Схватка

Понятые подписали протокол. Их попросили держать в тайне материалы следствия.

Затем были составлены описи ценностей и имущества. Дачу опечатали, ее владельца под конвоем усадили во вторую машину. «Волга» Гришина с помятым капотом была на ходу, и Морозов дал распоряжение одному из товарищей отогнать ее на автобазу УВД и сдать под охрану.

Борис ехал в последней машине. Где-то далеко над Москвой светилось пасмурное октябрьское небо, озаренное множеством огней. Ровно гудел мотор, монотонно шуршали шины.

«Устали ребята сегодня, — отметил про себя Морозов, глядя, как клюет носом Козлов. — Интересно, узнает Монетчиков свои картины или откажется?» — думал Борис, прикидывая, как заставить этого алчного уголовника во всем признаться. Ведь он совершил убийство, и самое суровое наказание его ждет именно за это; что ему теперь другие статьи кодекса? Наверняка он будет молчать, набивать себе цену и скажет правду лишь в том случае, если поймет, что это ему выгодно.

Еще одно дело закончено. Морозов с благодарностью вспомнил Жукову, сообщившую об ограблении, припомнил выражение растерянности на лице, когда она на процедуре опознания узнала Жигарева и Гладкова. Испугайся она тогда или пожалей их — эти распоясавшиеся хулиганы с еще большей наглостью и верой в безнаказанность шли бы на более страшные преступления. Сейчас они присмирели, и в голосе у них вместо былого хамства звучат нотки сожаления и раскаяния. А времени в тюрьме достаточно, чтобы подумать обо всем. Даже хитрейший Гришин, кажется, тоже понял, что все его ухищрения бесполезны.

В памяти Бориса, как в калейдоскопе, мелькали участники по делу. И в этом множестве лиц, имен и фамилий судьба Ирины особенно волновала его. Слабовольная и изнеженная, она с детства рассчитывала на легкую победу, не привыкла что-либо делать во имя этой победы и рано или поздно обязательно пополнила бы армию красивых неудачниц, которые были во все времена и до сих пор не расстаются со своими претензиями к жизни, но не к себе.

Морозов понимал, что случившееся должно изменить ее, в этом прозрении он сыграл далеко не последнюю роль. Ведь именно он заставил ее взглянуть на себя другими глазами. В силу профессии Морозову нередко приходилось встречаться с людьми корыстными, беспринципными, потерявшими человеческий облик. Другая на ее месте могла бы не стесняться в выборе средств и, если уж влюбленный старичок попался на крючок, прибрала бы к рукам не только его ветхую душу, но и все движимое и недвижимое имущество. Скорее, ею руководило безволие. Сейчас она хочет себе и другим показать, что она не ничтожество. Он поможет ей — она должна учиться, работать и жить.

Замелькали знакомые московские дома, мысли рассеялись. Скоро встреча с руководством, доклад о завершении операции и отдых.

...Машины въехали во внутренний двор управления московской милиции. Наконец-то можно расслабиться, стряхнуть с себя усталость.

В сопровождении конвоя унылая фигура Гришина медленно скрылась за массивной дверью КПЗ. Щелкнул запор, и с этого момента начался для него фактический срок заключения.

— Геннадий, организуй сдачу ценностей под охрану, и после этого все свободны, а я пойду в ДПЗ к Нарышкину, небось заждался старина.

Нарышкина он застал в невзрачном и маленьком кабинете. Тот писал, как всегда.

— Добрый вечер, Николай Николаевич, можете поздравить с успехом. В тайнике у Гришина найдено несколько знаменитых полотен и огромные ценности.

— Молодцы, жму руку. Я тоже кое-чего достиг и считаю, что допросы провел с пользой, а последний мне просто доставил педагогическое удовольствие. Приятно, знаете ли, видеть, как у тебя на глазах меняются и психология, и убеждения, и прочие устоявшиеся принципы.

— Кто же это вас так уважил?

— Золотарев Рудольф Кириллович. Проклинает день и час, когда вошел в семью Гришиных, утверждает, что это они довели его до такой скорбной жизни, толкнули на преступление. Он сам хотел признаться нам, но тесть для него — страшней войны. Теперь он осознал, перековался и прочее, и прочее. Кстати, я не очень доверяю людям настроения: после панического испуга и раскаяния они могут впадать в противоположное состояние и все отрицать. Предлагаю, пока есть время, провести официальное опознание картин.

— Согласен. Я сейчас все организую.

Для Морозова это было привычным делом. Пока по его просьбе Козлов доставлял в кабинет следователя конфискованные полотна, Морозов зашел в диспетчерскую гаража и пригласил шоферов в понятые. Сразу нашлись два добровольца.

Привели Золотарева, он вошел в кабинет, как бывалый заключенный, держа руки сзади.

— Рудольф Кириллович, на предыдущем допросе вы говорили, что хорошо запомнили содержание картин, которые вы отобрали у Подлунского для своего тестя...

— Бывшего тестя.

— Юридически, пока вы не расторгли брак, он для вас родственник. Итак, вам предлагается провести опознание холстов, проданных Гришину вами за три тысячи рублей. Борис Петрович, пригласите, пожалуйста, понятых.

Нарышкин разъяснил вошедшим их обязанности и предъявил для опознания Золотарева все имеющиеся в наличии холсты. Тот быстро отобрал знакомые ему произведения и торжествующе заявил:

— Вот они, голубчики! Теперь мой сродственничек не отвертится! Наконец-то ему придется восполнить свой пробел в трудовом воспитании. Ишь, грязной тачкой рук не пачкай...

— А вы уверены, что это именно те полотна?

