Альма. Ветер крепчает

46. Всё ближе

Два часа ночи. Капитан Гардель встал за штурвал «Нежной Амелии». Перед ним растут очертания острова – словно кто-то поставил на море гору: остров Закхея. Корабль вошёл в глаз бури, так что вокруг затишье. Полная луна скользит меж облаков.

Гардель не следил за тем, что происходило в три последние ночи между шлюпкой, мужским и женским загонами. Пока на нижней палубе царил покой, он мог держать нужный курс, несмотря на шторм. До сих пор он ничего не менял в намеченном маршруте «Нежной Амелии». Он далеко обогнул северный берег Пуэрто-Рико, как будто направляется прямиком в главный порт Сан-Доминго. Но вдруг резко повернул на юг, идя в крутой бейдевинд, прямо к Закхее и сокровищу.

Рядом с капитаном гордо стоит Авель Простак. Капитан выбрал его, чтобы вместе отправиться на лодке к берегу, когда они войдут в эту Бычью бухточку. Лазарь Гардель предпочёл бы высадиться в одиночку, но знает, что ему понадобятся вторые руки, чтобы перенести сокровище. В помощь себе он возьмёт самого бесхитростного их обладателя из всего экипажа.

Он и не думал тут же грузить богатства на борт. При помощи Простака он хочет перепрятать их в другое место на острове. Позже он вернётся за ними тайно, на быстроходном судне, которое сам же снарядит.

Авель Простак весь сияет. Гардель зовёт его по фамилии. Представляет всем как своего адъютанта и нового плотника.

Юный матрос вспоминает своих приятелей, сидящих под арестом в каюте. И ему кажется, что, согласившись занять их место, он как бы отдаёт им должное.

Однако Лазарь Гардель уж точно не ждёт от Авеля особых талантов. Всё, что ему будет от него нужно: чтобы он умел держать в руках лопату, таскать сундуки или мешки с золотом, не задавая вопросов, и чтобы у него затем хватило глупости подставить затылок под удар поленом.

Гарделю останется лишь вернуться одному на борт, горюя о верном Простаке, который сгинул в расщелине или зыбучих песках. Он признает с досадой, что остров Закхея слишком опасен для стоянки. И «Нежная Амелия» за несколько дней дойдёт до Кап-Франсе в Сан-Доминго, где невольников продадут и они станут рабами.

Корабль потеряет всего-то несколько часов.

Остров Закхея проступает перед ними.

– Что нам надо будет найти на этом острове? – спрашивает Простак.

– Пресную воду, – отвечает Гардель, не глядя на него.

– Я на островах первый раз.

– Вот только жизнь мне свою не рассказывай.

За их спинами возник Паларди.

– Кажется, ваш бортовой врач хочет что-то сказать, – замечает Авель Простак.

– О ком ты? – спрашивает Гардель. – На борту больше нет врача.

Паларди всё равно подходит.

– Капитан, я по поводу той беременной женщины…

Гардель мрачнеет.

– Она умерла?

– Она ещё дышит.

– Ты знаешь, что с тобой будет, если она умрёт.

– В шлюпке много воды. Нужно её оттуда достать.

– И куда её деть прикажешь?

– Я больше не живу в своей каюте… – замечает Паларди.

– Там уже сидят Март с Пуссеном.

– Женщину можно было бы положить на постель. Там сухо. Они ей не помешают.

Он ни за что не признался бы, но втайне надеется на Пуссена, что тот её вылечит. Больше того – это его последняя надежда.

– Делай что хочешь, лишь бы она выжила.

Взгляд Гарделя устремляется вдаль. Он ищет рога быка.

Пуссен с Мартом встали. Им только что передали безжизненную женщину.

– Это она пела в шлюпке последние ночи, – говорит Паларди.

– Что с ней? – спрашивает Жозеф.

Паларди беспомощно качает головой. Он выходит, закрыв за собой дверь.

Теперь Жозеф Март и плотник сидят на полу, привалившись спиной к переборке. Они смотрят на беременную женщину на койке. Ее лицо повёрнуто к ним.

– Пятнадцать лет я ходил на судах вроде этого. – Пуссен шепчет, чтобы не разбудить её. – И уже лет двадцать как завязал.

– Из-за чего?

Он не отвечает. Ответ как будто лежит на койке прямо перед ними.

Откуда эта женщина? Где она окажется, если выживет? А её ребёнок?

И всё это горе – из-за чашечки кофе, ложки джема или шоколадной дольки за полдником… Из-за охватившей европейские гостиные сахарной лихорадки. Только колония Сан-Доминго за этот год поглотит своими плантациями сорок тысяч новых невольников.

– Теперь я строю амбары и церкви в Италии, – говорит Пуссен Жозефу. – Я бы показал тебе. Это хорошее ремесло.

Тишина.

Голова Жозефа падает набок. Он спит.

Они долго сидят так рядом, не шевелясь. Всё в каюте неподвижно. Только мерно вздымается живот Нао.

Плечом Пуссен чувствует, какая тяжёлая голова у Жозефа.

И думает о своём сыне Антонио.

Он ждёт ещё немного, пока не слышит отчётливо, как мальчик посапывает во сне. И только тогда, убедившись, что остался один, даёт слезам волю.

Четыре утра. Капитан смотрит на скалы, между которыми должна была показаться бухточка. Прохода нет. Бычьи рога касаются друг друга. Долгожданной бухты не существует.

