежал на холодном, влажном камне. Через тощее плечо Хейми я мог видеть стену из блоков, из которых сочилась вода, с зарешеченным окном высоко наверху. Между прутьями ничего, кроме черноты. Я был в камере. «В заточении», — подумал я. Я не знал, откуда взялась эта фраза, даже не был уверен, что знаю, что она означает. Что я знал, так это то, что у меня ужасно болела голова, а у человека, который бил меня, чтобы разбудить, было такое мерзкое дыхание, как будто у него во рту умерло какое-то маленькое животное. О, и, похоже, я намочил штаны.

Хейми наклонился ко мне поближе. Я попыталась отступить, но за моей спиной было еще больше решеток.

— Ты выглядишь сильной, малышка. Обросший щетиной рот Хейми пощекотал мне ухо. Это было ужасно и почему-то жалко. — Ты будешь наказывать меня так же, как я наказывал тебя?

Я попытался спросить, где я нахожусь, но все, что выходило, были обрывки звука. Я облизнул губы. Они были сухими и опухшими.

— Хочу пить.

— Это я могу исправить.

Он поспешил к ведру в углу того, что, как я теперь не сомневался, было камерой... и Хейми был моим сокамерником. На нем были рваные штаны, доходившие до голеней, как у потерпевшего кораблекрушение в журнальной карикатуре. Его рубашка была едва ли не майкой. Его обнаженные руки мерцали в неверном свете. Они были жалко тонкими, но не выглядели серыми. При плохом освещении трудно было сказать наверняка.

— Ты чертов идиот! — Это был кто-то другой, не тот, кого Хейми назвал Глазом. — Зачем усугублять ситуацию? Повитуха уронила тебя на голову при рождении? Малыш едва дышал! Ты мог бы сесть ему на грудь и покончить с ним! Вернулся к тридцати, скользкий, как слюна!

Хейми не обратил на это внимания. Он взял жестяную кружку с полки над тем, что, как я предположил, было его лежаком, и окунул ее в ведро. Он поднес кружку ко мне, прижав ко дну один палец – такой же грязный, как и все остальное его тело.

— Дырка в дне, — сказал он.

Мне было все равно, потому что у воды не было шанса сильно просочиться. Я схватил кружку и проглотил залпом. Он смотрел на меня, но меня это тоже не волновало. Это был рай.

— Отсоси ему, пока ты этим занимаешься, почему бы тебе этого не сделать? — спросил другой голос. — Дай ему хорошенько отсосать, Хеймс, и он станет ловким, как хлыст для пони!

— Где я нахожусь?

Хейми снова наклонился вперед, желая сохранить конфиденциальность. Я испытывал отвращение к его дыханию, от него у меня еще сильнее разболелась голова, но я терпел, потому что должен был знать. Теперь, когда я немного пришел в себя и выполнил свою заветную мечту о Радар позади, я был удивлен, что не умер.

— Малин, — прошептал он. – Дип Малин. Десять... — Что-то, какое-то слово, которого я не знал. -...под дворцом.

— Двадцать! — крикнул Глаз. — И ты никогда больше не увидишь солнца, новенький! Никто из нас не увидит, так что привыкай к этому!

Я взял чашку у Хейми и прошел через камеру, чувствуя себя Радар — ее самой старой и слабой. Я наполнил ее, приложил палец к воде, сочащейся из маленького отверстия на дне, и снова выпил. Мальчик, который когда-то смотрел классические фильмы Тернера и заказывал их онлайн на Amazon, оказался в темнице. Невозможно спутать его ни с чем другим. Камеры тянулись по обе стороны сырого коридора. Газовые лампы торчали из стен между несколькими камерами, отбрасывая приглушенный голубовато-желтый свет. С высеченного в скале потолка капала вода. В центральном проходе были лужи. Напротив меня крупный парень, одетый во что-то похожее на остатки длинного нижнего белья, увидел, что я смотрю на него, и запрыгнул на решетку, тряся ее и издавая обезьяньи звуки. Грудь у него была голая, широкая и волосатая. У него было широкое лицо, низкий лоб, он был чертовски уродлив... но не было ни одного из тех ползучих уродств, которые я видел по пути в эту очаровательную обитель, и его голос был полностью настоящим и объяснимым.

— Добро пожаловать, новенький! — Это был Глаз... что, как я узнал позже, это было прозвище Йоты. — Добро пожаловать в ад! Когда придет Прекрасная... если она придет … Я думаю, что вырву твою печень и надену ее вместо шляпы. Первый раунд ты, второй раунд, кого бы они ни послали против меня! А до тех пор желаю вам приятного пребывания!

