Схватка

2

Новые сведения, полученные Морозовым в ходе допроса Друце, в корне меняли дело. Поэтому Нарышкин решил не мешкая вызвать Зою Аркадьевну на допрос и с ее помощью попытаться пролить свет на возникшую версию.

В третьем часу дня Хабалова несмело вошла в кабинет следователя. Черный костюм и такая же косынка на шее, прямой маленький нос распух от слез, уголки губ скорбно опущены — весь вид этой женщины свидетельствовал, что она глубоко переживает гибель мужа.

— Здравствуйте, Зоя Аркадьевна, прошу садиться. — Она устало опустилась на стул, и Нарышкин почувствовал тонкий аромат дорогих французских духов. — Как ваше самочувствие?

— Лучше не спрашивайте, — вяло махнула она рукой, — не дай вам бог оказаться в таком положении. Кровать, костюмы, ботинки — все напоминает. Вчера вечером начала стирать белье — ведь надо что-то делать, а в баке его рубашки, — Хабалова поднесла к глазам платок смахнуть навернувшиеся слезы.

— Я вам сочувствую и думаю, с вашей помощью мы найдем преступника. Успокойтесь, — Нарышкин начал заполнять шапку протокола.

Зоя Аркадьевна сделала несколько судорожных глотков, словно ей не хватало воздуха. Потом убрала платок в сумочку, показывая, что готова к разговору.

— Вы очень любили своего супруга?

— А как же иначе? Прожить двенадцать лет вместе...

— Извините за нескромный вопрос: тогда зачем вам любовник?

Зоя Аркадьевна вспыхнула, резанула следователя взглядом:

— С чего вы это взяли?

— У меня есть основания спросить вас об этом, — несколько жестче обычного ответил Нарышкин. — Все, что я спрашиваю, я протоколирую. Поэтому прошу относиться к моим вопросам со всей серьезностью. Итак, меня интересует все, что касается вашего любовника. Мне нужно услышать от вас имя, отчество и фамилию этого человека. Вы знаете, где он находился в момент убийства?

— Клянусь вам, он не убивал! И оставьте его в покое!

Это было сказано с такой эмоциональной силой и уверенностью, что Нарышкин на мгновение заколебался.

— Клятва не является доказательством. Следствию нужны факты. Можете вы по часам, а лучше по минутам рассказать, где он был в тот день?

— Нет, потому что я его не видела.

— Тогда не беритесь отвечать за него. Он женат?

— Нет.

— В таком случае ни вам, ни ему уже нечего стесняться.

— Не хочу я его впутывать в это дело. Понимаете вы или это слишком сложно для вас? — с тоской сказала Хабалова.

— У вас были причины не любить своего мужа?

— Ну, знаете!.. Это никого не касается.

— Касается. Задача следователя — реабилитировать всех подозреваемых и найти настоящего убийцу. Поймите, если Савелий не причастен к убийству, мы убедимся в этом и оставим вашего знакомого в покое. Итак, кто он, как мне с ним встретиться?

Зоя Аркадьевна некоторое время молчала, упорно отводя взгляд, потом едва слышно прошептала:

— Нет его здесь, уехал, куда — не знаю.

— Как его фамилия, имя, отчество?

— Вы же знаете, Савелий... — На глазах Хабаловой вновь показались слезы. Она всхлипнула, попыталась что-то сказать, но с трудом сдерживаемые рыдания мешали говорить. — Не виноват он ни в чем, не виноват... поймите, не виноват... — судорожно глотая слезы, твердила Зоя Аркадьевна. — Поэтому я вам ничего не скажу... Можно мне уйти? — Зоя Аркадьевна прижала ко рту скомканный платок.

Нарышкин отметил повестку и проводил расстроенную женщину до двери.

С утра Геннадий Козлов отправился на поиски Ирины Берг — незамужней, тридцати лет от роду, прописанной вместе с теткой Антониной Павловной в коммунальной квартире. Когда-то эту квартиру в пол-этажа в одном из лучших доходных домов целиком занимала их семья, но время одних разбросало по свету, других забрало из жизни, и Антонина Павловна постепенно перетаскивала к себе семейные реликвии, забив вещами и мебелью комнату так, что дышать и двигаться в ней было трудно.

