Альма. Ветер крепчает

38. Чернее чернил

– Ничего?

– Почти ничего, – сокрушённо говорит нотариус.

Амелия Бассак, одетая в чёрное платье, стоит за письменным столом, там, где всегда сидел её отец. По другую его сторону расположился на стуле старый нотариус их семьи. На коленях у него стопка исписанных чернилами бумаг, которая вот-вот соскользнёт на пол. Пустой портфель на ковре, у самых его ног, напоминает раздавленную каретой жабу.

Мэтр Бурназо, некогда одноклассник деда Амелии, – верный нотариус, с начала века наблюдавший все успехи и трудности их семейства. Понять, сколько ему лет, невозможно. Когда ему делают комплименты по поводу такого долголетия, он отвечает, что нотариусы не имеют права умирать. Так что он прекратил стареть лет пятьдесят тому назад.

Жан Ангелик стоит подле него. И не сводит взгляда с рук Амелии: когда она оперлась на столешницу, пальцы её раскрылись, как бабочки.

Здесь, на этой табачного цвета коже, и умер две недели назад Фердинан Бассак. Все мысли Ангелика лишь об этом. Он не может поднять глаз и посмотреть в лицо девушке.

– Вот здесь, – продолжает нотариус, – завещание вашего отца, который отписывает вам, мадемуазель, абсолютно всё. Но текст его – пятилетней давности. Оно составлено сразу после смерти вашей несчастной матушки. Теперь же обнаруживается, как я уже сказал, что всё перечисленное в нём, а именно: содержимое сундуков, земли, виноградники, банковские счета, недвижимость в Париже…

Нотариусу трудно дышать.

– Всего этого…

– Да-да?

– Всего этого больше нет.

Ещё несколько часов назад мэтр Бурназо был уверен, что сможет, в качестве единственного утешения, сообщить Амелии, что она – самая состоятельная наследница в городе. Но обнаружилось, что ничего нет.

– Ничего.

– И как вы это объясните? – спрашивает девушка холодно.

– Полагаю, что…

– Я задала вопрос счетоводу моего отца. Как вы объясните это, сударь?

– Ангелик? – нотариус поворачивается к юноше.

Тот вздрагивает. Он так погрузился в свои мысли, что даже не понял, что Амелия с ним заговорила. Ангелик берёт себя в руки. И отвечает с чувством и всей серьёзностью:

– Мне больно думать, мадемуазель, что вы узнаёте обо всём именно сегодня…

– Уж поверьте, узнаю, – говорит Амелия.

– Я был уверен, что вы знали…

– Меня не интересуют ваши представления о том, что я знала или не знала; просто скажите как есть.

Счетовод глубоко вздыхает.

– Когда два года назад ваш отец призвал меня в помощники, причиной было катастрофическое положение дел.

– Катастрофическое?

– У вашего отца не хватало средств для той жизни, которую он вёл.

– О какой ещё жизни вы говорите? – возражает Амелия. – Отец каждый божий день ходил в одном и том же платье. Он отдавал его в починку на улице Карм. Я же с восьми с половиной лет удлиняю траурные наряды. Единственные заметные траты в этом доме – на энциклопедии и морские карты.

– Война с Англией сильно повредила делам вашего отца. Ему приходилось отправлять суда под иностранным флагом…

– Не рассказывайте мне про дела отца, я знаю каждую строчку в его учётных книгах. Дела шли превосходно. Даже во время войны в Америке англичане не захватили ни один из его кораблей.

– Вы знаете его доходы, мадемуазель Бассак, но нужно также знать, во что ему обходилось всё то, что он имел.

– Действительно. Об этом мне ничего не известно, потому что все расходные книги у вас. А мне все отвечают, что девушке из хорошей семьи незачем знать о низменных расходах по хозяйству и сколько платят кучеру.

– Я точно так же никогда не видел этих книг, мадемуазель. Вот чего вы не знаете.

– Так зачем вы тогда нужны?

– Я должен вам кое-что сказать…

– Так говорите прямо, что должны, без ваших вводных слов о словах.

