Схватка

5

...Лаевский не спал почти всю ночь. Из головы никак не выходила страшная новость, сказанная Роговым эзоповским языком вчера вечером по телефону.

«Видимо, здорово запугал его следователь, если этот не в меру разговорчивый субъект побоялся рассказать о всех подробностях беседы», — думал Лаевский, не зная, что же все-таки тот наговорил на допросе. И хотя Рогов утверждал, что «был нем, как печка», отделывался ничего не значащими фразами, Лаевский не очень-то ему верил. Так, в сомнениях и догадках, он промучился всю ночь и лишь к утру забылся тяжелым сном.

В восемь утра Даша разбудила его. Лаевский попросил:

— Приготовь мне что-нибудь в дорогу, еду в Киев на похороны друга детства.

Лаевский умылся, заказал такси и почувствовал, что возвращается к обычному для себя деятельному состоянию. Когда он вышел к завтраку, Ирина уже сидела за столом.

— Может быть, и меня возьмешь с собой? — спросила она, рассеянно листая журнал.

— Я думаю, что тебе не будет там интересно, все-таки похороны не карнавал. Но если ты хочешь... — Лаевский сделал многозначительную паузу, глядя, как Даша с невозмутимым видом разливает кофе.

— Ты прав, не стоит.

— Теперь об этих повестках. Хотя я ни разу и не привлекался к судебной ответственности, даже не представляю себе, как нынче выглядит зал суда, все-таки убежден, что быть даже свидетелем на процессе — это чертовски гнусное занятие. Поэтому хочу дать вам обеим совет: вы ничего и никого не знаете, никого и ничего не видели и не слышали. Тогда, естественно, в вашей помощи следствию никто не будет заинтересован.

Обе женщины кивнули в знак согласия.

Лаевский отсутствующим взглядом смотрел на еду: аппетита не было, кофе и тот глотался с трудом. Он вытер салфеткой рот, встал из-за стола.

— Я очень сожалею, но трагические обстоятельства не позволяют мне прийти на рандеву к блюстителю закона в день и час, указанные в бумажке, так что... В общем, вы знаете, о чем и как сказать.

К одиннадцати часам Ирина и Дарья Степановна пришли к Нарышкину, объяснили, что Владислав Борисович вынужден был срочно уехать.

— Хорошо, — сказал следователь. — Начнем, так сказать, по старшинству. Ирина Семеновна, я попрошу вас подождать в коридоре.

Ирина вышла, и Нарышкин приступил к допросу Дарьи Степановны. Объяснил ее права и обязанности, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний, записал по стандартной форме протокольные данные и про себя отметил, что она держится уверенно, просто, свободно. Нарышкин объявил, что пригласил ее в качестве свидетеля по делу об убийстве гражданина Подлунского Владимира Михайловича, который неоднократно посещал их дом. Дарья Степановна поджала губы:

— Милый мой, я-то тут при чем, мало ли кто к нам ходит, я никого не знаю; изготовь, подай, прими — и все.

— Давайте с вами договоримся, вы будете называть меня гражданин следователь, я для вас официальный представитель власти, а не «милый мой», — улыбнулся Нарышкин. — И второе, постарайтесь отвечать поконкретнее на вопросы.

— Угу, — кивнула головой Дарья Степановна, беззастенчиво рассматривая Нарышкина.

— Итак, как часто Владимир Михайлович Подлунский приходил в гости к вам в особняк?

— Я такого не знаю.

— Согласен, фамилии гостей вы действительно можете не знать, но их имена, лица должны остаться в памяти. Давайте проведем официальное опознание.

Нарышкин вышел в коридор, пригласил двух понятых из числа посетителей, разъяснил обязанности, заполнил протокол опознания, разложил на столе пять фотографий, на одной из которых был снят Подлунский.

Все это время он незаметно наблюдал за Дарьей Степановной. Она с любопытством оглядела кабинет, по-своему оценив небогатое его убранство. Все остальное время терпеливо сидела на стуле, всем своим видом как бы говоря: «Ты не стесняйся, милок, делай свое дело, а я свое тоже знаю».

— Прошу вас, Дарья Степановна, внимательно посмотрите эти снимки и скажите, кого из этих людей вы видели в гостях у Владислава Борисовича.

Она не торопясь осмотрела фотографии и ответила:

— Никого я из них не видела, да и больно-то мне нужно на гостей глаза пялить. Мое дело: не облей, подай, прими и посуду убери. А много знать мне не полагается.

Нарышкин понял, что продолжать допрос бесполезно. У Дарьи Степановны, судя по ее крепко сжатым губам и по прямому, не знающему смущения взгляду, не то что копейка, каждое слово на учете, а к Лаевскому у нее, видимо, особая привязанность.

Быстро закончив все формальности, следователь пригласил в кабинет Ирину Берг. На пороге женщины встретились.

— Так я ждать тебя не буду, Иришенька, мне еще по магазинам побегать надо. Господи, сколько времени зазря потратили, — сокрушенно сказала Дарья Степановна, направляясь к двери. — Ты уж меня, товарищ следователь, больше не вызывай, а то ведь я в этих бумагах-то не понимаю. Тебе что, написал целый короб, а меня потом по судам затаскают.