Вдохнув сухого, настоянного на старых запахах воздуха, Козлов закашлялся. Хозяйка придвинула ему пепельницу — бронзовую ладонь.

— Курите, успокаивает. Хотя волнуюсь я... Напрасно о визите не предупредили, я бы подготовилась. Учтите впрок, юноша, время ломает женскую форму, но ужесточает суть. Если дадите мне несколько минут, то от нашего разговора будет больше толка, — она ушла за ширму и вернулась в расшитом птицами старом кимоно и шелковом платке, скрученном на голове тюрбаном. Исчезли растерянность и нервозность — она смотрела на Козлова с интересом и легкой покровительственностью, что пристало даме ее лет.

— Антонина Павловна, если бы я был чуточку постарше и не женат, все бы отдал, чтобы покорить ваше сердце.

— Спасибо, милый юноша. Осталось только правильно сесть. Помните, как Шерлок Холмс заподозрил одну даму? Она вела себя необъяснимо только потому, что у нее был не напудрен нос, а Холмс посадил ее лицом к свету. Поэтому вы садитесь сюда, а я — сюда, — она опустилась в глубокое вольтеровское кресло, затенив лицо рукой. — Вы пришли говорить об Ирине? Что с моей внучкой?

— Надеюсь, ничего плохого. Мне надо с ней увидеться, задать несколько вопросов. Возможно, она сможет нам помочь.

— Ах, вот что... — Мышцы лица сразу расслабились, она устало потерла виски сухими ладонями: — А я адреса ее не знаю... От человека, который был ей всем — другом, отцом, мужем, — наконец... ушла. Зачем?! Кому что доказала? Ну и доказала — Лаевский стал за это время директором музея, а она? Из Дома моделей, куда я ее устроила манекенщицей, тоже ушла, учит девочек и мальчиков бальным танцам в Доме пионеров и счастлива с каким-то... — Она не договорила, махнула рукой, помешала кончиком сигареты пепел в бронзовой ладошке: — Столько было надежд, такая красота... А верно, красота кому в дар, кому — испытание...

— Не огорчайтесь. Возможно, этот человек даст ей в жизни больше счастья. Кем она работает?

— Вы хотите поймать меня на слове, — грустно усмехнулась она, — а мне скрывать нечего. Все, что знаю о ней, — от Дарьи, экономки Лаевского. Она передала мне Иринины вещи, которые оставались у Лаевского. Мы разговорились. Знаете, как бывает?.. — старческие веки притушили влажно заблестевшие глаза. — С чужими легче откровенничать, они не спорят, не осуждают, им просто нет до вас дела.

— Большое спасибо, Антонина Павловна, извините, что побеспокоил.

Она проводила Козлова до лифта. И хотя он предпочитал вниз спускаться пешком, пришлось задержаться — ей явно что-то еще хотелось сказать:

— До войны был другой лифт, с зеркалом, диванчиком, обитым красным бархатом. И никто грязных сумок не ставил, не плевал, хотя время такое было... — Наконец торопливо, уже под шум поднявшегося лифта: — В новых районах Ирину не ищите. Там для нее — что чужой город. Здесь росла, в Центральный Дом пионеров этими самыми... бальными танцами заниматься ходила...

— На Ленинских горах? — переспросил Геннадий.

— Ну что вы, у Мясницкой! Там еще памятник Грибоедову.

«Значит, рядом с улицей Кирова — перевел на язык современных понятий Геннадий, — там в переулке действительно есть Дом пионеров. Вот сразу туда и наведаюсь».

Он вышел к метро «Площадь Ногина» по улице Разина и, явно под впечатлением недавней беседы, вспомнил, что называлась улица раньше Варваркой, как считают — в честь варева из меда с хмелем за две копейки кружка. А тут же, на Маросейке, за пятачок можно было купить теплую гречневую требуху с подсолнечным маслом или с ливером пирожок.

Сейчас в маленьком зале закусочной «Маросейка» столовался приехавший в столицу по торговым и личным делам народ. Оценив взглядом очередь, Козлов мужественно решил отложить обед до лучших времен и сообщить Морозову, где он находится. Но в трубке раздались частые гудки — «занято».