Схватка

1

Наблюдательность свойственна человеческому роду, а в среде тех, для кого она становится еще и профессиональной привычкой, замечено и неопровержимо доказано: понедельник — день тяжелый. И неважно, светит ли солнце или стянуто тучами московское небо, — за выходные дни по городу происшествий набирается достаточно, чтобы основательно загрузить инспекторский состав Московского уголовного розыска.

В этот день все было первым — первый день недели, первая неделя месяца и сам месяц был самым первым летним. И только вечная спешка, озабоченность, желание удлинить и без того длинные летние дни были прежние. Начальник отдела МУРа полковник милиции Дроздов вернулся с оперативки. Как всегда, вчера — не ведал, а сегодня голова уже занята подробностями новых дел. С годами появилась привычка работать экономно, загружая память необходимой информацией, а когда нужно, как бы давать ей вольную. За это она благодарно в нужный момент предоставляла из своих тайников старые связи, разработки, фамилии лиц, проходивших по ним. Дроздов рассеянно смотрел в окно, ни на что не отвлекаясь, и вспоминал закрытое два года назад дело Гришина.

В блокноте убитого вчера при странных обстоятельствах гражданина Хабалова была обнаружена запись: «Лаевский Владислав Борисович». Эта фамилия всплывала в гришинском деле. Делом непосредственно занимался старший инспектор Морозов, ему, как говорится, и карты в руки.

Дроздов предпочитал в начале расследования не навязывать сотрудникам своего мнения по делу, считая, что это помогает развивать оперативную самостоятельность. Вот и сейчас, предложив Морозову садиться, полковник сразу же предупредил:

— Хочу поручить вам, Борис Петрович, одно дело. Вчера у себя дома был убит некий Хабалов Федор Степанович, художник-гравер. По материалам, собранным оперативной группой, выезжавшей на место происшествия, зацепиться пока не за что. Протокол осмотра без следов и улик. Судебный медик дал лишь предварительное заключение, что смерть наступила вчера, в воскресенье, около четырнадцати часов, в результате нанесения удара по голове в области темени тупым предметом. Протоколы допроса соседей по дому ничего существенного не содержат: никто ничего не видел и не слышал, — Дроздов продолжал перебирать документы в тонкой папке уголовно-розыскного «дела», лежавшей перед ним. — Вот что показала жена убитого, Хабалова Зоя Аркадьевна: «...я вернулась из магазина примерно в половине третьего, дважды позвонила. Потом открыла дверь своим ключом, прошла в кухню, выложила продукты в холодильник, крикнула Федю к столу, он не отзывался. Ни в комнатах, ни в туалете его не было. Ванная была заперта изнутри. Я его позвала, он не отвечал. Сначала я подумала, что он шутит, и сильно отругала его. Потом почувствовала, что что-то не так. Позвала соседей, взломали дверь. Было уже минут двадцать четвертого. Смотрю — на полу в углу Федя сидит с пробитой головой...»

— Да, слишком уж необычно, товарищ полковник, — осторожно вмешался Морозов. — Убитый — в запертой изнутри комнате...

— Это еще не все. Сосед по лестничной площадке Чурилин, который монтировкой взломал дверь, показал, что убитый сжимал в руке откупоренную и начатую бутылку водки... А вот на снимках криминалиста этой бутылки уже нет. Она обнаружена на кухне и передана на экспертизу химикам и в дактилоскопию. Заключения пока нет. Ясно одно: сам себе Хабалов голову проломить не мог. Это сделал кто-то другой. Так?

— Но как он тогда запер Хабалова изнутри? Может быть, задвинул дверной шпингалет через щель ножом?

— Отпадает. Дежурная бригада, выезжавшая на место происшествия, проверяла: невозможно. Не будем гадать. Появятся факты, будут и выводы. Пока есть одна маленькая зацепка, из-за которой я и решил поручить розыск вам, Борис Петрович. Помните, по делу мошенника и спекулянта Гришина проходил свидетелем художник-реставратор, некий Лаевский?