Когда дверь закрылась, Нарышкин извинился, что заставил Ирину ждать, и, отодвинув все бумаги в сторону, сказал:

— Пока не для протокола. Дарья Степановна всегда такая недоверчивая?

— Я не знаю, что вы имеете в виду, только ведь и вы не очень-то доверяете людям, иначе не заставляли бы расписываться за каждое слово. А так получается — говори, да оглядывайся. Я слушаю вас.

Нарышкин вздохнул, пододвинул к себе свой неизменный блокнот.

— Я должен допросить вас в качестве свидетеля по делу об ограблении, а затем и об убийстве Подлунского. Итак, кем вам доводится Владислав Борисович?

— Друг покойного отца... Неоднократно делал мне предложение стать его женой.

— Ну и как?..

— Никак, — она открыла перед ним пустую страничку в паспорте. — И давайте к делу.

— Когда к вам в последний раз приходил Подлунский?

— Лично ко мне — никогда. У Лаевского я видела его в гостях месяцев пять-шесть тому назад.

Она села поудобнее, положила ногу на ногу, легким движением головы откинула за спину черные как смоль волосы и, слегка прищурив большие глаза, стала не мигая смотреть на следователя. Сама независимость.

Нарышкин предложил ей закурить, она отказалась.

— А вы не припомните, какова была цель этого визита?

— Просто он пришел в гости к Владиславу Борисовичу. Посидели за столом, выпили, закусили, поговорили.

— О чем?

— Не помню.

— У Лаевского и Подлунского наверняка были какие-то общие интересы по работе. В чем они заключались?

— К сожалению, они меня никогда ни во что не посвящали.

— Ирина Семеновна, у меня такое впечатление, что вы просто не желаете помочь следствию. О чем бы я ни спросил, вы ничего не знаете. Ведь не может же человек не слышать, если он не глухой, не понять, если изъясняются в пределах его словарного запаса. И вообще, как известно, нам значительно труднее забыть услышанное, чем постараться запомнить что-то. Что же за человек, которому забывать нечего? Или для вас общечеловеческий долг — ничто, а идеалом является мещанское поведение вашей Дарьи Степановны, — он кивнул в сторону двери, — и в этом плане вы не хотите от нее отстать?

— Забывать мне нечего, — Ирина нервно усмехнулась. — Нет, вы лучше объясните, что это за трагикомедия, при чем здесь Лаевский и убийство? Да он такой человек, что мухи не обидит. Владислав — честнейший, благороднейший человек, и он всегда идет навстречу тому, кто попал в беду, нуждается в помощи. Люди этим пользуются, чуть что — к нему. А вы про какое-то ограбление, убийство. Не там вы ищете, вот что я вам скажу!

Она раскраснелась. Поискав глазами отложенную Нарышкиным в сторону пачку сигарет, сама потянулась к ней, закурила. Потом, спохватившись, попросила разрешения.

— Курите, курите. А с чего вы вообще взяли, что мы подозреваем Лаевского в причастности к ограблению или к убийству?

Ирина по-детски сморщила рот и молча отвернулась к окну.

Не мог же Нарышкин сказать ей, что следствие пока не располагает информацией о знакомых Подлунского и то, что он может услышать от нее, — единственная зацепка, с помощью которой они надеются узнать хоть что-то. Такая откровенность допустима, когда доподлинно известно, что свидетель не имеет никакой другой заинтересованности, кроме как помочь в раскрытии преступления... В памяти мелькали факты: нежелание Лаевского признаться в знакомстве с Подлунским, неявка по повестке, конспиративная встреча с дипломатом... Возможно, что и отъезд в Киев выдуман. Столько завязок, а где искать концы?..

И вдруг Нарышкин удивил Ирину. Он отложил в сторону бумаги и посмотрел на нее грустно, будто сожалея, что вот при каких обстоятельствах довелось им встретиться.

— Ирина Семеновна, процесс расследования убийства очень серьезный и многосторонний, поэтому нас интересуют все нюансы жизни покойного, и мы всегда рассчитываем на помощь его знакомых, тем более близких знакомых. Ведь восьмого октября, когда Подлунский был ограблен, он прибежал за помощью или излить душу не к кому-нибудь, а именно к Владиславу Борисовичу. Так?

— Вот этого я не знаю. Он разве приходил к нам? Во сколько?

— В начале двенадцатого ночи.

— Возможно, в это время я всегда у себя в комнате на втором этаже, могла и не слышать.

— Хорошо. Больше у меня вопросов нет. Прочтите и распишитесь на каждом листе. Вот мой телефон, запишите и передайте Лаевскому: пусть позвонит мне сразу, как только вернется домой. Кстати, а какие у вас отношения с его сыном, Артуром Владиславовичем?

— Какие могут быть отношения, — улыбнулась Ирина, — если он смотрит на меня, как на злодейку, словно я собираюсь завладеть богатым наследством его отца. Ладно, извините, если что не так, я пошла.

Она вопросительно посмотрела на Нарышкина, тот согласно кивнул: на сегодня достаточно. Глядя ей вслед, он катал по столу карандаш и думал, что, допросив ее и Дарью Степановну, он ничего нового не узнал. Единственное, в чем он теперь не сомневался: женщины преданы Лаевскому, в курсе событий и что-то скрывают. Значит, есть что скрывать, есть чего бояться...