Альма. Ветер крепчает

35. Неприступная вольность

– Я хорошо изучил корабль, – шепчет Пуссен, – это моя работа. Я знаю каждый зазор между балками, малейшую щель в полу. Могу даже сказать тебе, где кот Геракл складывает останки крыс и где под половицами тайник, куда кто-то спрятал охотничью двустволку…

Жозеф терпеливо ждёт. Жак Пуссен никогда не начинает с начала. Он ходит петлями, смысл которых проясняется сильно позже.

– И если бы было на борту место, – продолжает Пуссен не спеша, – где раненая девчушка могла бы скрываться два минувших месяца, я бы его знал.

Он повторяет:

– Такого места нет.

Жозеф затаил дыхание. Почему ему кажется, будто в эти секунды решается вся его жизнь?

– Погасишь ты наконец лампу?

В тот самый миг, когда Жозеф наконец слушается, доносятся шаги. Кто-то входит в отсек, в руке его подрагивает пламя. Это Кук. Он не замечает три скрытые горами припасов фигуры.

Кок ставит лампу на пол, отсыпает рис в ведро. Потом завязывает мешок и уходит.

– Когда я прошу о чём-то, слушай меня, – говорит Пуссен Жозефу. – Иначе нам крышка.

Ещё секунда, и свет выдал бы их.

Плотник продолжает рассуждать в темноте:

– Нужно будет ещё зашить ей плечо и накормить.

Он с трудом различает тёмные очертания Альмы: она не толще своего лука.

– Ну так что? – спрашивает Жозеф.

– Чем невольники отличаются от свободных?

На вопросы Пуссен всегда отвечает вопросом.

– Тем, что невольники заперты на нижней палубе, господин Пуссен.

– Не это делает их невольниками. Скоро их выведут на свежий ветер, под тени парусов, но они не станут свободными. Однажды сахарный тростник встанет вокруг них выше головы и птицы будут летать совсем рядом. Возвращаясь с поля, они пойдут напиться к ручью и со слезами будут внюхиваться в ветер с востока, потому что он летит из далёкой земли, которой они лишились. Наконец, если их хозяева разрешат, они, быть может, однажды поженятся. Но ручаюсь тебе, свободными они от этого не станут.

– Тогда дело в цвете кожи! – восклицает Жозеф.

– Кук, наш кок, темнокожий. Разве он невольник? Он свободный человек, и таких, как он, немало на судах…

– Просто скажите, что вы хотели сказать, – стонет Жозеф. – Умоляю. У нас нет времени.

Пуссен вещает:

– Невольником человека делает исключительно клеймо калёным железом на плече и запись в корабельных книгах.

Молчание.

– Вот и всё, – говорит Пуссен. – Если у этой девушки нет клейма, если её имя не значится в учётной книге, она по-прежнему будет свободна.

– Но где её спрятать? – спрашивает Жозеф.

Ещё пару минут назад он не знал её. И жил только ради груды золота под капитанской койкой, ради задания, которое ему доверили. И вот он вдруг скулит, как раненый щенок.

– Пожалуйста, – просит он в последний раз, – где её можно спрятать?

– Вместе с невольниками.

Ещё чуть-чуть, и Жозеф вцепился бы Пуссену в горло.

– Мы отведём её в погреб, к женщинам с Бонни, – повторяет плотник.

– А как же имя в учётных книгах?

– Его там и не будет. Книги убрали до самого Сан-Доминго. Невольников пересчитывают с утра, когда выводят на палубу. И второй раз – когда уводят назад. Она будет выходить и заходить вместе с ними.

– А клеймо? Выжженное железом «А», знак «Нежной Амелии»? Как объяснить, что его у неё нет?

Пуссен улыбается в темноте.

– Доверься мне. Никто не догадается. Вот увидишь.

Какое-то время оба молчат.

– Остаётся лишь две загвоздки, – говорит Пуссен. – Насчёт первой у нас будет несколько недель, чтобы разобраться. А именно: как она исчезнет по прибытии. Вторая более срочная. Как объяснить ей наш план?

Жозеф никогда не забудет низкий голос, прошептавший в ночи:

– А мой лук? Куда вы спрячете мой лук?

Хирург Паларди идёт под дождём через палубу, с чемоданчиком в руке. Его только что разбудил Пуссен. Они вместе минуют загородку.

– Я одного не понимаю: как вы заметили эту раненую девушку?

– Лучше радуйтесь, что мне удалось вытащить её из погреба. Там проход шириной с салфетку и пятьдесят женщин внутри. Как они должны изгибаться, по-вашему, чтобы кого-то оттуда извлечь или вернуть на место?

– Но я всё-таки не понимаю…

– Это мне тот воришка вызвался помочь… Как его там?

– Март. Жозеф Март.

– Да-да, точно, – говорит Пуссен, – Март его фамилия. Славный парнишка, услужливый, когда по карманам Гарделя не лазит.

– Видите ли, – не отступается Паларди, – я одного понять не могу…

– Нам не дано понять всего на свете, – твёрдо перебивает его Пуссен.

