Сказка

Глава двадцать вторая

Игровое поле. Аммит[215]. Мытье посуды. Торт. Газовые форсунки. 1

Мы поднялись по лестнице. Конечно, мы это сделали. Когда тебя держали в плену в Дип Малине, лестница была дорогой к жизни. После десяти минут общения Хейми с соседом по колонне прерывисто дышал. Глаз схватил его за руку и потащил за собой.

— Горб, горб, горб, Бесполезный! Не отставай, или твой папа тебя отругает!

Мы подошли к широкой лестничной площадке и двойным дверям. Один из двух ночных солдат, возглавлявших этот гребаный парад, взмахнул руками вверх, и двери распахнулись. По другую сторону был другой, более чистый мир: коридор, выложенный белой плиткой, с газовыми форсунками, отполированными до глянцевого блеска. Коридор представлял собой уходящий вверх пандус, и когда мы шли в этом необычно ярком свете (это заставляло меня щуриться, и я был не одинок), я почувствовал запах, знакомый мне по десяткам раздевалок: хлорка, похожая на дозаторы в писсуарах, и вещество в дезинфицирующих ванночках для ног.

Знал ли я тогда, что означает «игровое время»? Да, конечно. Понял ли я, что такое так называемый «Первая ярмарка»? Скорее нет. В камерах нам приходилось только есть, спать и разговаривать. Я был осторожен со своими вопросами, желая сохранить видимость того, что я из религиозной общины Уллума, и я гораздо больше слушал, чем говорил. Но я все равно был поражен этим уходящим вверх коридором, который выглядел — почти – как что–то в современном и ухоженном спортивном комплексе в одном из тех многочисленных кампусов, где спорт — это большое дело. Лилимар превратился в развалины – черт возьми, весь Эмпис превратился – но этот коридор выглядел великолепно, и у меня были мысли, к чему он ведет, и это было бы здорово. Может быть, даже очень. Я не ошибся.

Мы начали проходить мимо дверей, над каждой из которых висел газовый фонарь с колпаком. НА первых трех дверях были таблички «КОМАНДЫ». На следующей – «ОБОРУДОВАНИЕ». На пятой – «СЛУЖАЩИЕ». Только когда я проходил мимо них (все еще Чарли в хвосте, без каламбура), я взглянул на таблички краем глаза, и они превратились во что-то из того же переплетения рунических символов, что и на водительских правах Полли, когда Келлин показал их мне. Я повернул голову, чтобы оглянуться назад ровно настолько, чтобы увидеть, как это снова призошло, и тут мне на плечо опустилась гибкая палка. Не слишком сильно, но достаточно сильно, чтобы привлечь мое внимание.

— Гуляй, малыш.

Впереди коридор заканчивался всплеском яркого света. Я последовал за остальными на игровое поле... но какое это было игровое поле. Я озирался по сторонам, как деревенщина из Уллума, которой я притворялся. Я пережил много потрясений с тех пор, как вышел из туннеля между моим миром и Эмписом, но никогда до этого момента мысль, что я, должно быть, сплю, не приходила мне в голову.

Огромные газовые форсунки в похожих на подносы держателях, которые я видел снаружи, обрамляли чашу стадиона, которой могла бы гордиться бейсбольная команда «Трипл-А»[216]. Они выстреливали в небо яркие потоки бело-голубого огня, которые отражались обратно от вездесущих облаков.

Небо. Мы были снаружи.

И не только это, но и то, что была ночь, хотя для нас день только начинался. Это имело смысл, если наши похитители-скелеты не могли существовать при дневном свете, но все равно было странно осознавать, что мои обычные ритмы бодрствования и сна были перевернуты с ног на голову.