— Конечно, — насторожился Морозов.

— Так вот, в записной книжке Хабалова есть телефон и адрес Лаевского. Тогда его виновность доказать не удалось. Но теперь этого коллекционера картин нужно проверить еще раз. Убитый — художник-гравер, тот — художник-реставратор. Вот и разберитесь. Кто вел дело Гришина от прокуратуры?

— Николай Николаевич Нарышкин.

Начальник отдела снял трубку, позвонил в прокуратуру города и договорился, что дело об убийстве Хабалова будет вести старший следователь Нарышкин.

— В помощь возьмите Козлова. Тут полный простор для его фантазии. Желаю успеха.

Дроздов поднялся из-за стола. Это означало, что разговор окончен.

«Да, дело действительно странное, — думал Морозов, шагая по длинному коридору. — Как мог убийца после совершения преступления запереть свою жертву в туалете на щеколду? Каким способом он мог это сделать? Возможно, сильным магнитом? И главное, зачем? Чтобы выиграть время?..»

Рассуждая сам с собой, Морозов вошел в свой кабинет. С некоторых пор к нему со своим столом переехал Геннадий Козлов. Он редко расставался с улыбкой, и, планируя задание, Морозов всегда учитывал его умение легко сходиться с самыми разными людьми. Но общительность Геннадия иногда выводила Морозова из себя, так как подчас по телефону из города ему невозможно было дозвониться. Вот и сейчас, открыв дверь кабинета, Борис Петрович застал его за любимым занятием.

«Закругляйся», — жестом показал Морозов и стал собираться, чтобы ехать к Нарышкину. Козлов кивнул в знак согласия, но закончить разговор не торопился.

— Помочь? — тихо спросил Морозов и взял трубку с параллельного аппарата. Это подействовало, и, оставив в покое телефон, Козлов с обидой посмотрел на шефа. Но уже через несколько минут, выслушав суть дела, с азартом воскликнул:

— Если мы, Борис Петрович, размотаем это дело, наши имена будут вписаны золотом в славную историю МУРа...

— А если нет, то в личные дела будет вписано по выговору.

— Думаю, это нам не грозит, поскольку мне пришла одна идея.

— Как всегда, гениальная, — машинально подколол Морозов, мысленно суммируя имеющиеся факты.

— Правда, Борис Петрович...

— Ладно, потом ознакомишь. А сейчас нужно ехать к Нарышкину.

— Подождите минуточку, я мигом, — метнулся к двери Козлов.

Вернулся он минут через двадцать с увесистым свертком под мышкой. Морозов вопросительно взглянул на лейтенанта, но расспрашивать не стал, поскольку у него самого тоже возникла своя версия, которую необходимо было проверить на месте.

— Вот ведь интересное чувство, — усмехнулся Козлов, шагая по коридору прокуратуры Москвы. — Хороший человек Николай Николаевич, работяга. Два года я к нему не ходил и еще бы столько же его не видеть.

— За что же ты невзлюбил Нарышкина?

— Не уважает он нашего брата, насмехается, а кабинет мрачный такой, казенный, смотришь на стены, и кажется, что они карболкой пропитаны.

— Это ты его еще не понял... Заметь, Геныч, в нашем деле без чувства юмора, как без кожи... Универсальное средство при нападении и защите.

Морозов распахнул дверь кабинета. Как и всегда, Нарышкин, обложившись кипами «дел» и бумаг, усердно писал. На приветствие вошедших только кивнул головой. Закончив мысль, отложил ручку и вышел из-за стола.

— Опять, значит, с ворчливым стариком в упряжке? И не поверите, а я соскучился по вашим молодым лицам. Жаль, что повод для встречи у нас специфический. Ну да что поделать. Думаю, что начальство вас озадачило? Предлагаю начать с осмотра места происшествия. Знаете, почему я очень люблю работать с вами, уважаемые Борис Петрович и Геннадий Прохорович? Борис Петрович всегда за рулем... а для нас время... — он только сокрушенно вздохнул, утверждая бессилие слов, и тут же деловито прибавил: — Хабалова дома и ждет нас. Едем...

