Альма. Ветер крепчает

28. Тёмные цветы

– Мы сейчас живём в точности как потерпевшие крушение, – замечает один матрос. – Я знаю, что говорю: однажды мне довелось просидеть месяц на песчаной отмели неподалёку от острова Бурбон.

– Только мы, похоже, просидим все два, – отзывается другой.

– …И мне вдобавок дважды в день кормить пятьдесят ртов, – прибавляет Кук устало.

– Умоляю вас заткнуться, – стонет Абсалон.

Главный боцман лежит на палубе, раскинув руки крестом: его лихорадит, на лице у него мокрый платок. Остальные, сидящие вокруг него, не многим свежее.

«Нежная Амелия» уже седьмую неделю стоит в Виде на якоре. Днём и ночью вокруг них вьются тигровые акулы. Сезон жары и туманов в самом разгаре. Всё белое. Экипаж тонет в молоке и не видит даже берега напротив. С мачт поснимали стеньги, чтобы не цеплять ветер. И теперь судно, с приспущенным флагом и обрезанными мачтами, напоминает римские галеры.

У матросов только одно развлечение: три раза в неделю смотреть, как из тумана выходят две большие пироги. Морель и Дикарьё гордо сидят во главе четырнадцати гребцов. Они постепенно забирают из трюма меновой товар. Нагружают в лодки всё что можно. Самые крупные бочки сбрасывают в воду, связывают друг с другом и так тянут к берегу. В обмен на груз кадеты Морель и Дикарьё рассказывают оставшимся на борту свежие новости.

Они говорят, что Лазарь Гардель и его люди остановились в Виде в форте Сен-Луи, где губернатор Монтагер принимает их очень скверно: помощи от этого мерзавца никакой. К счастью, капитан смог заплатить положенное королю Дагомеи, и теперь ему позволено покупать невольников. Пока их держат в построенных на пляже хижинах, рядом с товаром, который выгружают с корабля.

– Дело движется, – отвечает Морель неопределённо, когда его спрашивают, сколько ещё времени всё может продлиться. – Дело движется.

В бо́льших подробностях матросам на «Нежной Амелии» отказано. Пироги уже удаляются, гружённые сталью, трубками, индийскими тканями и красными платками из Шоле.

– Скажите Жозефу Марту, что он может выходить из своей клетки, – вдруг говорит лежащий на палубе Абсалон, всё такой же бледный. – Я опять про него забыл.

С тех пор как он заболел, он перестал следить за Жозефом. К слову, никто на борту так и не понял, чем мальчишка может заниматься с утра до вечера в тесной рубке. Жозеф говорит, Гардель якобы велел ему несколько раз переписать бортовой журнал, чтобы отправить копии судовладельцу Бассаку и его компаньонам. Но неужели для этого нужно пятьдесят дней?

– Я схожу, – говорит Кук, – освобожу паренька.

Он спускается по главной лестнице. Подходит к штурманской рубке и толкает дверь, которую Абсалон даже не трудится теперь запирать. Жозеф стоит к нему спиной. Он и не заметил, что кто-то вошёл. Кук подходит и заглядывает ему через плечо.

– Ну что? – спрашивает он. – Путешествуем?

Жозеф вздрагивает. Он прикрывает карту, над которой стоял.

– Ты, смотрю, уже на островах…

– Хотелось бы, – отвечает он. – Очень уж время здесь тянется.

– И это ещё не конец, – жалуется кок, выходя.

– Кук!

Тот снова возникает в проёме.

– Гардель попросил меня разузнать побольше.

– О чём?

– О тех годах, когда ты был при Люке де Лерне.

– О…

Кук уныло качает головой.

– Что он хочет знать?

– Я как-нибудь выкручусь с тем, что ты сам расскажешь.

Кук наваливается спиной на дверь, которую успел закрыть снова. Трёт ладонью лоб. Что тут сказать?

– Когда я попал на «Гидру», лет мне было как тебе. Люк де Лерн тогда ходил недалеко от здешних вод. Возле Сьерра-Леоне. Он любил Наветренный берег… Иностранных фортов мало, только леса, сползающие в море. И перегруженные суда вдали…

– Каким он был?

– Он уважал золото и Бога. И больше ничего. Макал копчёное мясо в расплавленное золото, а потом разбивал корку молотком, когда подавали на стол. Его обезьянка ходила в кольчуге из золотой проволоки и в красной папской шапочке.

Жозеф улыбается. Да, этот человек точно знал старого пирата.

– Почему ты ушёл?

– Я не уходил. Меня забыли после битвы на судне британского военного флота. Люк де Лерн ушёл без меня. Я четыре года просидел в английских тюрьмах.

– Злишься на него?

Кук не отвечает. Жозеф больше его не удерживает. Он теперь спокоен. Благодаря откровениям Кука он сможет заставить Гарделя ещё подождать. Похоже, кок не скучает по пиратским временам.

Всё прекрасно. Добряк Кук уж точно не расстроит планы Жозефа. Осталось только поскорее отчалить от африканских берегов и поймать пассат, который дует как раз туда, где его ждут. А тем временем ему нужно попытаться забыть про живых людей, дышащих где-то под его ногами, на нижней палубе.

Минутой раньше, на берегу напротив, двое невольников сидят на земле возле длинной лимонной аллеи форта Виды. Они только пришли с севера. У одного из тех, кто их стережёт, драгунская офицерская сабля, а у другого – ружьё, какие белые меняют на живой товар.

– Дай ей лимон, – говорит Баако отцу, указывая на женщину.