– Ваш отец уже год как не платил мне.

– Мм?

– Я на него не в обиде. Мне посчастливилось получить небольшое наследство от родственников со стороны матери. Я оставался при господине Бассаке из преданности.

– Какое благородство, – говорит Амелия недоверчиво.

– Действительно, за минувший год нет никаких отметок о вашем жалованье, – признаёт нотариус. – Однако с каких пор счетоводы соглашаются работать даром, а главное – не имея доступа к половине счетов нанимателя?

– Наверное, вы правы, мне стоило уйти…

Секунду он думает, потом прибавляет:

– Но я не бросаю человека, когда он падает.

Амелия отводит взгляд.

– Однако, – спрашивает нотариус, – как можно потратить за несколько лет миллионы, не возводя замков, не разбивая парков и не спонсируя художников или оркестр?

– Я не знаю, – отвечает Ангелик. – Очевидно, господин Бассак унёс с собой большую тайну.

– Что, простите? – вздрагивает Амелия. – Какую тайну?

Нотариус дипломатично подхватывает:

– Полагаю, господин Ангелик имеет в виду – не так ли? – что ваш отец, вероятно, вёл более сложную жизнь, чем мы предполагали.

– Женщины? – восклицает Амелия. – Любовницы? Тайные дети?

Нотариус уязвлённо поджимает губы.

– Никогда, мадемуазель, я бы не позволил себе подобных слов.

Амелия обходит стол кругом.

– И отчего же не сказать тех слов, которые вертятся у вас на языке? Женщина… Вы ведь знаете, что такое женщина, господин Бурназо? – спрашивает она, подходя к нотариусу. – Или мне вас просветить?

Ангелик рядом с ним смотрит на лодыжки Амелии под краем чёрного платья. И пытается перевести дух.

– Необходимо сохранять спокойствие, – говорит он.

Амелия перекидывается на него:

– А вот вы, Ангелик, почему-то нервничаете… Вы уверены, что рассказали нам всё?

Счетовод чудом удерживается от ответа. Амелия отходит на шаг.

– Взгляните, что у вас всё-таки есть, – говорит он ласково. – Не сказать, что это совсем уж ничего, Амелия.

– Не зовите меня по имени.

– У вас, мадемуазель, есть этот дом в Ла-Рошели, есть плантация в Сан-Доминго и, наконец, корабль где-то в Атлантике, прибыль с которого позволит вам продержаться первое время.

При этих словах нотариус распрямляется на стуле; он бледнее прежнего. Из стопки выскальзывают ещё бумаги. Настоящий листопад. Нотариус пнул кожаный портфель, лежащий на полу, будто надеясь, что тот придаст ему духу.

– Мда… Как раз об этом я должен поговорить с вами, – произносит он едва слышно.

– Кажется, – говорит Амелия, снова усаживаясь за

стол, – это не все хорошие новости на сегодня.

– У вас во дворе ожидают два господина. Вы ведь знаете, не так ли, что судовладелец никогда не отправляет торговую экспедицию единолично.

– Спасибо, я знаю.

– Эти господа вложили сто тысяч ливров в снаряжение «Нежной Амелии».

– Пусть не волнуются. По прибытии корабля они получат всё, что причитается, – говорит Амелия. – Судно вернётся в Ла-Рошель до конца года. Тогда и подведём итоги.

– Они просят о другом.

– То есть?

– В договоре есть пункт, согласно которому в случае исчезновения одного из компаньонов второй может незамедлительно получить назад вложенную в предприятие сумму.

– Незамедлительно?

– Считая с сегодняшнего дня.

– И… Вы же не хотите сказать, что именно за этим они и пришли?

– У них есть сомнения касательно…

– …способности четырнадцатилетней девушки управлять делами отца? Правильно?

Амелия подходит к окну.

– Хочу посмотреть, что это за благородные души.

Она прижимается лбом к стеклу и оглядывает двор.

– Надо же, ко мне гости! Господин де Сирьер с сыном!

Она оглядывается на нотариуса.