Дальше по коридору, возле окованной железом деревянной двери в конце, другой заключенный, на этот раз женщина, закричал:

— Тебе следовало остаться в Цитадели, малыш! — Затем, пониже: — И я тоже. Голодать было бы лучше.

Хейми прошел в угол камеры напротив ведра с водой, спустил штаны и присел на корточки над дырой в полу.

— У меня есть бады[199]. Возможно, это были полевые грибы.

— Что, прошел год с лишним с тех пор, как ты что-нибудь ел? — спросил Глаз. — У тебя есть бады, все в порядке, но грибы тут ни при чем.

Я закрыл глаза. 3

Время шло. Я не знаю, через сколько, но я начал приходить в себя. Я чувствовал запах грязи, сырости и газа из форсунок, которые придавали этому месту некоторое подобие света. Я слышал плеск падающей воды и движение заключенных, иногда разговаривающих друг с другом, а может быть, и сами с собой. Мой сокамерник сидел возле ведра с водой, угрюмо глядя на свои руки.

— Хейми?

Он поднял глаза.

— Что такое целые единицы?

Он фыркнул от смеха, затем скорчил гримасу и схватился за живот.

— Так и есть. Ты что, дурак? Ты что, упал с неба?

— Поверь, что да, упал.

— Сядь здесь, рядом со мной. — И когда я заколебался: — Нет, нет, никогда не беспокойся обо мне. Я не собираюсь щекотать тебе яйца, если ты об этом думаешь. Может быть, к тебе перескочит пара блох, вот и все. Я даже не мог окоченеть за последние полгода или около того. Плохие кишки сделают это.

Я сел рядом с ним, и он хлопнул меня по колену.

— Так-то лучше. Я не люблю говорить для всех этих ушей. Не то чтобы это имело значение, что они слышат, мы все рыбы в одном ведре, но я держу себя в руках – так меня учили. — Он вздохнул. -Беспокойство нисколько не помогает моим бедным кишкам, я могу вам это сказать. Видеть, как цифры растут, растут и растут? Противно! Двадцать пять... двадцать шесть... Теперь тридцать один. И они никогда не дойдут до шестидесяти четырех, в этом Эй прав. Когда-то мы, целые, были похожи на полный мешок сахара, но теперь мешок пуст, если не считать последних нескольких кристаллов.

Он сказал «кристаллы»? Или что-то еще? Моя головная боль пыталась вернуться, ноги болели от ходьбы, кручения педалей и бега, и я устал. Это было так, как будто меня каким-то образом вывернули.

Хейми испустил еще один вздох, который перешел в приступ кашля. Он держался за живот, пока боль не прошла.

— Флайт Киллер и его...— Какое-то странное слово, которое мой разум не мог перевести, что-то вроде руггамункаса. — ...продолжают, однако, трясти мешок. Не успокоится, пока не получит каждого из нас, блядь, до последнего. Но... шестьдесят четыре? Нет, нет. Это будет последняя Ярмарка, и я уйду одним из первых. Может быть, самый первый. Видите ли, он не силен. Получил бады, и еда ко мне не прилипает.

Он, казалось, помнил, что я был там, новый сокамерник.

— Но ты … Глаз видел, что ты был большим. И мог бы быть быстрым, если бы у тебя были силы.

Я подумал о том, чтобы сказать ему, что я не особенно быстр, но решил этого не делать. Пусть думает, что хочет.

— Он не боится тебя, ни на йоту не боится никого – за исключением, может быть, Красной Молли и ее сучки мамы, – но он тоже не хочет работать больше, чем нужно. Как тебя зовут?

— Чарли.

Понизив голос еще больше:

— И ты не знаешь, где находишься? По-настоящему и честно?

«В заточении», — подумал я.

— Ну, это тюрьма... темница... И я предполагаю, что она может быть под дворцом... но это почти все.

У меня не было намерения рассказывать ему, зачем я пришел, или кого я встретил по пути сюда. Теперь я приходил в себя, усталый или нет, и начинал мыслить здраво. Хейми мог бы быть подсажен ко мне. Полученную от меня информацию он мог бы обменять на привилегии. Дип–Малин не казался местом, где были привилегии — так сказать, в конце очереди, – но я не хотел рисковать. Может быть, им было бы наплевать на одну сбежавшую немецкую овчарку из Сентри, штат Иллинойс... но, с другой стороны, они могли бы.

— Ты не из Цитадели, не так ли?

Я покачал головой.

— Ты даже не знаешь, где это, не так ли?

— Не знаю.

— Зеленые острова? Деск? Может быть, один из тейво?

— Ни из одного из этих мест.