Мы пересекли грунтовую дорогу и ступили на зеленую траву поверх упругого дерна. Я был на многих игровых полях – бейсбольных и футбольных, – которые были похожи на это, но никогда не видел идеально круглых. В какую игру здесь играли? Невозможно было сказать наверняка, но, должно быть, это было потрясающе популярно, потому что дорожки, ведущие внутрь, и ряды сидений, окружающие поле и поднимающиеся к круглому краю стадиона, должны были означать, что что бы это ни было, привлекло тысячи поклонников игры.

Я увидел три зеленых шпиля, поднимающихся в облака прямо впереди. Справа и слева от меня были каменные башенки. На некоторых парапетах, проходящих между башенками, стояли ночные солдаты в своих горящих синих плащах и смотрели на нас сверху вниз. Я смог увидеть только верхний изгиб стадиона, когда шел к солнечным часам, потому что они были утоплены в задней части дворцовой территории.

Где–то — вероятно, у основания этих трех шпилей из стекла и зелени – находился тронный зал и королевские апартаменты. Как и магазины вдоль широкой Галлиен-роуд, это были заведения для самых отъявленных мерзавцев. У меня была идея, что это было то место, которое было важно для простых людей, и я почти мог видеть, как они поднимались по этим ярко раскрашенным дорожкам-вертушкам в дни игр, приходя с Набережной и Деска, может быть, даже с Уллума и Зеленых островов, неся корзины с едой и распевая песни своей команды или скандируют названия своих команд…

Гибкая палка опустилась на мою руку, на этот раз сильнее. Я обернулся и увидел ухмыляющийся череп внутри хмурой полупрозрачной оболочки лица.

— Хватит таращиться по сторонам, как последний идиот! Пора бежать, малышка! Пора поднимать ноги!

Йота вывела нашу стаю на кольцевую дорожку, граничащую с круглым безумно-зеленым полем. Остальные последовали за ним по двое и по трое. Хейми был последним. В этом нет ничего удивительного. Над тем, что, как я предполагал, было передней частью поля, возвышалось что-то вроде люкса, похожего на большую гостиную под открытым небом; все, что требовалось для завершения картины, — это шикарная люстра. Мягкие кресла, похожие на те, что стояли впереди на «Поле гарантированной ставки»[217], стояли по бокам того, что, очевидно, было почетным местом. Он был не таким большим, как трон Ханы, где она охраняла черный вход во дворец (когда она не ела и не спала, то есть), но сиденье было очень широким, а подлокотники наклонены наружу, как будто тот, кто получил привилегию сидеть там, был широкоплечим стероидом с огромной задницей. Это место было пустым, но с полдюжины человек сидели в мягких креслах по обе стороны, наблюдая, как мы пробегаем мимо них. Это были цельные люди, одетые в хорошую одежду – то есть не в те лохмотья, которые носили большинство из нас. Одна была женщиной, ее лицо было бледным от того, что я принял за какой-то макияж. На ней было длинное платье с гофрированным воротником. Ее пальцы и заколки для волос сверкали драгоценными камнями. Все на этой трибуне пили из высоких бокалов то, что могло быть пивом или элем. Один из мужчин заметил, что я смотрю, и поднял свой бокал за меня, как бы произнося тост. На лицах у всех было выражение, которое я бы назвал смесью скуки, слегка приправленной умеренным интересом. Я возненавидел их сразу, как только заключенный, которого выпороли гибкими хлыстами, может ненавидеть кучку хорошо одетых бездельников, которые просто сидят на своих задницах и коротают время.

Это место было построено не для таких, как эти придурки, подумал я. Я не знаю, как я могу это знать, но я знаю.

Гибкая палка опустилась, на этот раз поперек сиденья моих все более грязных штанов. Это жгло, как огонь.

— Разве ты не знаешь, что невежливо пялиться на тех, кто выше тебя?

Я тоже начинал ненавидеть эти жужжащие голоса насекомых. Это было все равно, что слушать не одного Дарта Вейдера, а целый их взвод. Я ускорил шаг и обогнал Стукса. Когда я проходил мимо, он бросил мне средний палец. Я вернул жест обратно.