– Только не говорите…

– Да. Это они. Хотят получить свои сто тысяч ливров.

Амелия не может сдержать смеха. Она открывает окно, несмотря на январскую стужу.

– Господа, не мёрзните у крыльца. Поднимайтесь в тепло. У нас камин топится. Скажите слугам, что я вас жду.

Двое стоящих во дворе мужчин поднимают головы. Втиснутые в шубы и перетянутые шарфами, они похожи сверху на близнецов. Из-под совершенно одинаковых шапок на выдровом меху таращатся оторопелые глаза.

Амелия закрывает окно. Нотариус кашляет.

– Думаю, эти господа не хотели говорить с вами напрямую.

– Мило. И сколько мужества!

Теперь Ангелик не может отвести глаз от собранных на затылке волос Амелии Бассак. Откуда такая сила? Осиротевшая, разорённая, униженная – она никогда не была так ослепительна.

Через несколько секунд Сирьеры, отец с сыном, входят в кабинет. Из-за обуревающих их чувств они позабыли снять свои меховые шапки и шубы.

– Оставьте своих зверей у камина, а то они мне ковры замочат.

Господа не сразу понимают смысл её слов. Потом переглядываются и складывают шапки поближе к огню. Своё состояние они сколотили на шкурах выдры, когда стали завозить их миллионами с Мексиканских островов. Они носят их в любое время года и во всех мыслимых видах. Поговаривают, что даже бельё у них из выдры, мехом внутрь.

– Садиться я вас не приглашаю, – говорит Амелия, – потому что знаю, вы торопитесь.

Она улыбается обоим.

– Похоже, вы беспокоитесь из-за корабля, который носит моё имя. Весьма сожалею.

– Отец хочет получить назад свои деньги, – смело начинает юный Шарль.

– Сто тысяч ливров?

– Сто тысяч и проценты, – поправляет юноша.

– Конечно. Гроши тоже деньги. Вы правы, мой мальчик.

Шарль краснеет.

– Вы знали, что за три дня до Рождества ваш отец обсуждал с моим планы помолвки?

– По… помолвки?

Он краснеет ещё больше.

– Вот-вот, – говорит она, – я, как и вы, сперва подумала, что ваш отец хочет обручиться с моим. Но, похоже, речь шла о нас с вами, Шарли.

Она поворачивается к старику Сирьеру.

– Вы, сударь, передумали?

– Я хочу назад свои деньги, – отвечает Пьер де Сирьер. – Ни о какой помолвке я ни с кем не говорил.

– Я пряталась под этим самым столом, когда вы беседовали. И всё прекрасно слышала, хотя и видела только ноги. Могу даже сказать, что в то утро под туфлями на вас были носки из меха выдры. Вы сказали отцу: «Надо будет подумать о том, чтобы однажды поженить детей».

– Ваш отец придумал это для вашего удовольствия.

– Такие удовольствия не в моём вкусе. Полгорода говорили то же самое, подписывая с отцом бумаги. Так что мне в конце концов наскучило.

Она оглаживает длинными пальцами чёрное платье.

– Что поменялось с Рождества?

Амелия приподнимает полы юбки и смотрит на неё.

– Может быть, сударь, вам не по душе этот цвет? Но если жениться года через два-три, возможно, я смогу пойти под венец в белом…

Мэтр Бурназо в отчаянии вскакивает.

– Господа, мадемуазель Бассак переживает шок. Документы её отца ещё не приведены в порядок. Полагаю, она бы просила отсрочки в несколько месяцев.

– Я хочу назад свои деньги, – повторяет Сирьер.

– Однако поймите…

– Мэтр, – прерывает его Амелия, – дадут ли мне когда-нибудь право самой говорить от своего имени? Неужели я много прошу, учитывая, что теперь я единственная ношу имя Бассак?

Она спокойно поворачивается к посетителям.

– Господа, Бассаки никогда не заставляли своих кредиторов ждать, особенно самых ничтожных. Сегодня понедельник. К пятнице вам всё выплатят. Забирайте свою живность. И ступайте прочь.