Он вдруг понял, что не знает её имени, хотя уже два месяца шагает с ней рядом. Она ждёт ребёнка. Как только она ещё не умерла от усталости? Он слышал, как она тихонько поёт на ходу. Для себя ли, для старшего двадцатилетнего сына или для того, кто у неё в животе, – неизвестно. Баако знает лишь, что поёт она так, как не может петь ни один человек.

– Дай ей лимон, – повторяет он.

Но Ээко не решается сорвать плод из сада белых. А вдруг его самого бросят в какой-то корабль? Вдруг ошибутся? Ему страшно, что они так близко к морю, у края мира. Чем он отличается от тех, кого живьём запихивают в суда? Он хочет, чтобы скорее вернулся их главный, Авоши, который пошёл за начальником форта.

В конце концов Баако сам срывает лимон. Подходит к женщине и протягивает ей. Она крутит его в руках. Потом даёт Суму, и тот кусает его, но только чтобы надорвать кожуру. Он возвращает лимон матери. Она запрокидывает голову и сжимает плод над открытым ртом. Падает несколько капель. Нао закрывает глаза. Её губы увлажняются.

Ээко и Баако не дышат. Они переглядываются. Она прекрасна. Оба хотели бы отвернуться, дать ей сбежать. Вернуть её в ту долину, к великолепию которой они ненадолго прикоснулись.

Простояв несколько часов у входа в эту долину, они видели стадо слонов, видели зебр и совсем невообразимые виды. Было утро. Пепел от пожара уже опал. Впервые всходило солнце. Жирафы бежали галопом, танцуя. Аисты с фламинго летали в небе кругами, дожидаясь, когда земля остынет.

Уходя оттуда с двумя пленниками, воины ашанти чувствовали, будто сунули головы в запретную грёзу, и ещё долго будут носить в себе след этого кощунства.

Возвращается Авоши. С ним белый мужчина, волосы у него собраны на затылке. Шляпа под мышкой. На груди, между отворотами сюртука, рубашка будто пенится белым кружевом. Это не губернатор форта Виды. Это Лазарь Гардель.

Губернатор Оливье де Монтагер отправился с утра в дипломатическую поездку. Его несут в гамаке на двух бамбуковых палках. Он боится дагомейских священных кайманов, которыми кишат здешние болота.

Гардель воспользовался отлучкой Монтагера и пошёл за этим юным ашанти в сад, потому что тот сказал, что у него есть двое рабов на продажу. В эту лимонную аллею Гарделя заманило одно слово. Слово «око». Нужно быть очень старым и знающим работорговцем, чтобы от этого слова всё ещё пробирала дрожь. Нужно помнить лихорадку вокруг око.

– Вот, – говорит Авоши.

Он указывает на Нао и Сума.

– Возможно, последние на свете.

– Чем отмечены?

– У неё мета песен.

Гардель лишь раз слышал, как пел мальчик око с метой песен. И никогда этого не забудет.

– А этот?

Авоши подходит к Суму.

– Подвинься.

Парень не шевелится.

– А ну!

Авоши пихает его ногой, и Сум валится набок.

– Господь всемогущий! – восклицает Гардель. – Сады!

– Да, – соглашается Авоши. – Мета садов.

Посреди подстриженной лужайки, на том месте, где сидел Сум, выросла кружком ярко-зелёная травка, закрутившийся вокруг себя вьюнок и цветок, расправляющий тугие лепестки с лёгким скрипом.

Гардель проводит рукой по лицу. Он пожёвывает язык, точно конфету.

– Они хрупкие?

– Нет.

– Они всегда хрупкие.

– Они только что отшагали два месяца. К тому же женщина ждёт ребёнка. Перед вами три око, – напирает Авоши.

Гардель прекрасно знает все пять даров, которыми отмечены око. Мета садов и мета песен… Ещё есть целители и охотники. Какая будет у ребёнка? Каждая бесценна. Он боится только одной, потому что сам видел, как взрывались и загорались суда – из-за меты воина.

– Ну что? – спрашивает Авоши. – Если не берёте, я пойду к португальцам.

Баако и Ээко восхищены уверенностью их главного.

Гардель подходит к Авоши и шепчет ему на ухо. Он тихо перечисляет товары. Никогда он не предлагал столько за невольников.

– Вот всё, что я могу дать, – говорит он.

Авоши поворачивается к нему лицом.

– Это за ребёнка, который родится. А что вы дадите за двух, которые перед вами?

Гардель вздыхает. Пот катится у него со лба, попадает в глаза.

Невозможно не заметить, что он готов на всё.

– За остальных даю в два раза больше.

– За каждого двойную цену?

– Да, – говорит Гардель, как околдованный.

– И ещё пирогу, чтобы довезти груз по реке до холмов Кумаси, где я живу?

– Хорошо. Дам ещё пирогу.

– И три надёжных ружья, чтобы стеречь мой груз?

Гардель не узнаёт самого себя.

– Да.

Авоши вспоминает все лишения последних месяцев. Бесконечный путь. Теперь он может вернуться домой. Его встретят как короля.

– Отведите их в мою комнату в форте, – говорит Гардель, всё ещё в жару. – У меня есть люди для охраны. На борт я их отправлю ночью.

Он боится, как бы не вернулся Монтагер. Французский губернатор Виды направляет лучший товар своему зятю, который ведёт дела в этих краях. Нельзя, чтобы они пронюхали про око.

– Пройдёшь через склад на пляже, там тебе заплатят, – говорит Гардель, приближаясь к око.

Сум бросается к матери, прижимается к ней. Нао обнимает его, укрывая рукой. Между их ногами распускаются тёмные цветы.