— Обижаете, гражданин следователь. Я ведь очень живописно изложил в предыдущих показаниях, что именно на каждом холсте намалевано. Можете убедиться, все сходится.

— Пожалуйста, поставьте свою подпись в протоколе.

Золотарев размашисто расписался, подарил следователю торжествующую улыбку и вкрадчиво попросил:

— Николай Николаевич, перед лицом этих симпатичных товарищей пообещайте мне, что поможете подняться из грязи, не затопчите, протяните руку, не побрезгуйте. Ведь вы такой сильный! Дайте мне хоть два, хоть три года, но условно. А?.. Николай Николаевич?

— Это будет решать суд, а он всегда учитывает при вынесении приговора степень помощи, которую оказал подсудимый в раскрытии истины, его чистосердечное признание и раскаяние. А я могу лишь отметить, как вы вели себя на предварительном следствии. Видимо, ваше будущее — в ваших руках.

Нарышкин вызвал конвой и, когда они остались одни с Морозовым, спросил:

— Ну как, есть еще порох в пороховнице?

— Вижу, что держите его сухим.

— Да я про ваш. Вы же устали больше меня. Давайте-ка еще раз вызовем на последний допрос Монетчикова?

Морозов смотрел на Нарышкина и почти с завистью любовался его энергией, задором. Этот мрачный на вид человек по-настоящему жил своей работой. И куда девалась усталость, которая какой-то час назад так старила его и без того иссушенное, морщинистое лицо?

— Николай Николаевич, Монетчиков не Рудик, с ним разговаривать сложнее. Может быть, отложим?

— Устал я, хочется побыстрее закончить это дело. А если откровенно, то я всегда за людей борюсь, думаю, что в этом — наше призвание. Жалко ведь, когда по молодости или по глупости пропадают, а спасать душу этого?.. Пусть выскажется в последний раз. Идет?

Морозов согласился. Теперь, когда были задокументированы основные улики, признание или непризнание Монетчикова практически ничего не меняло, и только поэтому опытный следователь шел на допрос без тщательной подготовки.

Монетчиков вошел в кабинет темнее тучи. Он не любил вечерние вызовы, за ними всегда скрывалась какая-то таинственная неприятность. Он мрачно следил за авторучкой следователя, заполнявшего бланк протокола допроса, и искоса поглядывал на Морозова.

— Начнем, — сказал Нарышкин. — Итак, на основании имеющихся фактов и ваших показаний я записал в протоколе следующее: «Седьмого октября сего года Подлунский купил у меня, Монетчикова Ивана Андреевича, четыре холста неизвестных мне художников за три тысячи рублей». Согласны?

— Было такое.

— Далее излагается суть дела: «Восьмого октября, то есть на следующий день, Подлунский возвратился в Москву и примерно в 22 часа недалеко от своего дома был ограблен по наущению гражданина Золотарева Рудольфа Кирилловича его приятелями Жигаревым и Гладковым. Впоследствии (по показаниям Золотарева Р. К.) тот продал эти четыре холста своему тестю Гришину, после ареста которого картины конфискованы и опознаны его зятем, Золотаревым Р. К.». Вам, гражданин Монетчиков, необходимо также опознать указанные выше холсты.

— Ну, зятек дает, — Монетчиков разразился хохотом, потом успокоился, деловито спросил: — Вы что же, считаете — я их опознаю, а потом в своей камере на стенку повешу? Вот будет умора! Да на черта они мне теперь нужны?

— Тогда адресуйте их прежнему владельцу. Назовите, кто он и где проживает. Думаю, суд правильно оценит ваш честный поступок.

— Ага, и припаяет по совокупности, а мне только этого сейчас и не хватает. Я вам так скажу: мне этот Подлянский всю жизнь перекалечил. Хитрее его разве что Микола Чудотворец. А может, Подлянский сам где-то стащил эти картинки?.. А потом подложил их мне в сарай, предложил за них монету, я согласился и теперь вроде как за болвана играю. А ну как пропажа найдется, ведь я козлом становлюсь. Так-то вот. Большие деньги зазря не даются! Не видел я ничего — и гори все огнем. Дали бы закурить на прощанье, Николай Николаевич.

Морозов протянул ему сигарету.

Осторожно нацарапав свои корявые подписи на каждом листе, Монетчиков под конвоем понуро поплелся в свою камеру.

В кабинет тут же вошел Козлов.

— Караул устал, руководство все издергалось.

— А в чем дело? — спросил Нарышкин.

— Никак не может пожать ваши мужественные руки.

Через несколько минут все участники операции собрались в приемной начальника управления и негромко шутили на тему о том, что никогда не знаешь, ждет ли тебя за этой дверью добрый гений или выговор.

Вышел начальник отдела, пригласил всех зайти и стал в общих чертах, не претендуя на точность, излагать суть событий. Он подчеркнул трудности, возникавшие в ходе разработки, которые благодаря инициативе и настойчивости коллектива были успешно преодолены.

Морозов слушал своего руководителя и думал, что умение докладывать — это тоже искусство. Всегда приятно чувствовать результаты своего нелегкого труда, и особенно тем, кто вложил в него много инициативы, энергии, душевных сил. И где-то на вершинах статистики в масштабах страны будет числиться всего лишь единичное, может быть, одно из тысячи законченных уголовных дел.

Генерал, как обычно, был краток: поздравил, поблагодарил, пообещал поощрение и, обращаясь к Морозову, сказал:

— Ну а вам, Борис Петрович, нужно будет выделить материалы на Лаевского в самостоятельное делопроизводство и не спеша, основательно заняться им. Судя по шифровке Подлунского, Лаевский принимал участие в крупных спекуляциях... Трудно вам с ним придется.

— Трудно, — согласился Морозов, — такая уж наша профессия.

Хамелеоны