Схватка

1

В это утро в зале дежурных Управления внутренних дел на Петровке, 38, как обычно, не умолкали телефоны.

На некоторое время наступила тишина, потом прозвучал голос диктора: «Начинаем производственную гимнастику».

Дежурный встал, потянулся, но на этом упражнение и закончилось. Новый телефонный звонок, взволнованный голос женщины: в соседней квартире несчастье: мать приехала в гости к сыну, открыла своим ключом квартиру, а он убит.

— Адрес?.. Так, ваш телефон и фамилия...

Дежурный вызвал по внутренней связи оперативную группу МУРа.

— Морозов слушает.

— В доме 13, квартира 121, по Харитоньевскому переулку — убийство. На выезд.

После этого дежурный сообщил о происшествии в прокуратуру и вызвал на всякий случай по указанному адресу «скорую».

«Везет мне на «тяжкие», — с досадой подумал Морозов, торопясь в машину, — с сентября не могу уйти в отпуск и опять, видно, надолго застряну».

Они подъехали к дому, свернули под арку... Искать квартиру не надо — добрая половина жильцов этого дома толпилась у подъезда. Один пролет лестницы — и оперативная группа у квартиры. Дверь открыта, жильцы из тех, кто посмелее, пытаются заглянуть внутрь.

— Товарищи, прошу не мешать, — сказал Морозов. — Все, кто может дать конкретные показания, пожалуйста, сообщите их инспектору уголовного розыска лейтенанту Козлову. Гена, действуй.

Трудно было ожидать, что после этого обращения все жильцы наперебой бросятся рассказывать о случившемся. Козлов знал, что найти настоящего свидетеля — дело нелегкое. Он внимательно оглядел своими черными, как угольки, глазами присутствующих и не спеша полез в карман за блокнотом.

— Товарищи, кто знал Подлунского, его семью, друзей, видел или слышал что-то подозрительное, прошу сообщить.

Толпа стала очень быстро редеть, все куда-то заторопились. С одной стороны — это хорошо, меньше праздных зевак, а с другой... Что-то малодушное, трусливо-безучастное просматривалось в этой сцене.

Морозов и эксперт-криминалист вошли в квартиру, кинолог остался на площадке. Рекс гавкнул, и любопытных как ветром сдуло.

В уютно обставленной комнате, опустившись на колени перед диваном, на котором лежало тело, склонилась убитая горем женщина. Лица ее не было видно. Рядом с ней хлопотала аккуратная старушка в пуховом платке. Инспектор подошел ближе.

— Старший инспектор Московского уголовного розыска Морозов, — представился он. — Вы мать убитого?

Женщина слабо кивнула:

— Да, я его мать, а это Володя, — она взглянула на тело сына, и ее красные заплаканные глаза снова наполнились слезами.

«Судя по трупным пятнам, смерть наступила давно», — отметил про себя Морозов.

— А я тетка Володи, Полина Григорьевна, — сказала старушка, нервно теребя конец своего платка. — Горе-то какое... Приехали с Женей навестить, а он...

Переливно гудя, подкатила «скорая».

«Много времени прошло, собака след не возьмет», — подумал Морозов.

Появились молодой врач и санитары, но их помощь потребовалась только матери.

— Полина Григорьевна, — обратился Морозов к тетке убитого, — как вы узнали, что совершено преступление?

— Женя мне позвонила, сказала, что хочет к Володе поехать. Он был такой внимательный, звонил ей каждый день, а тут пошел уже четвертый, а звонка все нет и нет. Я неподалеку от Жени живу, зашла к ней, мы собрались и поехали, ключ от его квартиры у сестры есть, и вот...

Полина Григорьевна всхлипнула, прижала руку к глазам. Морозов выждал и, стараясь говорить как можно мягче, спросил:

— Как вы думаете, кто мог его убить?

— Не знаю, ничего не знаю, он такой тихий, податливый, ни друзей хороших, ни врагов... Все только искусство, искусство, даже жениться не успел.

— А девушка была у него?

— Да если бы... Что-то он в них все время разочаровывался.