Я протолкался сквозь своих коллег из Дип-Малена, получив дружеский удар от Тома и более жесткий, менее дружелюбный от слегка кривоногого громилы по имени Аммит.

— Смотри, куда идешь, Улли, — сказал он. — Здесь нет бога, который защитил бы тебя. Ты оставил все это позади.

Я оставил его позади и был счастлив сделать это. Жизнь была достаточно паршивой и без вспыльчивых товарищей по камере, чтобы сделать ее еще хуже.

В центре поля были вещи, которые я узнал по различным спортивным соревнованиям, начиная с мини-футбола и хоккея. Там была двойная линия чего-то похожего на деревянные железнодорожные шпалы. Там были большие матерчатые мешки, наполненные круглыми выпуклостями, которые могли быть только шариками. Там был ряд шестов, завернутых в мешковину. Поверх каждого было грубо нарисовано хмурое лицо. Без сомнения, империалист борется с манекенами. Там были веревки с кольцами на концах, свисающие с Т-образной перекладины, и широкая доска на высоких козлах с квадратом сена с одной стороны. Также плетеная корзина, наполненная чем-то похожим на рукояти топоров. Мне было все равно, как они выглядят. Тренер Харкнесс провел нас через упражнения, которые некоторые могли бы счесть садистскими, но бить друг друга палками? Нет.

Я оказался в первых рядах толпы, когда мы достигли части беговой дорожки прямо через поле от VIP-ложи. Здесь я сравнялся с Йотой, который бежал, запрокинув голову, выпятив грудь и уперев руки в бока. Все, что ему было нужно, — это пара гантелей для рук, чтобы выглядеть как любой парень средних лет, поддерживающий форму, из моего района. О, и, может быть, спортивный костюм.

— Хочешь участвовать в гонках? — Я спросил.

— Что? Чтобы эта сучка Петра и все остальные могли делать ставки на то, кто победит? — Он ткнул большим пальцем в сторону хорошо одетых людей, отдыхающих со своими освежающими напитками. К ним присоединилась пара новых. Это была почти коктейльная вечеринка, ей-богу. По бокам от группы стояла пара ночных солдат. — Разве у нас и без этого не хватает забот?

— Я думаю, да.

— Откуда, черт возьми, ты на самом деле, Чарли? Ты не Улли.

Я был избавлен от ответа, увидев, как Хейми покидает трассу. Он побрел к различным кучам тренировочного снаряжения, опустив голову и тяжело вздымая худую грудь. Между плетеной корзинкой с боевыми палками (я не знал, чем еще они могут быть) и манекенами для борьбы с хмурыми лицами из тарелок стояло несколько скамеек и стол, уставленный глиняными чашками – маленькими, как демитасы[218]. Хейми взял одну, осушил ее, поставил обратно на стол, затем сел, положив руки на бедра и опустив голову. Стол охранял – или, возможно, «следил» – ночной солдат, который посмотрел на Хейми, но не сделал ни малейшего движения, чтобы ударить его.

— Не пытайся этого сделать, — надулся Глаз, — или они будут хлестать тебя, пока ты не истечешь кровью.

— А почему ему это сходит с рук?

— Потому что они знают, что он не может делать это дерьмо, вот почему. Он мистер Бесполезность, не так ли? Но он цел, и без него мы вернулись к тридцати.

— Я не понимаю, как … Я имею в виду, как только начнется Ярмарка, при условии, что она когда-нибудь начнется … как они могут ожидать, что он... ты знаешь. Будет сражаться.

— Они этого не знают, — сказал Эй, и я уловил странную нотку в его голосе. Это могло быть сочувствие. Или, может быть, я имею в виду чувство товарищества. Дело было не в том, что ему нравился Хейми; дело было в том, что ему меньше нравилась ситуация, в которой мы находились.

— У тебя никогда не перехватывает дыхание, малышка? Еще круг, и я буду сидеть на скамейке запасных с Никчемными, и они могут бить меня своими палками сколько угодно.