Альма. Ветер крепчает

40. Возродиться

Почти два месяца Альма ждала этого дня, однако, когда маленький призрак, чьего имени она не знает, наконец заговаривает с ней, она молчит. Он спрашивает, совсем рядом:

– Как ты?

Жозеф стоит на коленях под стакселем, который едва колышется. Он нагибается пониже и делает вид, что работает. Альма, в двух шагах от него, сидит на корточках под солнцем, вместе со всеми. Зной нестерпимый. Двадцать пять парусов висят как неглаженое бельё. Уже много дней нет ни малейшего ветерка. Хотя путь остался совсем недолгий. Если штиль наконец кончится, они прибудут в порт Кап-Франсе в Сан-Доминго меньше чем через неделю.

Жозеф обмеряет створки люка, ведущего в погреб.

– Я не мог прийти раньше, – говорит он, не поднимая головы, чтобы никто не видел, что он говорит с ней. – Прости. Мне не разрешают ходить на нос. Я всё искал предлог, чтобы тебя проведать.

Как обычно, утром Альму с невольницами загнали на бак. Сегодня их сторожит только один охранник. Он расположился напротив, возле колокола, и вооружён ручной мортиркой. Он весь красный и потный, на голове – мокрая тряпка. Когда он вернёт женщин в их темницу, на палубу под шлюпкой смогут выйти мужчины.

Альма ни разу не видела других невольников, кроме женщин из погреба. Тех, что на корме, она не видит из-за загородки. С мужчинами тоже не пересекается. Из-за такого строгого разделения вкупе с запахом её долины, который по-прежнему витает на корабле, она всё ещё надеется, что Лам здесь, несмотря на то что ей говорят.

Надсмотрщик приказал двум женщинам танцевать. Третья стучит в небольшой барабан. Глаза у них закрыты. Женщины танцуют под палящим солнцем.

Невольников заставляют танцевать каждый день. Предписание судовладельца – чтобы держать их в здоровом теле. Гардель подчиняется всем письменным распоряжениям Бассака, но хоть он и не против дать невольникам размяться, предпочёл бы, чтобы те лучше драили палубу морской водой с песком.

Альма не сводит глаз с белеющего горизонта. Она отказывается смотреть на танцующих. Когда танцуешь против воли, под дулом, когда душит зной, когда столько воспоминаний в ударах барабана, от каждого движения больно. И всё же танцующие не могут не завораживать.

Альма сердится на работающего рядом мальчишку. Она думала, он забыл о ней. Она так испугалась. Без него кто будет знать, что она свободна?

– Ты не сказала, как тебя зовут, – говорит он.

Альма не отвечает.

– Ты сердишься? Клянусь тебе, я хотел прийти раньше. Рана у тебя заживает…

Снова молчание. Это правда: шрама у неё на плече уже почти не видно.

– Много женщин умерло внизу, – говорит Альма наконец.

– Знаю. Поэтому я здесь. Помнишь того, кто был со мной, когда мы тебя нашли?

Жозеф говорит, не разжимая зубов. Он кончил брать мерки. Надсмотрщик встал и теперь медленно идёт к нему между невольников.

– Помнишь? Его зовут Пуссен, – продолжает Жозеф, пока тот не дошёл. – Он попросил капитана заменить крышку люка деревянной решёткой, чтобы шёл воздух. Этим занимаюсь я.

Надсмотрщик совсем рядом.

– Завтра я вернусь. Меня зовут Жо…

Договорить своё имя он не успевает.

Надсмотрщик хватает его за шиворот.

– Не мешкай тут, – говорит он. – И смотри, ничего не забудь.

Он толкает его перед собой. Альма смотрит, как они удаляются.

Маленького призрака зовут Жо.

Ночью, когда вся нижняя палуба наконец засыпает, между спутанных тел пробирается в темноте женщина. Она незаметно проскальзывает к Альме.

– Ты знаешь их язык?

Это та, кого белые зовут Евой.

– Я слышала, как ты говоришь на их языке. Идём.

Она протягивает ей руку и ведёт в темноте. Альма ступает за ней. Пригнувшись, они пробираются на ощупь. Женщина усаживает её на корточки на квадратной доске у самой переборки. Сама она тоже садится, выжидает немного и вдруг дважды ударяет в стену. Кто-то стучит в ответ два раза.

Тогда она, на глазах Альмы, нажимает пальцем на чёрный кружок в дубовом брусе на уровне головы. Палец уходит в древесину.

Переборка сделана из брусьев толщиной сантиметров в пятнадцать. От жары дуб ссохся вокруг сучка, и теперь его можно вынуть, а потом вернуть на место, как затычку.

Кто-то с другой стороны вытащил тёмный древесный цилиндр, и на его месте появилась дырка шириной с монету, связывающая женскую темницу с мужской. Голос шепчет:

– Она с тобой?

Голос идёт из мужского загона.

– Да, – отвечает женщина. – Она здесь.

– Она меня слышит?

– Она тебя слышит.

– Скажи ей, чтобы подошла ближе.

Альма склоняется к дырке.

– Кто тот белый, с которым ты говорила? – спрашивает голос.

– Не знаю.

– Почему ты говоришь на их языке?

– Не знаю. Я говорю на тех языках, которым меня выучили родители.

