Схватка

6

В понедельник Зоя Аркадьевна пришла на допрос без опоздания, причем на этот раз даже не пыталась делать вид, что убита горем. Сухо поздоровалась, положила на стол повестку, устало вздохнула и присела. Нарышкин молча заполнил официальную часть бланка, затем прочитал вслух и, предупредив об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, предложил Хабаловой расписаться.

— Итак, Зоя Аркадьевна, на первом допросе мы выяснили с вами, что убийца после преступления просто ушел из квартиры, ничего не взяв из вещей. С этим вы согласны?

— Да.

— Второе. Из ваших показаний ясно, что вы не знаете никаких смертельных врагов Федора Степановича, которые могли бы ему отомстить.

— Да, я не знаю их, но категорически отрицать это, конечно, не могу. Муж был скрытным, с кем-то пил, с кем-то вел разговоры, иногда приходил домой в синяках и ссадинах.

— Согласен, что в компании собутыльников могут выяснять отношения кулаками, но чтобы пойти на преднамеренное убийство, тем более не где-нибудь, а в собственной квартире, нужны веские основания, так?

— Да, но я таких причин не знаю.

— Вот мы их и выясняем. И одна из версий, правда, ее можно принять с большой натяжкой, это то, что убийство совершено вашим любовником Савелием на почве ревности преднамеренно или в состоянии крайней раздраженности, когда он пришел к вашему мужу выяснять отношения. Вы согласны с этим?

— Нет, нет и нет. Не мог он этого сделать! — с надрывом выкрикнула Хабалова.

— Чем вы можете подкрепить ваше утверждение?

Она слегка замялась, но потом сказала твердо:

— В это время он... его в Москве уже не было.

— А где он находился?

— В пути, ехал на Север.

Нарышкин подробно записывал в протокол свои вопросы и ответы Зои Аркадьевны, которая старательно делала вид, что все это ей безразлично.

— Назовите, пожалуйста, адрес, фамилию, имя и отчество Раи, у которой Савелий снимал квартиру.

— Я не знаю никакой Раи и знать не хочу! — вспылила Хабалова.

— Тогда мне придется предложить вам очную ставку с человеком, давшим эти показания. — Нарышкин снял трубку и позвонил в приемную: — Я вызывал к одиннадцати часам Конина... Ясно, — он положил трубку. — К сожалению, Конин еще не пришел. Итак, вы утверждаете, что ваш знакомый Савелий во время убийства был в пути на Север? Куда именно?

— Я этого не знаю.

— Вы его провожали?

— Нет, мы простились с ним в субботу.

— Чтобы прекратить разработку версии виновности вашего знакомого, нам обязательно нужно допросить Савелия, проверить факты и отсутствие состава преступления с его стороны. Согласны?

— Нет, я не хочу впутывать его в это дело. Он к нему никакого отношения не имеет, я в этом могу поклясться чем угодно.

— Увы, эмоции доказательной силы не имеют. Нам нужны факты. Вы убеждены в невиновности Савелия, так помогите проверить его алиби. Надеюсь, вы знаете, что это такое?

— Я же вас прошу, оставьте его в покое! Савелий ни при чем, он знать ничего не знает. В конце концов, убит мой муж, и в наказании убийцы прежде всего заинтересована я. Раз говорю, что это не Савелий, значит, это так. Ну какой же вы...

На глазах у Хабаловой выступили слезы. Она открыла сумочку, достала платок и аккуратно, чтобы не размазать краску на ресницах, промокнула их. Нарышкин увидел в сумочке записную книжку. Перехватив его взгляд, Зоя Аркадьевна моментально захлопнула сумочку, оставив платок в кулаке.

— Так, так. А ведь все, что нас интересует, вы носите с собой, — сказал Нарышкин, — придется попросить у вас записную книжку. Думаю, что в ней мы отыщем координаты Савелия и Раи.

— Да вы что! Почему вы позволяете себе такое?

Нарышкин почти не глядя протянул руку к краю стола и взял Уголовно-процессуальный кодекс:

— А я не шучу. Мы разыскиваем подозреваемого в совершении убийства, вашего любовника Савелия, вы же его скрываете от следствия. Вот, пожалуйста, статья 172 УПК говорит: «...личный обыск без вынесения о том отдельного постановления или санкции прокурора может производиться:... пункт 2. При наличии достаточных оснований полагать, что лицо скрывает при себе предметы или документы, могущие иметь значения для дела». Я не собираюсь нарушать социалистическую законность и на основании статьи 170 того же УПК выписываю постановление, — при этом Нарышкин взял бланк и стал быстро заполнять его. — Итак, я предлагаю вам в интересах следствия выдать мне вашу записную книжку.

— А если я вам ее не дам? — с вызовом спросила Хабалова, глядя на следователя сразу высохшими, злыми глазами.

— Тогда на основании той же статьи Уголовно-процессуального кодекса я буду вынужден пригласить сюда нашу сотрудницу, понятых, конечно тоже женщин. Вы понимаете? Результат будет тот же, но при иных обстоятельствах. Будьте благоразумны, — Нарышкин протянул руку.

Зоя Аркадьевна передернула плечами и с явной неохотой отдала ему записную книжку.

— Можете зря не рыться. Боброва Раиса Семеновна, там телефон и адрес, по которому мы снимали у нее комнату.

— Кем она вам доводится? — спросил Нарышкин, переписывая данные.

— Никем, мы встретили ее на толкучке в Банном переулке.

