Схватка

13

Несмотря на все старания Клары Ильиничны, завтрак не понравился Анатолию Прокофьевичу: салат показался несвежим, хотя он только что был приготовлен; жаркое — недосоленным и даже бутерброды с икрой и семгой, к которым он не имел претензий, не вызывали у него аппетита и остались нетронутыми.

— Спасибо. Я пошел трудиться, — сказал он, выходя из-за стола.

— Господи, да что с тобой происходит?! Или я разучилась готовить? Да ни в одном ресторане так вкусно...

Но Гришин уже не слышал слов супруги. Он захлопнул дверь квартиры, пересек лестничную площадку и пошел в свою мастерскую. Здесь он раздвинул шторы и сел к окну.

С тех пор как Лаевский сообщил об убийстве Подлунского, Анатолий Прокофьевич словно лишился чего-то главного, на чем основывалась его обычная самоуверенность. И как ни пытался он взять себя в руки, восстановить прежний ритм жизни, ничего не получалось: пропали сон и аппетит, мучили предутренние кошмары, появились нервозность, апатия.

На лестнице послышались легкие шаги. Гришину показалось, что кто-то подошел и остановился у двери с той стороны. Он моментально на цыпочках подкрался к ней и прислушался. Все было тихо. Прошло немного времени, и вдруг ему почудилось, что он слышит дыхание человека, стоящего на лестничной площадке. Гришин осторожно подошел к телефону и позвонил к себе в квартиру.

— Клара, немедленно зайди в мастерскую, — зашептал он.

— Толик, что с тобой?! Что случилось?

— Ну, быстро!

Он снова подкрался к двери, с силой распахнул ее и чуть не ударил собственную жену.

— Что произошло?

Вместо ответа он шагнул на площадку, подошел к лестнице, посмотрел вверх, вниз, прислушался, обернулся, встретил недоуменный взгляд жены.

— Ты никого не видела? — спросил Гришин, закрыв за собой дверь мастерской. — Мне показалось, что за мной следят, кто-то стоял там и подслушивал.

— А, перестань, как можно подслушивать, если ты один? Ты что, сам с собой теперь разговариваешь? Нельзя так много работать. Ты переутомился. Тебе надо отдохнуть, развеяться. Пойдем прогуляемся.

— Господи! До чего ты беззаботна! Никогда нельзя всем уходить из дому, тем более сейчас, после этого загадочного убийства Подлунского. Ради таких ценностей, как у нас, они пойдут на все.

Клара ушла в квартиру, а Анатолий Прокофьевич остался в мастерской. Но успокоиться он не мог весь день.

Наступил вечер. Первым пришел домой Рудик. Обычно он возвращался значительно позже, и разница была лишь в степени опьянения, но сегодня он был трезв, возбужден, и это обстоятельство снова заставило Гришина насторожиться.

— Что-то ты рано. У тебя всё в порядке? — спросил он зятя.

— Если бы всё...

— Что-нибудь случилось?

— Куда-то деньги задевались, наверное, кто-то стащил.

— Несчастный. Поменьше в рюмочку будешь заглядывать.

— А я ведь и из горлышка умею, Анатолий Прокофьевич. Что-то вы стали придираться ко мне по пустякам. А напрасно. Нас ведь сам черт связал веревочкой.

— Мне жаль тебя. Если ты будешь и впредь якшаться со своими дружками-алкоголиками, это плохо кончится. Как тебе не противно смотреть на эти морды уголовников? Я на твоем месте давно избавился бы от таких приятелей. Иначе: «Встать! Суд идет!» Тебе этого хочется?

— Бог не выдаст, свинья не съест, — беспечно отозвался Рудик, прислушиваясь к ароматам из кухни. — А от свининки я не откажусь.

Хлопнула входная дверь.

— О чем шумите, мальчики? — снимая шапочку и модный импортный плащ, кокетливо спросила Вероника. — Какие вы все серьезные! Хотелось похвастаться, а вы сидите как оштрафованные, даже неинтересно.

— Ну, разряди обстановку, — попросил Рудик.

— Слушайте, — торжественно произнесла Вероника. — Позавчера у нас в магазине произошел инцидент, международный скандал. Один иностранец решил купить роскошную статуэтку какого-то знаменитого мастера. Пока он смотрел ее, другой гражданин быстро сориентировался, выбил чек и, как только иностранец выпустил ее из руки, чтобы заплатить в кассу, купил эту безделушку. «Импортный» поднял скандал, я вышла уладить дело, пригласила его в кабинет. Мы беседовали с ним минут двадцать — милейший человек! Я предложила ему кое-что, он пришел в восторг, потом сказал: «За хороший гешефт я будет давать хороший презент». У них в посольстве, оказывается, в среду выходной день, и он обещал звонить мне раз в неделю. А вот и первый его «презент».

Она вышла в прихожую и вернулась в светло-коричневой дубленке на белом меху, повертелась и застыла, наблюдая, какое впечатление она производит.

Гришин молчал. Его глаза, глядевшие на Веронику, стали вдруг пустыми, лицо побледнело. Беззвучно шевеля губами, он жестом попросил принести ему воды.

— Что с тобой, папочка?

Несколько секунд Гришин молча смотрел в одну точку на стене, потом перевел взгляд на зятя, на дочь и тихо произнес:

— Дубина! Ты что, смерти моей хочешь! Госбезопасности на тебя не хватает? С иностранцем связалась. Ты что, в игрушки играешь?.. В следующую среду познакомишь его со мной, и чтобы больше никаких звонков и встреч с ним! За что он подарил тебе дубленку?

— Один пьяный старикашка привез на продажу фамильный сервиз князя Львова на двадцать четыре персоны.

— Вот и думай теперь, что ты умная!

Гришин встал, махнул рукой и пошел в свою комнату.