Схватка

12

Наступала та особая, напряженная пора завершения дела, которая требует величайшей собранности, предусмотрительности. Любая оплошность может дорого обойтись. Морозов мало спал, много работал и усталости не замечал. Козлов сегодня тоже пришел на два часа раньше.

— Вчера до вечера просидел в Управлении жилищного хозяйства, — доложил он Морозову. — Просмотрел почти все балансовые отчеты и наконец нашел, где загородная вилла Гришина.

— Очень хорошо! А сегодня тебе предстоит съездить на мебельный комбинат. Там работают Александр Жигарев и Федор Гладков, мои старые знакомые, я тебе о них рассказывал. У меня есть все основания предполагать, что это они ограбили Подлунского. Раздобудь их фотографии и попробуй осторожно узнать, в каких отношениях они с Рудиком Золотаревым, он работает там же.

— Все понял.

— И второе. На обратном пути заедешь в Министерство культуры, там заявление Лаевского с просьбой основать в его доме музей. Нам нужно проверить, действительно ли оно датировано следующим днем после официального допроса. Привези перечень картин, которые он отдает государству. По приблизительной оценке нашего эксперта, все переданные «шедевры» в основном не имеют большой исторической и художественно-эстетической ценности.

Вошла секретарь отдела и вручила пакет от дешифровщика.

Подлунский шифром собственного изобретения записывал названия произведений, фамилии авторов, покупателей, даты покупок и продаж. Последние тринадцать картин он достал с помощью Монетчикова. Это число действительно стало роковым. Почти все картины, а их насчитывалось около сорока, были проданы Лаевскому.

Морозов связался по телефону с Нарышкиным, сообщил ему это интересное известие и предложил провести допрос Лаевского.

— Пожалуй, самое время, — согласился Нарышкин. — Только сделаем так: приглашать его буду не я, а вы, и не по обычной схеме — повесткой на завтра, — а на машине немедленно. Я сейчас к вам приеду.

Морозов позвонил Лаевскому.

— Мое почтение, — сухо ответил Владислав Борисович. — Когда, наконец, оставите меня в покое?

— Нам необходимо встретиться с вами и переговорить. Я вышлю машину, сотрудник проводит вас к нам.

На какое-то время возникла пауза. Борис даже представил себе, как замер Владислав Борисович. Беззвучно шевелит губами, лихорадочно соображая, что кроется за этим приглашением.

— Хорошо, — раздраженно бросил Лаевский в трубку.

Через несколько минут Морозов и Нарышкин уже сидели вместе и обсуждали план допроса. Долго ждать им не пришлось. В кабинет постучали.

— Разрешите? К вам гражданин Лаевский, — доложил сотрудник.

— Пропустите.

— Добрый день! — любезно улыбаясь и сняв берет, приветствовал их Владислав Борисович.

— Прошу садиться, — сказал следователь и показал на стул.

Нарышкин молча стал заполнять протокол допроса.

— Скажите, пожалуйста, а что, убийца уже сознался в преступлении? — спросил его Лаевский.

— Да, но мы вас пригласили, чтобы поговорить о другом, — сказал Нарышкин, внимательно взглянув на него через сползшие на переносицу очки.

— Я — весь внимание.

— В каких отношениях Подлунский был с Монетчиковым?

— Я уже говорил вам в прошлый раз, что никакого Монетчикова я не знаю.

— Знакомы ли были Подлунский с Гришиным?

— Да, они раза два встречались у меня в гостях на каких-то торжествах.

— Восьмого октября, вечером, после ограбления, Подлунский пришел к вам. Что он рассказал по поводу этого случая?

— Ну, что он мог рассказать? Его избили, отобрали огромные ценности. Он вез их мне, то есть человеку, которому больше всего на свете хотел сделать приятное. Когда у него отнимали картины, он негодовал, когда били и оскорбляли — ненавидел. Затем допрашивали в милиции, это тоже все на нервах, но он держался. Наконец он попадает ко мне. Истерзанный, подавленный. У него хватило сил только на то, чтобы сообщить, как подгулявшие хулиганы лишили его всего, кроме жизни, уж лучше бы они отняли и ее. Я стал успокаивать его, и тут наступила разрядка... Вы извините, я слишком затянул...

— Продолжайте.

— Подлунский на самом деле был психически неуравновешен, а тут такое! Вы не представляете, каково мне было, старику, всю ночь уговаривать и утешать его. Слезы, истерики, валидол... Под утро он успокоился, я отправил его на такси домой. И только щадя его нервы, ведь я уже сказал, что он был психически неуравновешенным, я ничего не сообщил тогда Борису Петровичу.

Морозов и Нарышкин переглянулись: слишком уж настойчиво их подводили к мысли о психической неуравновешенности Подлунского.

— Что именно Подлунский рассказал вам о преступниках? Как получилось, что они поджидали именно его? Кто они? Как выглядели? — Вопросы звучали один за другим. Лаевский начал нервничать:

— Не знаю, мы с ним об этом не говорили. Да и зачем? Ведь картины не вернешь, что с возу упало, то пропало.

— Мы убеждены, что убийство Подлунского произошло в результате конфликта между ним и его соучастниками в деле приобретения картин преступным путем, — продолжал следователь. — Не могли бы вы помочь нам найти те тайные каналы и тех лиц, с которыми был связан Подлунский? Вы не спешите, подумайте. Может быть, вам удастся припомнить какие-нибудь нюансы, которые помогут нам напасть на след?

С минуту Лаевский задумчиво смотрел в окно, потом сказал:

— Помню, года три назад он часто встречался с каким-то Левоном из Армении. Но какие у него с ним были дела? Не знаю.

