Альма. Ветер крепчает

15. Золото и ржавчина

– Золото? – ворчит Пуссен. – С чего ты взял, что на судне золото?

Жозеф Март напрягает слух. Эти слова донеслись до него, когда он спускался на нижнюю палубу. Он прячется за дубовую переборку и слушает. В нескольких шагах от него плотник разговаривает с Авелем Простаком. Свет падает на них квадратами сквозь решётчатый настил над головой.

– Если ищешь золото, – повторяет Авелю Жак Пуссен, – то ты ошибся судном. Зато здесь хватит всего, чтобы открыть бакалею, трактир, скобяную, сапожную или любую другую лавку, какую пожелаешь.

Жозеф всё прячется в тени.

– Тем, что лежит у нас под ногами, Простак, ты мог бы битком набить любую булочную, оружейню, полотняные или гончарные ряды… Здесь найдётся почти всё, кроме золота.

Пуссен вдруг обернулся.

– Это ты?

Жозеф не хотел, чтобы его заметили. Поздно. Сунув руки в карманы, он шагает в их сторону.

– Да, я.

Плотник как будто всё видит и всё знает. Целыми днями Жозеф думает и не может решить, внушает тот опасения или восхищение.

– Подсоби-ка нам, – говорит Пуссен. – Бондарь десятый день как слёг. Спит наверху, в подвешенной шлюпке. Она у них вместо лазарета. Пока его нет, я пытаюсь сдвинуть его работу с места.

Действительно, Жак Пуссен вместе с Авелем собирают бочку: на первый отрезок пути их навалили в трюм вязанками. На гвинейском побережье в них доберут запасы пресной воды, потому что понадобится не меньше ста сорока тысяч литров, чтобы доплыть до островов и не потерять из-за жажды ни экипаж, ни невольников.

– Так что, ты у нас тоже золото ищешь? – спрашивает плотник Жозефа.

– Как и все моряки мира…

Жозеф улыбается, чтобы скрыть волнение. Ответил он не раздумывая. Кто может заподозрить, что он уже которую неделю ищет на борту четыре с половиной тонны чистого золота? Хотя на вид Жозеф Март просто наивный мальчик, все его мысли – только о том сокровище.

– Вы не так меня поняли! – неловко оправдывается Авель Простак. – Я только говорил, что капитану нужно будет много золота, чтобы купить на побережье невольников. Вот и спросил, из любопытства, не на борту ли оно.

– Из любопытства? – усмехается Пуссен.

Авель пожимает плечами.

– Всё устроено не так, – вздыхает плотник. – И не для того даже, чтобы расстраивать любопытных вроде тебя, Простак, или пройдох вроде Жозефа Марта.

– Что ещё не так устроено? – спрашивает Жозеф.

Пуссен откладывает инструмент. Офицеры наверху, должно быть, уже едят. Нужно пользоваться редкой минутой, когда слежка ослабевает.

– Вот послушайте, – говорит он.

Пуссен садится, скрестив руки. Спиной он навалился на внутреннюю часть грот-мачты, уходящей корнями под палубу и пронзающей корабль до самого киля.

– Я расскажу вам главный секрет этой торговли: ни грамма золота не должно покинуть пределов королевства.

Он набирает в грудь воздух.

– Нужно сперва, чтобы оно стало невидимым.

– Невидимым?

– Они делают так, что оно исчезает. Рассеивают его.

Пуссен делает пальцами движение, будто колдует. Авель с Жозефом подходят, не решаясь сесть.

– Для начала им одаривают верфи, на которых строят суда, платят лесничим, торговцам древесиной, ремесленникам, всему портовому народу, потом всем французским и иностранным мануфактурам, производителям галет или дрянных ружей, тафты, шелков, спиртного, сборщикам ножей, ковщикам медных и оловянных тазов… Они всё скупают тоннами. Избавляются от золота. И оно расходится от портов по большим и малым рекам, точно по венам страны, а товары плывут по течению навстречу. Корабль превращается в большой плавучий базар: деревянная пещера, набитая по самые портики. Судно отчаливает. По приходе в Африку капитан обменяет весь груз на невольников…

Авель с Жозефом внимательно слушают. Прошлой ночью, когда они работали в глубине трюма, Пуссен объяснял им, как устроен остов собора, сравнивая его с конструкцией птичьего гнезда. Он умеет всё разнять по частям с одинаковой точностью и пылом.

– Однако перед отплытием, – продолжает он, – они ещё немало золота оставляют страховщикам, которые передадут его другим страховщикам. Если корабль со всем своим грузом затонет, им всё возместят и можно будет начинать заново. Колдовство, говорю вам.

Пальцами толщиной с черенок молотка он повторяет то же движение.

– Со стороны покажется, будто никто ничего и не терял.

– Никто? – спрашивает Авель.