Шторм вернулся ещё час назад. Поднялся юго-западный ветер: он собрал над «Нежной Амелией» все тучи. Гардель велел убрать ещё несколько парусов, но корабль артачится, штурвал вырывается из рук трёх рулевых, которые его держат. Как будто сам призрак Люка де Лерна решил сыграть с ними шутку.

Гардель, пригнувшись, идёт на нос судна. Если прохода нет, тогда всё кончено. Он встаёт впереди и ищет глазами зазор в чёрной стене.

Но всё равно ничего не видно. Дождь с морем слились воедино.

– Капитан, – говорит Морель, – мы идём на скалы.

– Вперёд! Так держать!

Команда означает, что менять курс нельзя.

– Через час рассвет, – прибавляет Морель. – Можно дождаться, когда станет лучше видно.

– Замолчите. Я сказал: так держать!

Приказ по цепочке передают на корму. Хотя почти все паруса уже собраны на реях, «Нежная Амелия» несётся вперёд. Скалы стали огромными. Море бьётся о них, взметая белые брызги до самых вершин.

– Мы можем убрать ещё и верхние паруса, – предлагает Морель.

– Молчите. Они мне нужны для манёвров.

Матросы вокруг теряют голову. Даже надеяться, что тебя выбросит на берег, не приходится. Все скалы – отвесные. Остров необитаем. Никто не выживет после крушения.

Вцепившись руками в штурвал, Авель Простак пытается припомнить свои детские молитвы.

Вдруг он поднимает голову и вскрикивает. Между двух скал он заметил полоску. Тонкую, вертикальную, чуть светлее камней и ночи. Это проход.

– Я же говорил, – гремит на носу капитан.

Бухта – как сильно сжатая подкова. Взять немного западнее, и прохода уже будет не видно. Однако он есть.

Гардель возвращается на корму и берётся за штурвал вместе с Авелем Простаком. Проход довольно узкий. Но трёхмачтовик должен протиснуться.

В этот же миг в каюте почти под ногами капитана Жозеф резко просыпается.

– Я заснул!

– Не волнуйся, – говорит ему Пуссен, – думаю, они решили обойтись без нас.

Он указывает на лежащую перед ними женщину.

– Дышит она уже лучше, – улыбается плотник. – Паларди снова решит, будто я колдун, хотя я ничего не делал.

Корабль по-прежнему мотает во все стороны. Жозеф пробирается за спящей Нао к окну. Поднимает занавеску.

– Закхея! – вскрикивает он. – Остров Закхея!

– Успокойся, – говорит Пуссен. – Всё равно больше делать нечего.

Из щели под окном дует. Пуссен снял куртку и укрыл ею женщину.

– Успокойся, малой. Я тебе расскажу, из-за чего двадцать лет назад перестал наниматься на такие суда. Хотя думал, что уже привык к любой жути…

Жозеф усаживается обратно. Да, больше делать нечего. Дальше план может развиваться без его участия. Так что можно просто сидеть и слушать Пуссена с его печальными воспоминаниями.

– Завязал я вот почему, – начал плотник.

Он поправил соскользнувшую с плеча Нао куртку.

– Я тогда служил на «Милосердии», небольшом судне, принадлежавшем одному семейству из Бордо. Как-то раз я обнаружил на борту три сундука, прямо за загоном, битком набитым невольниками.

Когда он вспоминает о чём-то, лоб его собирается в морщины.

– И я открыл их, среди вони трюма, – продолжает Пуссен. – Один за другим. И обнаружил, что внутри – белые простыни. Простыни, ночные рубашки, корсеты, юбки…

Пуссен на миг замолкает.

– Бельё и так было идеально чистое, но я слышал об этом обычае в некоторых хороших семьях… Простыни отправляют с кораблём, потому что считается, будто в горных реках Сан-Доминго бельё становится ослепительно белоснежным. Я держал в руках этот муслин, эти кружева и слышал, как за моей спиной в женском загоне плачет ребёнок.

Жозеф пытается представить, как простыни пересекают моря в пропахших смертью трюмах, а потом ложатся под балдахины в домах Бордо.

– От такой изысканности рядом с таким кошмаром у меня открылись глаза, – говорит Пуссен. – А когда я прибыл на этот корабль, то первым делом узнал, что у Фердинана Бассака есть ровно та же привычка…

Жозеф на секунду отвлёкся. По движениям корабля он узнал манёвры. Судно лавирует, чтобы зайти в бухту. Скоро всё должно начаться.

– Ничего не изменилось за двадцать лет, – продолжает Пуссен. – Те же сундуки с простынями. Бассак разве что перенёс их с нижней палубы повыше.

Жозеф резко переводит взгляд на Пуссена.

– Где они? – спрашивает он. – Где эти сундуки?

Пуссен улыбается.

– Где сундуки, про которые вы сейчас рассказывали?

– Они в святая святых этого судна…

– Где?

– У капитана под койкой!

Жозеф хватает Пуссена за рубашку.

– Простыни? В этих сундуках не простыни!

– Только простыни и бельё, малыш. Охраняемые как святые дары.

Жозеф перепрыгивает через спящее тело Нао. Выбивает локтем стекло. Высовывается наружу по плечи, под хлёсткий ветер с дождём. Судно идёт по коридору между скал. Жозеф изгибается, балансируя на краю окна. Он ищет наверху, за что зацепиться. Там есть одна зацепка. Он уверен. И чувствует, что рука его всё ближе.