Он схватил хирурга за плечи и держит под дождём против себя.

– В этом трагедия всех врачей. У вас нет уважения к тайне. Слышите меня, Паларди? – повторяет он, тараща глаза.

Паларди нервно кивает. Он боится Пуссена, считая его чем-то вроде колдуна, после того как плотник исцелил бондаря Тавеля от дизентерии.

– Девчонка здесь. Мы отвели её в укромное место.

Они нагибаются и входят в отсек, где её и нашли. Жозеф стережёт Альму. Лук спрятали в инструментах Пуссена.

– Капитану уже сообщили? – тут же спрашивает Паларди, едва её видит.

– Сообщим, если вы плохо залечите рану, если зашьёте как дырявый мешок или если пойдёт воспаление… Тогда да, я сообщу ему, как вы работаете. Капитан терпеть не может потерь по глупости. Эта девчонка стоит в пятнадцать раз больше, чем вам заплатят за январь.

Паларди, весь побледнев, садится на корточки. Он поднимает руку Альмы.

– Крови много, – говорит он, достав из кармана маленькую фляжку.

Откручивает крышку.

– Негров я промываю матросской водкой. Она дешевле.

– Нет, дайте-ка лучше сюда.

– Зачем?

– Горло промочить.

Пуссен вырывает у него флягу и делает вид, что пьёт.

– Воспользуйтесь тем, чем лечили бы собственную дочь, – говорит он, вытирая губы тыльной стороной локтя.

– Собственную дочь?

У хирурга нет дочери.

– Берите самое дорогое, что есть! – кричит Пуссен.

Паларди с сожалением достаёт из деревянного чемоданчика красный флакон.

Альма, пока ей зашивают рану, не спускает глаз с Жозефа. Она даже не стиснула зубы, не сжала кулак. И вообще не шелохнулась.

Стежки у хирурга аккуратные. Ему бы лучше заняться вышивкой, чем врачебным ремеслом. Делал бы манжеты да наволочки – и никаких тебе мертвецов.

Кончив, Паларди берёт кусок чистой простыни. И перевязывает Альме рану.

– А теперь я поставлю ей клеймо на другое плечо, – говорит он.

– Что-что?

– Из-за шрама не видно клейма нашего судна, – объясняет хирург, доставая железное клеймо, которым метят невольников.

– Вы шутите? – спрашивает Пуссен.

– Надо же её клеймить, – говорит Паларди.

Пуссен улыбается и качает головой:

– Я всё понял.

– Что?

– Вы же прекрасно знаете, господин Паларди, что невольники с клеймом на левом плече куплены лично капитаном Гарделем… Не делайте невинный вид. Я прекрасно понял ваш замысел.

Глаза у Паларди круглые, как у филина.

– Это называется взятка, господин доктор.

– Ну что вы, сударь…

– Вы намеревались подарить эту невольницу Гарделю, тогда как она принадлежит судовладельцу Бассаку?

– Но…

– И всё чтобы вновь завоевать благосклонность капитана?

– Честное слово, я…

– Молчите. Эта малышка никуда не улетит. Поговорим об этом, когда шрам заживёт.

Паларди весь побелел.

– На этот раз сделаем вид, что ничего не было, – шепчет Пуссен хирургу под восторженным взглядом Жозефа. – Не будем никому рассказывать о случившемся. Это будет нашей маленькой тайной…

Приближаются шаги. Вожеланд заходит к ним под бак.

– Жак Пуссен! Вас вызывает капитан. Он считает, вы поспали достаточно, и хочет поговорить с вами… И с тобой тоже, Жозеф Март.

С Вожеландом какой-то матрос. Оба замирают, заметив Альму.

– Это ещё что такое?

– Это работа нашего хирурга, – говорит Пуссен, грубо схватив Альму за плечо и приподнимая повязку.

Он показывает всем искуснейшие швы.

– Взгляните… Пара недель, и от раны останется одно воспоминание. Таланта доктору Паларди не занимать.

Пуссен встаёт. Сна не предвидится ни секунды. Он даже обсохнуть не успел.

– Верните девчонку в погреб, – говорит он. – С меня хватило мороки её оттуда выуживать. Пойдём, Жозеф Март. Не будем мешать людям работать. Нас зовёт капитан.

Они уходят. Вожеланд остался с Альмой, Паларди и матросом.

– Доктор, что на вас нашло? Предупреждайте, когда берёте невольников!

Паларди открывает рот, но Вожеланд переходит на ор:

– Это обязательно! И без разговоров! Впрочем, вам капитан тоже хотел что-то сказать.

Паларди закрывает чемоданчик и уходит.

Тогда Вожеланд с матросом поднимают Альму. Они выводят её на палубу, затем на бак. Она не сопротивляется. И только запрокидывает голову. Дождь немного стих. Но ветер – нет. Он разгоняет тучи. Где-то на небе даже мелькнула звезда.

– Вперёд!

Двое мужчин толкают Альму к фок-мачте, ко входу в погреб. И даже не догадываются, что в эту темницу без окон и воздуха спускается под их толчками сама неприступная вольность.