Альма. Ветер крепчает

30. Ангелик

Несколькими часами позже чёрный силуэт в крапинках света от фонарей скользит в ночи по порту Ла-Рошели, мимо домов на набережной. В городе подморозило, но снега ещё нет. По тёмным заледенелым мостовым шагают, балансируя, редкие прохожие. Всюду тихо. И не догадаться, что это рождественская ночь.

В порту всё бездвижно, кроме темного силуэта у Цепной башни, бесшумно заходящего внутрь. Двухмачтовое судно маневрирует, причаливая к пристани. Город вокруг будто уснул.

Но стоит пройти до другого конца набережной, затем миновать пару старинных домов вдоль канала Мобек, и покажется портал церкви Сен-Совёр с колоннами. Мы идём к дверям, стараясь не поскользнуться. Толкаем их, и вдруг: ослепительный свет, толпы людей, ладан, орган, дым свечей, шорох платьев, шёпот, скрип скамеек, влажная духота… Скоро полночь, час рождественской службы.

В первых рядах – лучшие наряды города. Женщины, пользуясь жаром от свечей и тел, оделись по последней моде тропиков, открыв плечи до самого низа спины. Священник – вероятно, более чувствительный к холоду – соперничает с ними в изяществе своим многослойным платьем с кружевами. Его охотно пригласили бы на танец.

Дети соскакивают с низких подколенных скамеечек для молитвы и играют с туфлями матерей, которые те сбросили под юбками. Мужчины надели парчовые камзолы, пуговиц на которых больше, чем фишек в нардах.

Церковь, до самых задних рядов, напоминает театральный зал. В глубине стоят матросы, хозяек дожидаются темнокожие лакеи, старушки восседают на занятых ещё с полудня стульях в белых крестьянских чепцах, напоминающих уши кокер-спаниелей.

В третьем ряду сидят Амелия Бассак и её кормило – мадам де Ло. Платье у Амелии под горлышко, без малейшего выреза. Шеи тоже не видно – на ней тёмно-бордовая накидка, наглухо застёгнутая под подбородком. На лоб опущен капюшон. Многоэтажная причёска сидящей рядом мадам де Ло загораживает вид всем, кто сзади.

Время от времени обе понимающе переглядываются. Они заметили в латинской речи священника редкую и любопытную грамматическую конструкцию, вокатив от слова deus, который римляне не использовали, или другую языковую диковинку.

Однако на самом деле Амелия хотела бы сосредоточиться на службе. С детства она любила это ночное бдение на Рождество, словно огонёк посреди зимней мглы. И несколько лет назад именно рождественская ночь отняла у неё мать, так что, едва дни становятся короче, она, сама не зная почему, ждёт эту дату.

Однако в этот вечер, будто чтобы нарочно испортить ей праздник, отцовский счетовод Ангелик сидит перед ней, чуть правее, возле колонны. И посылает ей многозначительные взгляды. Чтобы от них избавиться, Амелия не отрываясь смотрит на мальчика-служку, чуть младше неё. Тот, чувствуя её взгляд, покраснел в тон своего министрантского одеяния.

Перед началом ночной службы Ангелик подошёл к Амелии засвидетельствовать своё почтение. Она протянула ему руку, не сняв перчатки.

– А что ваш отец?

– Его здесь нет, – ответила Амелия.

– Ему нездоровится, – уточнила стоявшая рядом мадам де Ло. – Пустяк. Простудился в саду в воскресенье.

– Как жаль.

Ангелик удалился. Он знал, что сказанные Амелией три слова – это большее, чего он сможет добиться. И свободного места рядом с собой на фамильной скамье Бассаков в церкви Сен-Совёр она ему тоже не предложит.

Амелия думает об отце, который, должно быть, лежит сейчас один под пуховой периной.

Он заболел, но отпустил всех на мессу. Эту традицию завела мать Амелии: вечером двадцать четвёртого декабря она отпускала всю прислугу до утра – при условии, что увидит, как все они причащаются в церкви на ночной службе. Фердинан Бассак сохранил этот обычай. И нынче вечером дом покинули все, от конюха до прачки.

Возможно, впервые в жизни Бассак остался в своём огромном особняке один, без прислуги. Амелия живо представляет, как он лежит на горе подушек, не в силах пошевелиться. Он даже не знает, как заварить себе чаю. И где находится кухня. Так что он не вылезает из постели и, шмыгая носом и кашляя, слушает тиканье часов.

В тот миг, когда священник подходит к кафедре в середине церкви, Амелия, чуть скосив под капюшоном взгляд, замечает, как некий светловолосый мальчик склоняется к Жану Ангелику и что-то шепчет ему на ухо. Через секунду оба исчезают за колонной. На скамейке от счетовода осталась лишь шляпа.

Он ушёл. Амелия вдруг расслабляется под первые звуки органа. «Слава в вышних Богу».

Ангелик шагает по пустой набережной.

– Осторожно, тут наледь, – говорит идущий рядом с ним мальчик, натягивая красную шапку на уши.

– Как называется корабль?

– «Высший свет». Это бриг, меньше двух сотен тонн. Час назад прибыл из Африки. А я знал, что вы что-то ждёте…

– Давно уже жду.