— Хорошо, проверим. — Нарышкин набрал знакомый ей номер: — Раиса Семеновна? С вами говорит следователь прокуратуры города Николай Николаевич Нарышкин... Ничего страшного не случилось. Вы можете приехать сейчас ко мне в прокуратуру?.. Спасибо, запишите адрес...

Положив трубку, Нарышкин испытующе посмотрел на Хабалову:

— На какую букву искать вашего любовника?

— Там нет ни его фамилии, ни адреса. Или вы полагаете, что мой муж был абсолютно неревнив?

Николай Николаевич стал медленно листать записную книжку, внимательно читая все имена, фамилии, названия учреждений. Время от времени он задавал Зое Аркадьевне вопросы.

«Соболева Велла, г. Магадан, улица Ленина, 15—378», — прочитал он и задумался. — Раз она магаданская, то могла знать Савелия. Возможно, его родственница».

— Кто такая Соболева?

Зоя Аркадьевна на мгновение замерла, задумалась и, отвернувшись к окну, тихо сказала:

— Это подружка у меня была, нет ее больше. Мы с ней вместе учились и даже родились в один день...

Нарышкин заметил, как учащенно запульсировала жилка у нее на шее. Неужели можно так разволноваться, вспомнив подругу?

— Оставьте пока себе этот блокнот и выучите его хоть наизусть, а мне нужно идти, — сказала Хабалова, внезапно встав.

— Только, пожалуйста, после того, как подъедет Боброва. Подождите немного. Я не понимаю, что вас так взволновало?

— Вам бы все это пережить да не поспать ночи, посмотрела бы я на вас...

Вскоре в кабинет постучали, и вошла пожилая женщина с бегающим взглядом и просительным выражением на лице.

— Я — Боброва, вы меня вызывали по телефону.

— Пожалуйста, проходите, Раиса Семеновна. А вы, Зоя Аркадьевна, теперь можете идти. Сейчас отмечу вам повестку.

Нарышкин писал и украдкой посматривал на женщин. Те сидели молча, не глядя друг на друга.

— А вы что, уже виделись сегодня? — поинтересовался он.

Хабалова встала, резко взяла повестку и, бросив:

— Теперь это не имеет никакого значения! — направилась к двери. Нарышкин проводил ее взглядом, гадая, чем вызвано столь бурное проявление чувств.

— Раиса Семеновна, я пригласил вас, чтобы допросить в качестве свидетеля по делу об убийстве Хабалова Федора Степановича.

— О господи! — прошептала женщина и перекрестилась. — Я о таком впервые слышу.

— Это муж Зои Аркадьевны, вы разве не знали ее фамилию?

— Нет. Я и по отчеству-то ее не знала. Зоя, и все тут.

— Расскажите мне о вашем постояльце: кто он, откуда приезжал, сколько прожил?

— Это Зоин ухажер, что ли? Савелий Матвеевич?

— Он самый.

— Сдала я ему комнату в начале марта, — зачастила Боброва, — помню, на восьмое марта он букетик тюльпанов подарил, уважительный такой. Заплатил сразу девяносто рублей за три месяца вперед и жил себе. Я двухкомнатную занимаю, мои все померли, одна осталась, а без людей скучно, да и на пенсию нешибко разгуляешься, вот и пустила. Нельзя разве?

— Как фамилия вашего постояльца?

— Вот фамилию-то и запамятовала. Да и зачем она мне, чай, не грабитель какой-нибудь. У самого денег девать некуда, пачками по всем карманам! Да все сотенные. Самостоятельный мужчина.

— Хорошо, можете не вспоминать. Я все его данные узнаю в милиции. Вы ведь его прописывали?

Словоохотливая пенсионерка разом сникла.

— Виновата я, — тихо призналась она, — не прописывала.

— А ведь это — нарушение закона, Раиса Семеновна. Он что, сам просил об этом?

— Да нет, он мне пятнадцать рублей дал и паспорт на прописку. Я записала на бумажку и фамилию, и все, чтобы не забыть, как величать-то его. Да вот бумажку куда-то заховала. Вы уж извините меня.

— Постарайтесь вспомнить фамилию.

— Как-то на «л», Лисицын... нет, не помню. Что-то тоже такое... — помахала растопыренными пальцами в воздухе, — пушистенькое.

— Может быть, Соболев?

— Ой, правильно, Соболев! Точно, Соболев! — обрадовалась и даже перекрестилась.

— Каков он из себя?

— У-у, прямо богатырь! — опять обрела разговорчивость Раиса Семеновна. — Плечи едва в дверь проходят, я ему по грудь буду. Волосы черные, глаза карие, видный мужчина. Я еще Зойке говорила, чтоб держалась за него.

— Откуда он приехал?

— Кто ж его знает! Говорил, что сибиряк. Я к нему с расспросами не лезла. У них свои дела, молодые, что я ему. Как приехал, так и уехал. А отбыл он двадцать шестого мая в обед. Собрал вещички и — с Зойкой на такси.

«За день до убийства, — отметил для себя Нарышкин. — Это он мог сделать, чтобы обеспечить алиби».

— А не говорил Савелий Матвеевич, куда и как едет?

— Ничего не говорил, да я и не спрашивала. Поинтересовалась только, когда его ждать. Ответил, что не знает. А я ведь еще подумала, что он с Зойкой улетает, два билета заказывал через какого-то друга по телефону на двадцать восьмое мая. Только вот куда — не расслышала, уж извините старую.