– Я не говорил, что все в таком уж выигрыше…

Он поворачивается к Жозефу:

– Ты, малец, к примеру, ничего не получаешь, как я понял… Придётся тебе как-нибудь объяснить, что за уговор у вас с Гарделем.

Молчание.

– Но бывает и хуже. У тех, кто не получает ничего, но расплачивается за всех.

– Кто это? – спрашивает Авель.

– Раз уж почти все богатеют на этом, кто-то должен за всё платить. И они платят – за паруса и обшивку бортов, страховщикам в Лондонском Ллойде, ла-рошельскому мяснику, который коптил грудинку для капитана…

Пуссена не остановить.

– Они оплачивают инвентарь и экипаж. И твои тридцать ливров жалованья в месяц, Простак. Расплачиваются за владельца этого корабля, господина Бассака: за его лошадей, табак, садовые фонтаны. За его оранжереи с испанскими апельсинами, шнурованные ботинки его дочери. Они заплатили за каждый камень тех роскошных особняков на набережной. За их счёт плантаторы на островах ужинают при свечах, содержат оркестры, покупают кожаные плети. И щедро подают милостыню, выходя из церкви. Они оплачивают корм Геракла, милого кота нашего кока. И те налоги, которые уходят в Версаль, а значит, и перья на шляпе короля, и его кареты, и его фавориток, и парочку его войн с Англией. За их счёт строится маленькая ферма для королевы Марии-Антуанетты и её голубятня с соломенной крышей. Да, они, не получая ничего, платят за всё.

– Кто они такие? – спрашивает Простак, в восторге от этих благодетелей. – Как их зовут?

Глаза у Пуссена тускнеют. Голос становится глуше.

– В эту минуту имён у них уже нет. Они шагают по грунтовым дорогам. Их запирают в загонах на зверобойнях или в подвалах по всему побережью. Через неделю ты их увидишь. Их заведут на борт по одному. И затолкают сюда. По трое на квадратный метр. Все остальные потому в выигрыше, что эти люди потеряли всё. Даже имена, какими называли их самих или их родные сёла, которых больше нет. Потеряли детей. У них больше нет ничего, и они расплачиваются за всё.

Жозеф не дышит. Он понимает, в какой мир угодил. И догадывается, что Пуссен – не шестерёнка в этом механизме, как все прочие.

Все трое молчат. Первым приходит в себя Авель. Он пробует сделать логический вывод:

– Значит, когда их продадут на островах и судно возьмёт курс на Ла-Рошель, когда невольников на борту не останется, тогда-то в трюме появится золото!

– Ничего подобного, – отвечает Пуссен. – Невольников оставят в Сан-Доминго, а на борт вместо них погрузят бочки с сахаром, перцем, индиго, мешки кофе и хлопка, но ни одной золотой монеты. Их обменяют на то, что другие рабы соберут на островных плантациях. Сахарный тростник, кофе – всё это тоже куплено их по́том и кровью. Повторяю: если вы ищете золото, здесь вы его никогда не найдёте. Оно появится в самом конце, на старой доброй французской земле – или голландской, или английской. Там последние товары распродадут втридорога. А всё золото запрут в банках или богатых домах.

Жозеф глядит, как Пуссен встаёт на ноги. И недоумевает, что́ этот человек забыл на таком корабле.

– Знаю, о чём ты думаешь, малец, – говорит Пуссен, сверкнув глазами. – Так слушай. Двадцать лет я не ступал на невольничье судно. Завязал. И вернулся только из-за друзей.

– Из-за друзей? – переспрашивает Жозеф.

– Помочь им чем смогу.

– Они на борту?

– Нет. Ради них я сделаю последний круг и уйду с концами…

На палубе над их головами слышится топот, затем крики, и всё смолкает.

– Идите, гляньте, что там, – говорит плотник.

Юноши убегают, оставив Пуссена один на один с бочкой и собственными мыслями.

Жозеф вылезает наружу первым. Он замирает. Все толпятся, перегнувшись через левый борт.

– Что там такое? – спрашивает Авель, тоже высовывая голову из люка.

– Африка, – шепчет Жозеф.

Действительно, вдали виднеется тёмная полоска. Что-то переменилось. В нос и рот задувает горячей землёй. Матросы потеряли дар речи. Они смотрят на воду и на горизонт. О борт постукивают плавучие островки из веток и проросших кокосов.

– Смотрите! – кричит кто-то.

На гребне волны возникла и скрылась чёрная акулья спина с плавником. За ней вторая.

Позади Жозефа раздаётся почти растроганный голос:

– Вы поглядите. Нас дожидаются…

Это сказал Лазарь Гардель. Он глядит на первых показавшихся из воды акул, как охотник после долгого похода на ждавших дома псов.

Даже пена, летящая по бокам от носа судна, сменила цвет. Она теперь как огонь.

Где-то там, на берегу, реки Сенегал и Гамбия выбрасывают в океан свою бурую глинистую воду, крася его в золото и ржавчину.