Вошел Козлов с блокнотом в руке.

— Как успехи? — спросил Морозов.

Геннадий развел руками:

— Глухо. Соседи словно сговорились. Все, кого опросил, только от души желают нам успешно отловить убийц.

До прибытия следователя прокуратуры Морозов осторожно осмотрел квартиру.

Маленькая прихожая, кухня, санузел, комната около двадцати квадратных метров. Все стены увешаны картинами. Справа от окна — стол с тяжелым старинным чернильным прибором, книжный стеллаж в полстены, журнальный столик и два кресла. Резной дубовый буфет и такой же платяной шкаф закрывали дальнюю стену. В углу, у окна, сверкал полировкой цветной телевизор. Пол был покрыт пушистым ковром.

Осторожно открыв дверь, Морозов вошел в кухню. Ее стены были расписаны под сад, потолок — под голубое небо. Манера, в которой все это было выполнено, напоминала детский рисунок и создавала странный, волнующий душу контраст с изысканной строгостью гостиной.

В квартире не было следов борьбы. Наверняка погибший не ожидал нападения. Значит, убийство было совершено не в результате ссоры, а преднамеренно. Подлунский, видимо, не курил, так как в пепельнице лежали... запонки. Однако на столе были видны следы пепла, а свою папироску или сигарету убийца предусмотрительно забрал. Чувствовалось, что он не торопился.

В квартиру вошел следователь прокуратуры Николай Николаевич Нарышкин, с которым Морозов уже не раз работал вместе. Плотный, коренастый, он энергично тряхнул Морозову руку:

— Здравствуйте, Борис Петрович, значит, снова в одной упряжке?

Он познакомился с остальными и попросил:

— Пошлите за понятыми и введите меня, пожалуйста, в курс дела.

Пришли понятые. Нарышкин объяснил им их обязанности.

Когда труп, обстановка квартиры и все, что могло представлять интерес для следствия, было сфотографировано, Нарышкин пригласил Морозова пройти в кухню.

— Мать убитого в таком состоянии, — сказал он, усаживаясь на табуретку, — что язык не поворачивается задавать ей вопросы, да и, судя по всему, ей ничего не известно о мотивах преступления. Живет на другом конце Москвы... Позовите к нам ее сестру и вызывайте «синий крест», надо отвезти тело в морг.

Полина Григорьевна тихонько вошла в кухню, молча, словно она была в пустой квартире, присела на стул, опустила голову. Остановила свой взгляд на ботинках Морозова, недоумевая, откуда такие здесь?

— Полина Григорьевна, — сказал Нарышкин. — Вы хорошо знали своего племянника?

— Конечно. У меня детей нет. Володя — как сын. Я у него часто бывала, убиралась.

— Скажите, все эти картины в гостиной — подлинники?

— У него только два оригинала, они очень ценные, и Володя больше всего на свете дорожил ими.

— А вы не знаете, где ваш племянник держал свои записные книжки?

— Книжка у него всегда лежала рядом с телефоном, вот здесь... в тисненом переплете... Нет? Странно!.. Значит, стащили.

— Интересно, кому она могла понадобиться? А много у него было знакомых, которые ходили сюда?

— Если б я знала! Когда собирается молодежь, старики только мешают. Я и Женя навещали его, когда он был один или болел.

Нарышкин, глядя на загрубелые, с увеличенными суставами пальцы женщины, суетливо перебиравшие края пухового платка, вздохнул:

— Так, так... Прошу извинить, что приходится беспокоить вас в такие минуты, поверьте, это вынужденная необходимость...

Было ясно, что получить какие-либо ценные для следствия показания от нее вряд ли удастся, по крайней мере, сейчас. Нарышкин огляделся: всюду шла работа. Дверные ручки, спинки стульев, пол, посуду, мебель сантиметр за сантиметром скрупулезно осматривал криминалист. Он искал хоть какие-нибудь следы или отпечатки, но тщетно: все предметы были тщательно протерты.

