Альма. Ветер крепчает

21. Лошадь и луна

Альма сдерживает радостный крик. Она падает на локти и глядит на глиняный карьер внизу. Она смертельно устала, долгая ходьба измучила её, но наконец глаза видят то, о чём столько мечтали. Дымка! Она здесь. Белое брыкающееся пятнышко на бесконечном красном фоне.

Альма долго шла по квадратам пшеничных и рисовых полей, по грядам арахиса. Она была начеку. Такая упорядоченность говорила о близости людей.

Разные цвета, чёткие границы. Полоски трав и бабочек. Огромные деревья, послушно стоящие по краям. Она и представить себе не могла такого огромного сада.

Когда у них в долине отец сеял пшеницу пополам с мокрым клевером, круглое поле было просто укромным местом рядом с домом: оно казалось Альме с Ламом большим, когда они прятались в колосьях, но выйти из него можно было за пару прыжков.

Здесь же казалось, будто земли, через которые она идёт, – это полотно, сшитое из десятков таких садов, уходящих в бесконечность.

За эти недели Альма постепенно стала смотреть на всё иначе. Она думала, что их долина вмещает вселенную. Но теперь понимает: её воспоминания были под стать её детскому росту. Мир, который она открывает, не знает конца, и чем дальше она заходит, тем дальше уплывает горизонт.

После долгих дней пути по сухой глуши она вдруг оказалась среди новых просторов всех мыслимых оттенков зелёного, от нежнейших до самых тёмных, где её провожают глазами газели на тонких, словно веточки, ногах. Взобравшись по тропинке вверх, она увидела перед собой длинный овраг, тоже ни на что не похожий: карьер красной глины, где она и обнаружила Дымку.

Альма только сейчас поняла, что лошадь поймали. Она привязана ко вкопанному посередине столбу. На красном фоне измазанную в глине верёвку было не видно. Дымка топчется на месте. Шерсть выше колен осталась идеально белой. Когда она обходит кол кругом, верёвка натягивается. Почуяв Альму, она заметалась ещё сильнее.

– Дымка, – шепчет Альма.

Она готова броситься к лошади.

Но, уже приготовясь к прыжку, вдруг видит: сбоку сидит девочка и не спускает с лошади глаз. Альма никогда не видела других девочек. Этой, наверное, лет девять или десять, как Ламу. Видимо, когда она подступалась к Дымке, та несколько раз отбрасывала её на землю. Потому что плечи и ноги у девочки в красной грязи. На ней только два оловянных браслета вокруг запястий и шнурок с ракушками вокруг пояса.

Девочка встаёт. Она такая тонкая, почти невидимая на фоне карьера. Даже лицо измазалось в глине. Она последний раз пытается подойти потрогать Дымку, но та поворачивается и грозится лягнуть. Девочка в ярости: она осыпает её упрёками, плачет и трясёт кулаком. Потом говорит лошади ещё что-то, чего Альма не слышит, и уходит, не заметив Альмы.

Та снова хочет бежать к Дымке и освободить её. И снова удерживает себя. Она думает о Ламе. Те, кто схватил Дымку, наверняка тогда же нашли и Лама. Чтобы всё узнать, ей нужно идти за девочкой.

Альма огибает карьер. Она минует соломенный навес, где, судя по всему, хранится глина, которая пойдёт на постройку домов. Но уже вечер, и здесь никого нет.

Альма незаметно идёт по пятам девочки. Не спускает с неё глаз. И думает о Дымке. Та наверняка почуяла, что Альма была совсем рядом. Что она подумает о ней, не соизволившей даже подойти?

Через несколько минут за огромными поваленными деревьями на повороте возникает река. Она кажется такой широкой и так быстро бежит между чёрных скал! Альма никогда не видела столько воды.

Стоило ей отвлечься на секунду, как девочка исчезла. Альма озирается. Наконец она замечает её чуть поодаль и, спрятавшись, наблюдает. Девочка спустилась по склону и нырнула в воду. Птички на песчаной отмели тоже смотрят, как она быстро шевелит под водой плечами и трёт шею. Она выходит чистая: кожа у неё очень тёмная, хотя до этого казалась светлой, как ямс. Она обсыхает под деревьями. Затем идёт вдоль реки дальше.

Девочка шагает медленно. Альме приходится нарочно замедляться, чтобы та её не заметила. Она слышит, как девочка жалуется сама себе, всхлипывая от злости. С тех пор как Альма покинула их долину, в ней открылась эта странная способность приближаться к жертве так, что та не видит, и всегда быть готовой к броску, даже если сил больше нет.

Альма замирает. На другом берегу, в том месте, где река изгибается, появились тени. Дом, потом два, потом десять, сто. Нагромождение домов из глины и соломы. Она не понимает, зачем их налепили друг к дружке возле воды, вместо того чтобы найти каждому по дереву, поселить по паре обезьянок на крыше и окружить бескрайними травами.