– Откуда ты?

Она не отвечает.

– Тот белый парень, твой знакомый…

– Я его не знаю.

– Он говорит с тобой, значит знаешь.

– Ты тоже говоришь со мной, но я тебя не знаю.

Какое-то время голос молчит.

– Я хочу попросить тебя достать мне одну вещь, – говорит он. – Она мне нужна. Ты найдёшь её у белых.

– Зачем мне тебя слушаться?

– Чтобы быть свободной.

– Я и так свободна.

Мужчина снова молчит. Потом говорит:

– Я знаю, ты кое-кого ищешь.

Альма взглядывает на женщину, которую белые зовут Евой.

Голос продолжает:

– Твоего брата здесь нет. Я сам продал его на другой корабль, на побережье у острова Бонни.

Альма стискивает кулаки.

– Ты врёшь, – говорит она. – Все женщины здесь знают, что я ищу брата. Они сказали тебе. А ты говоришь так, чтобы я сделала то, чего ты хочешь.

– Мы приплыли по реке. И продали твоего брата на другой корабль, который стоял рядом, а потом вернулись на этот, предложить французам бивни.

Альма хочет заткнуть дырку и ничего больше не слышать. Она говорит:

– Почему тебя заперли с невольниками, если ты сам их продаёшь?

– Меня предали. Мои люди продали меня, хотя я был их главным. В последний момент они обменяли меня на медь и ружья.

Как узнать, вдруг это правда он? Вдруг он правда был среди тех, кто похитил Лама?

– Докажи мне, что ты говоришь правду.

Молчание. Женщина всё ещё держит её за руку.

Мужчина говорит:

– Твой брат повесил себе на шею череп летучей мыши размером с пальмовое семя. Он ехал верхом на бешеной лошади с тремя подковами…

– Хватит.

Альма роняет голову на переборку. И думает о брате, потерявшемся навсегда, потом спрашивает:

– Ты – великан с отрезанным ухом?

– Помоги мне, – говорит голос.

– Зачем тебе помогать, если всё кончено?

– Не кончено, если ты сделаешь как я прошу.

– Ты только что сказал, что всё кончено!

– У кораблей белых есть имена. Я знаю имя того корабля. По нему, как бы ни было огромно море, ты отыщешь его след, когда мы станем свободны.

– Я уже свободна, – говорит Альма. – Что это за имя?

– Сделай о чём я попрошу, и как-нибудь я скажу его тебе.

Альма вернулась на своё место. Она лежит на боку, свернувшись, поджав ноги. Она обнимает колени, стараясь стать как можно меньше, исчезнуть. Она так долго шла по следу Лама сквозь пустыни, леса, вдоль рек и моря. Но вот впервые его след удаляется и может совсем оборваться.

Альме хочется побыть одной. Чтобы её слёзы не терялись в тысячах прочих слёз, наводняющих судно. Она хочет отделить их, сохранить в ладони или подвесить как драгоценные камни вокруг лодыжки, раз уж это всё, что ей осталось.

Тогда она слышит, как в темноте к ней подходит голос. Это та, кого белые зовут Евой.

– То, что творится с нами, – шепчет голос, – это как засуха, саранча или мор, когда они приходят в деревню. Однажды всё будет позади. И народ, собравшись у огня, вспомнит год саранчи, жажду в засуху и всех ушедших.

Альма слушает женщину, которая позаботилась о ней две луны назад, когда она только очутилась в недрах корабля.

– Все мы будем среди ушедших. А другие будут стараться о нас помнить. Но ты не такая. Ты – та, кто страдает, и та, кто будет вспоминать. Верь мне. Ты – обе разом. Ты – две половинки своего народа. Ушедшие и выжившие. Однажды ты вспомнишь о нас. Вспомнишь об Умне.

Имя врезается Альме в память. Так зовут ту, кого белые прозвали Евой. Умна.

– Но чтобы пережить ночь, тебе сперва нужно вспомнить о том, что было до. Во время засухи не едят зернá, что сгорает от зноя в полях, – едят то, которое зрело, когда всё ещё было хорошо, а землю заливала вода. Зерно, которое берегли. Вспомни счастливые времена. Твоя память – твоя кладовая. С ней ты сохранишь в себе жизнь.

И когда голос Умны стихает, Алма поднимается в кладовую памяти.

Всю ночь она набирается сил, катаясь по траве перед домом вместе с братом, бегая под грозой, плетя с отцом корзинки из камыша, глядя на растерянных львят, не видящих в высокой траве свою маму. Альма обдирает ноги, забираясь на акацию. Часами причёсывает мать. Лепит из глины табуны разных зверей. Прячется, подпуская газелей поближе, а потом выпрыгивает из кустов, лая как шакал. Она снова скачет галопом вместе с Дымкой, засыпает у очага, смотрит, как старший брат молча вырезает стрелы, вспугивает розовых фламинго, сбегает по холму тёмной ночью, моется в поющих ручьях. Она слышит, как Лам умоляет её пойти с ним: «Аам, пойдём, А-а-аам… Ну пойдём…», а мать говорит своему младшему: «Оставь её в покое, маленький сурикат. Отпусти уже Альму».

И даже гул просыпающегося судна не может заглушить шума их долины, которую Альма заставила возродиться.