— Подлунский уже года три занимался реализацией похищенных Монетчиковым картин. Скажите, почему вдруг он решил отказаться от прежней клиентуры, если такая была, и предложил свои услуги вам?

Лаевский закусил губу, в глазах его мелькнула растерянность. Он помедлил и наконец сказал:

— Он не предлагал мне никакие такие услуги. Я ведь, кажется, говорил, что последние годы мы с ним редко встречались.

— Сколько всего картин продал вам Подлунский?

— Ни одной. В знак благодарности, как учителю, он когда-то подарил мне пять или семь обветшалых картин, не помню. Память, знаете ли... Да и зачем? Все они включены в опись произведений, подаренных государству. — Последнее было сказано с особым нажимом.

— Как часто вы бывали в гостях у Гришина? — спросил следователь.

— Раньше, лет десять назад, мы навещали друг друга довольно часто, но теперь если раз или два в году увидимся, то хорошо.

— Из первой беседы с вами мы поняли, что вы и Гришин, образно говоря, конкуренты, — подключился к допросу Морозов, — но непонятна одна деталь: почему его дочь помогает вам в приобретении через комиссионный магазин дорогостоящих картин?

— Да, я действительно просил ее звонить мне, если в продажу поступит определенная интересующая меня картина. За эту маленькую услугу дарил ей коробку конфет — она ведь сластена. Отцу, очевидно, шли от нее более ценные поступления. Но какое отношение это имеет к делу Подлунского?

— Косвенное, конечно, — пояснил Морозов. — Подлунский был связан с Гришиным, подробности их взаимоотношений мы пока не будем вам объяснять.

— Владислав Борисович, — продолжил Нарышкин, — мы уверены, что вы, как старый художник, как приватный эксперт в Министерстве культуры, как человек с богатым жизненным опытом и, наконец, как хороший знакомый вашего ученика и коллеги Гришина, не можете не знать способы всевозможных махинаций, которые применяют те, кто подделывает картины. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

— Мм... Стало быть, рассказать? А потом вы кого-нибудь арестуете? Мои друзья отвернутся от меня, и я на весь цивилизованный мир прослыву доносчиком. Нет уж, увольте.

— Владислав Борисович, получается некоторое несоответствие: вы, честный, порядочный и бескорыстный человек, миритесь с тем, как другой безнаказанно занимается мошенничеством, — сказал следователь. — В одной беседе с нами вы пытаетесь изобразить Гришина дельцом, в другой — выгораживаете. Может сложиться впечатление, что вы ведете себя непоследовательно, а ваш благородный поступок с передачей картин в собственность государству — это ход конем, чтобы сбить с толку следствие.

— При чем тут следствие! Просто не верится, что мой ученик, коллега... Впрочем, он всегда скрывал от меня свои отношения с Подлунским, — Лаевский стал заметно волноваться. — А может быть, я вообще в нем ошибался...

— Мы слушаем вас.

— Ладно, что ж поделаешь, — сказал Лаевский и, разгоняя дым от своей только что раскуренной сигареты, пододвинувшись поближе к столу, очень тихо стал рассказывать: — Всего существует менее десятка методов подделок картин. Гришин как-то говорил мне, что он признает только три из них. Когда ему удается приобрести репродукцию с малоизвестной картины именитого художника, выполненную учеником последнего, то он просто смывает подпись, подделывает автограф и выдает холст за оригинал, конечно, при условии, что картина не экспонировалась на выставках. Сбывал он такие подделки обычно своим богатым знакомым, а иногда даже и музеям, если знал, что подлинник утерян.

— А кому он продавал и что конкретно, вы не могли бы назвать?

— Ну что вы, это его самая большая тайна. Теперь второй метод: разрезание полотна на две части с тем, чтобы получились две самостоятельные картины другого формата.

— Непонятно, зачем ему это нужно?

— Видите ли, этот метод применим чаще всего к пейзажам. Например, вы достали через Подлунского произведение какого-нибудь известного автора, ну, скажем, «Утро в горах». Картина числится в каталогах, и со временем пропажу могут найти. Тогда Гришин меняет формат, разрезает полотно и «создает» две картины — «Восход солнца над Саянами» и «Косогор». Затем ставит в углу одной из них (на другой она уже есть) подпись знаменитого пейзажиста и получает два новых шедевра. Ну а как втереть очки и продать — этого умения Гришину не занимать.

«Очень важно выяснить, случайные или подлинные названия он дает? Опять он подсказывает, какие именно картины надо искать», — отметил про себя Морозов и спросил:

— А зачем ему нужно менять форматы и названия картин?

— Чтобы замести следы, потому что в каталогах кроме фамилий авторов и всего прочего картины регистрируются и по размерам. Ведь ни у кого, кроме как у Васнецова, вы не встретите картину «Три богатыря». Если увидите «Корабельную рощу», то автором ее обязательно окажется Шишкин. Но в каталогах учитываются только те произведения классиков, которые демонстрировались на выставках. Но ведь у непризнанных тоже бывают талантливые работы. И вот, скажем, Гришину удалось найти одну такую под названием «Пурга», он немного ее подправит, поставит в нижнем углу подпись «Ф. А. Васильев» или «Куинджи», назовет соответственно «Метель» или «Поземка», подгонит под формат и выдаст за одну из ранних затерянных работ маститого художника. Это третий метод подделки. И нужно быть очень крупным специалистом в области живописи, чтобы докопаться до истины.

«Очень откровенные подсказки», — снова отметил про себя Морозов и быстро записал названия холстов и фамилии авторов.

— Неужели в наше время есть еще картины известных художников, которые не учтены в каталогах? — спросил Нарышкин.