За последними домами, там, где их не защищает река, высится стена. И вдобавок повсюду – тонкие силуэты всех ростов, ходят или ждут чего-то. Близится ночь. Пиро́ги уже втащили на берег. Загораются первые огни. Слышно только очень гулкие и низкие удары барабана, от которых по воде идёт рябь.

Альма смотрит, как девочка входит в реку и направляется к домам по ту сторону. Плыть ей не приходится, но она борется с течением, напрягая бёдра, чтобы её не унесло. Руки она держит на голове, подняв локти так, будто боится, что в воде они растают.

Альма не двигается. Идти за девочкой дальше она не может.

Она видит, как та выходит из воды между пирог, но не слышит, как ребёнок несколько раз кричит её имя:

– Сирим! Сирим!

Альма бросает след. И возвращается к карьеру.

Ни на что не отвлекаясь, Сирим поднимается по вымытому дождём переулку. Она петляет в лабиринте домов, проходя дворами и пугая кур. Она идёт к самому высокому строению, напоминающему термитник. Перед этим глиняным дворцом, опирающимся на стену и испещрённым низенькими дверьми и квадратными окнами, Сирим замирает. Она думает о лошади, которую отдали ей, как она и мечтала. О безумной лошади, которую ей никак не удаётся образумить.

Сначала отец не хотел соглашаться. О лошадином безумии у него плохие воспоминания. Но с животным всё равно нужно было что-то делать. Оно досталось ему в обмен, от прохожих перекупщиков. И он не знал, куда его пристроить.

Сирим, плача и прижимаясь лбом к земле, поклялась, что усмирит лошадь до полнолуния. А если у неё не выйдет, пускай отец поступает тогда как хочет. Но время шло слишком быстро. Несколько дней – и вот уже поздно. Полная луна взойдёт сегодня. А лошадь смирнее не стала. И уже темнеет.

Сирим – дочь короля и королевы Бусы, царства на границе земель йоруба, благословенного щедростью реки Кворра, которую пустынные люди зовут Нигер, что значит «река рек». Царство Буса живёт в стороне от войн и торговли людьми, хотя сюда то и дело забредают невольничьи караваны, тяжёлые пироги, сплавляющиеся по реке, и воины фулани с севера, когда идут грабить соседние земли.

Принцесса Бусы Сирим теперь входит в двери дворца. Это вереница обычных домов-мазанок из глины и сухого помёта, соединённых крытыми переходами или двориками.

В первом зале, через который проходит Сирим, совещание. Глиняные стены, глиняный пол приглушают голоса. Из-за сумрака она не видит тени отца, который должен возглавлять собрание всех этих мужчин. Сирим улавливает, что говорят о каком-то стаде, но она уже вышла, сперва в другую комнату, потом в сеть проходов под открытым небом. Ей нужно решить проблему поважнее украденных у взрослых овец.

– Сирим!

В большом дворе сидит её мать. Кажется, будто они одного возраста. Но, едва она видит дочь, в глазах у неё проступают беспокойство и одновременно нежность. И она уже похожа на всех матерей.

Рядом с ней сидят, поджав ноги, две девочки и помахивают пальмовыми листьями. Они разгоняют воздух и поднявшихся с реки комаров.

Сирим бросается матери на колени, а та накрывает её полой платья и прижимает к себе.

– Снова твоя лошадка, да? Из-за неё?

Слышно, как позвякивают восемь коралловых браслетов. Знаком она просит девочек с опахалами уйти. Жители Бусы зовут свою королеву Мидики. Они приняли её, хотя она и пришла из далёкой земли, что на самом побережье. Она научила дочь языку своей родины – фанти.

– Отец просто боится за тебя, – говорит она Сирим. – Он не сделает лошади ничего плохого. Он отпустит её. Ты ведь ещё даже не дала ей имени.

Она кладёт ладонь на спину дочери, между лопаток.

Во внутреннем дворе стало совсем темно. В соседней комнате женщины разжигают огонь. С приходом ночи голоса звучат по-другому: так отдаётся в переулке смех или шуршит по городской стене ящерица.

Барабан вдали бьёт чаще.

– Будут и другие лошади, – говорит мать нежно.

– Нет. Не будет других.

Посреди рыданий Сирим думает о том, что может помешать луне взойти. Она вспоминает затмение прошлым летом, перебирает все чудеса, какие ещё могут успеть случиться. Она засыпает. Во сне лошадь, вся в красной глине, ест у неё из рук.

Открыв глаза, она сперва видит лунный свет, от которого двор розовеет, но главное – слышит поднимающийся из города гомон и голос матери над собой:

– Кажется, там что-то случилось. Они идут к реке.

Мелькают тени. По дворцу пробегают торопливые шаги.

– Война? – спрашивает заспанным голосом Сирим.

– Нет. Не понимаю. Идём. Все повторяют два слова.

– Какие?

– Лошадь и луна.