– Вот так я и подумал. И, зная, что вы на мессе, я сразу…

– Вы видели письмо?

– Нет, не видел, – отвечает паренёк. – Но кто-то на борту произнёс ваше имя. И я тогда сразу…

– Я понял.

Они доходят до конца пристани. Действительно, там стоит двухмачтовый бриг, с рей свисают сосульки. Экипаж суетится на морозе. Они рады, что успели к Рождеству, но из-за ночного прибытия в порт лишились радостных криков девушек, которые прыгали бы на пристани и хлопали в ладоши.

– Где капитан?

Матрос показывает на стоящих кружком на причале людей. Ангелик различает знакомых таможенников, представителя портовых властей и ещё одного мужчину, покачивающегося на мостовой, как всякий, кто провёл в море многие месяцы.

Ангелик подходит к ним; его провожатый в красной шапочке не отстаёт, дожидаясь чаевых.

– Вы капитан «Высшего света»?

– Был им ещё час назад.

Ангелик жмёт ему руку. И представляется:

– Жан Ангелик.

Капитан кивает и достаёт из кармана конверт.

– Я говорил тому вашему господину на побережье, что дорога займёт месяц. Но не предвидел трёх недель полного штиля. Так что вышло почти два. Ветер капризнее почтовых лошадей. Держите.

– Где вам передали письмо?

– В Кейп-Косте на Золотом Берегу, в самом начале ноября, после Дня всех святых.

– Спасибо.

Они быстро расходятся. Близорукий таможенник потянул капитана за рукав. Мальчик в красной шапочке бежит за Ангеликом.

– Вот видите! Я правильно расслышал ваше имя. И, зная, где вы, сразу…

– Да-да. Я понял. Держи. И проваливай.

Он кладёт ему в руку пару монет. Мальчик пытается подсчитать в темноте свою выручку, тем временем Ангелик подходит к керосиновой лампе между навесами. Конверт он уже вскрыл и теперь читает.

Матросы вокруг обсуждают свой заработок и сумасбродные планы на ночь. Они рады, что вернулись живыми. Едва причалив, они увидели, как к ним идёт отец одного из трёх погибших за плавание товарищей. Старик заметил, что сына среди них нет. Ему отдали жалованье несчастного парня, жалкие пожитки из рундука и деньги за одежду, проданную на торге. Такой торг устраивается прямо в море, у грот-мачты, всякий раз, когда кто-то из моряков умирает. И цены на нём трогательным образом взмывают до небес. Все вспоминают товарища, зашитого в гамак и брошенного в волны. Моряки без гроша за душой собирают целое состояние, покупая потёртую рубаху, матроску или штаны из дрянной кожи, только чтобы кошелёк, который отдадут семье погибшего, стал потолще.

За их спинами безучастный к происходящему Ангелик аккуратно складывает письмо обратно в конверт. Он поднимает голову в свете лампы. Лицо его сияет. Новости превосходные. Неожиданные.

Фердинан Бассак, в розовом домашнем халате и с марлевыми затычками в ушах, сидел в своём кабинете, когда во дворе постучались. Он ничего не услышал. Он давно встал с постели, изнемогая от насморка и тревоги. Иногда самый ничтожный недуг может стоить жизни. Он знает, что жар переносит порой в неизведанные сферы, как горячий воздух с недавнего времени поднимает людей на шарах.

Фердинан Бассак разглядывает разложенные перед собой бумаги. Лампу он принёс из спальни. Она стоит на письменном столе. Макет «Алой Розы» прямо над его головой отбрасывает на потолок огромную тень.

Корабль носит имя его ушедшей жены, Розы. В ту пору они были только помолвлены, и, когда он говорил ей о будущем, она краснела. Потому он и дал это имя – «Алая Роза» – первому кораблю, который снарядил как начинающий судовладелец.

Холодно. Бассаку чудится, что вокруг призраки. Оживить пламя в камине он не смог. Он всматривается в цифры на бумаге.

Вдруг он вздрагивает, услышав наконец, что в двери дома стучат, достаёт из уха марлевую затычку, прислушивается и вздрагивает снова, когда стук повторяется.

Час ночи. Кто это может быть?

Он встаёт с кресла, подходит к окну, чтобы узнать. Но гость стоит прямо под ним, так что Бассак его не видит. Как бы то ни было, раз он миновал главные ворота, которые выходят на улицу, значит, это кто-то из своих – забыл второй ключ. Бассак ворчит. Раньше двух Амелия не вернётся. Он один. Нужно спуститься, посмотреть.

Старый судовладелец заворачивается в полы халата, крепче затягивает пояс. Захватив со стола лампу, он берёт курс на двери кабинета. И, цепляясь за перила, кое-как спускается вниз.

– Сейчас, сейчас… – бормочет он явно не слышащему его посетителю.

В дверь снова стучат.

В передней ещё теплится огонь в камине. Бассак долго возится с замком, в котором ничего не смыслит, и наконец приоткрывает дверь на щёлку. Высовывает на мороз свой заложенный нос.

– Боже мой! Ангелик!