У дома тринадцать по улице Марии Ульяновой Морозов свернул во двор и поставил «Москвич» рядом с другими машинами, выстроившимися на асфальтированной площадке. Многоподъездная, девятиэтажная глыба послевоенной постройки. Огромный двор, у каждого парадного лавочки, на которых сидят бдительные старушки. Провожаемые десятками любопытных глаз, оперработники вошли в четырнадцатый подъезд, поднялись на последний этаж, позвонили. Открыла начавшая полнеть, но все еще привлекательная блондинка с воспаленными от слез глазами.

— Старший следователь прокуратуры Нарышкин, — представился Николай Николаевич. — Извините, что беспокоим вас, но вчера выезжала дежурная бригада, а расследование будем вести мы.

Хабалова молча прошла в первую от прихожей комнату, видимо служившую гостиной. Справа широкая тахта, на которую со стены спускался большой темно-бордовый ковер. У противоположной стены — сервант, уставленный хрусталем. В дальнем углу — торшер и два кресла.

— Нам бы хотелось кое-что уточнить. Зоя Аркадьевна, разрешите задать вам несколько вопросов? — спросил Нарышкин, раскладывая на столе папку с бумагами. — Расскажите, пожалуйста, все по порядку с того момента, как вы проснулись в воскресенье.

— Что говорить?.. Встали поздно, в десятом. Накануне Федя долго смотрел по телевизору футбол, ну и я не спала, вязала. Позавтракали...

— О чем вы говорили в то утро? — спросил Морозов.

— Да вроде бы ни о чем. Я предложила сходить в кино, давно мы вдвоем никуда не выбирались, а он не захотел. Он вообще последнее время стал какой-то раздражительный. Я посуду стала мыть, а он, ни слова не говоря, оделся и ушел. Вернулся домой около часу. Я спросила, где был. Пошел, говорит, за сигаретами, встретил дружков, поболтали, пропустили по кружечке пивка. А за хлебом, спрашиваю, зайти не догадался? Опять обиделся. Я не стала собирать обед и решила сама сходить в магазин после двух. Он сел телевизор смотреть. Я оделась и минут за пять до открытия пошла в магазин, вернулась в половине третьего, а дальше вы знаете...

На ее глазах показались слезы, и Нарышкин торопливо спросил:

— Зоя Аркадьевна, у вашего мужа были враги?

— Он об этом не говорил. Да какие у него могли быть враги?

— А вы не торопитесь, ведь просто так человека не убивают. Может быть, вспомните, как кто-то его или вас обидел, к кому-то приревновал...

Но Хабалова уже, казалось, ничего не слышала, заторопилась в смежную комнату, причитая по-бабьи, с подвыванием:

— Господи, как я теперь, одинешенька, жить буду?

Звякнул стакан, запахло валерьянкой.

Морозов взглядом спросил у Нарышкина разрешения и встал. Геннадий, с трудом сохранявший невозмутимый вид, заторопился за ним. Они остановились у двери ванной.

— А теперь, Борис Петрович, можете убедиться, что не зря пестовали вашего верного помощника, — полушутливо сказал он, извлекая из своего свертка увесистый магнит. — Вот такой штучкой преступник сначала проломил голову Хабалову, а потом запер дверь, чтобы инсценировать несчастный случай.

После осмотра оперативники из дежурной бригады поставили шпингалет на место, и Козлов попытался снаружи закрыть его. Однако из этого ничего не получилось.

— Наверное, слабоват, — сконфуженно признал Геннадий. — Но в самом принципе я уверен. Иначе что получается?..

Морозов достал из кармана капроновую леску, зацепил петлей ручку шпингалета. Потом перекинул оба конца на внешнюю сторону двери, прикрыл ее и осторожно повел леску на себя. С третьей попытки шпингалет вошел в гнездо.