Поиски улик продолжались четыре часа. Труп давно уже увезли в санитарной машине. Наконец эксперту удалось при помощи ультрафиолетовых лучей своего портативного аппарата найти на вентиле кухонного крана следы смытой крови, а на массивной бронзовой чернильнице письменного стола — отпечатки пальцев.

...Прошло еще немного времени, и Козлов вдруг обнаружил в тетради Подлунского столбцы цифр. Они были расположены на трех страницах в две колонки, по шесть в каждой группе. Это походило на какой-то шифр.

— Интересно, — произнес Нарышкин, делая пометки в своем блокноте. — Пошлем на дешифровку.

Осмотр был закончен. Чернильный прибор, скатерть со следами пепла, фарфоровый вентиль крана были тщательно упакованы и отправлены на экспертизу.

Допрос соседей практически ничего не дал. Все уверяли следователя Нарышкина, что с пятницы не видели ни Подлунского, ни того, кто мог прийти к нему. Сосед за стеной не слышал подозрительного шума в его квартире, тем более что приемник Подлунского частенько был запущен на полную мощь. Правда, в эту ночь он не умолкал до утра, такого раньше не было.

Нарышкин попросил отвезти домой мать и тетку убитого, забрал документы покойного, семейный альбом, тетради зарисовок и опечатал квартиру. Протянул пакет Морозову:

— Борис Петрович, все это пока пусть будет у вас, может пригодиться.

Он пригласил Морозова и Козлова заехать к нему в прокуратуру, чтобы обсудить направление поиска.

По дороге, в машине, Нарышкин в свойственной ему манере быстро, по-деловому давал указания, советовал, в какой последовательности проводить экспертизу, как рассчитать время, как использовать изъятые предметы, и напомнил, чтобы после обработки документов Подлунского в НТО паспорт покойного немедленно вернули его матери.

Каждый раз, когда Морозову приходилось работать вместе с Нарышкиным, вернее, под его руководством, у Бориса всегда вызывали уважение скрупулезность в отработке, казалось бы, второстепенных мелочей и неукротимая энергия следователя. Николай Николаевич всегда исподволь, как бы боясь обидеть, многословно объяснял, что все бремя розыска ляжет на аппарат милиции, и на инспектора в частности. И никогда не подчеркивал, что решающее слово в ведении следствия принадлежит ему.

На случайного посетителя кабинет Нарышкина произвел бы унылое впечатление. Стол, на котором в выверенном годами порядке лежат папки с документами. Меняются их номера, цвета, но лежат они всегда вот так, аккуратным перпендикуляром к чернильному прибору. Продавленный, истертый стул, который ни один из хозяйственников, зная нрав следователя, не решается заменить на новый; пустой подоконник (цветов на окнах Нарышкин не признавал, считая это обременительной роскошью); серый, точно пропыленный, цвет стен.

Никакой лирики или юмора на работе он не признавал, перед задержанными никогда не играл добряка, пытаясь расположить их к себе. Допросы вел официально, сухо, подбирая такие профессионально-острые вопросы и так умело их перемешивая с «невинными», что даже видавшие виды рецидивисты пасовали и, сами того не сознавая, принимали его логику и приходили в конце концов к мысли о фатальной неизбежности расплаты, которая, как говорится, чем раньше наступит, тем лучше.

— Ну и интерьерчик у вас, — сказал Морозов, усаживаясь на жесткий стул для посетителей.

Нарышкин пригласил всех располагаться и устало сел за свой стол.

— Борис Петрович, каков, по вашему мнению, мотив преступления и кто мог его совершить?

— Давайте порассуждаем, — привычным движением руки Морозов поправил прядь светло-русых волос. — Судя по трем замкам, «глазку» в двери и цепочке, Подлунский был человеком осторожным. Телосложение имел далеко не атлетическое. Он чего-то опасался и вряд ли впустил бы к себе незнакомого человека. Да и записная книжка пропала. Она могла понадобиться преступнику только в том случае, если он был знаком с Подлунским и собирался воспользоваться в дальнейшем записанными там номерами телефонов. А может быть, наоборот, опасался, чтобы эти номера в ходе следствия не стали нашим достоянием.