Схватка

8

На следующий день Монетчиков был доставлен в Москву и помещен в следственный изолятор.

Морозов сообщил об этом Нарышкину.

— Молодцы! — воскликнул следователь. — Честное слово, не верил, что ленинградцы так быстро его схватят. Минут через двадцать буду.

Взаимоотношения следователя и инспектора часто бывают сложные. Но Морозов и Нарышкин давно научились понимать друг друга. Обсудив тактику допроса, они вызвали арестованного.

Монетчиков вошел в сопровождении конвоира и остановился рядом со столом.

Нарышкин не спешил. Борис молча оглядел внушительную фигуру Монетчикова. В глаза бросились оттопыренные уши арестованного — они были без мочек и сливались с овалом лица. Живот подтянут, руки непомерно длинные, грудь широкая, и, хотя рост его равнялся ста семидесяти пяти сантиметрам, весил он примерно девяносто килограммов.

— Следователь прокуратуры города Нарышкин, — представился Николай Николаевич и, показав рукой на Бориса, прибавил: — Сотрудник МУРа Морозов. Прошу садиться.

Монетчиков сел.

— Ну, что на этот раз хотите мне клеить, гражданин начальник?

— Я не собираюсь ловить вас на словах. Мне известна ваша биография, вы дважды были судимы за хищение больших ценностей из церквей и у священнослужителей. Последний раз с применением насилия. Пять лет назад вы были освобождены, вернулись в Ленинград, там встретились с гражданином Подлунским. Скажите, где, когда и при каких обстоятельствах произошло это знакомство?

— А если я вообще не помню никакого Подлянского!

Нарышкин положил перед ним три фотографии, взятые из альбома убитого. Монетчиков долго крутил их в руках и наконец сказал:

— Что-то не припомню я этого молодца. Может быть, сидели с ним вместе?

— Он москвич. Адрес — Харитоньевский переулок, дом тринадцать.

— Живет в Москве? Ну а я в Ленинграде.

— Сколько дней назад вы были у него в гостях?

Монетчиков с недоумением посмотрел на присутствующих:

— Каких дней? Начальник, я уже несколько лет нигде не маячу.

— Где вы были в пятницу, тринадцатого октября? — спросил Нарышкин.

— А я даже не знаю, какое сегодня число. Зачем вам?

— Вы подозреваетесь в причастности к убийству Подлунского Владимира Михайловича, и поэтому придется вспомнить, где вы находились в этот день.

Монетчиков не торопился с ответом, внимательно вглядываясь в лица допрашивающих.

— Придется вспомнить. Ага, в пятницу, тринадцатого? Днем тосковал по работе, я сейчас временно не у дел. Ну вот, вечером встретил одну... Риту или Раю, не помню. Я их всех лапочками зову. Сходили в «Якорь», крепко поддали, потом я завалился к ней на хату.

— Назовите адрес этой женщины, — попросил Нарышкин.

— Вот чего не могу, того не могу, грешен, надрался я сильно. Помню, раздухарился на соседа, «пошутил» он меня с лестницы. Проснулся под забором, карманы наизнанку...

— Нарисуйте план зала ресторана «Якорь» и расположение столика, за которым вы сидели, — попросил Морозов.

— Это можно, — согласился Монетчиков и принялся коряво чертить карандашом на листе бумаги. — Вот здесь, второй от угла. Там я еще официанта запомнил, высокий, черный, худой, с родинкой на щеке, ему лет тридцать, кажись. Димой зовут.

— И давно вы его знаете?

— Ай, начальник! А говорили, что не будете на слове ловить, нехорошо. Я ведь вам помочь хочу, чтобы вы на мне зря время не гробили. Попа пошарить — пожалуйста, а мокрыми делами не занимаюсь, профессия не та, сами знаете. И вас очень прошу, свяжитесь с этим, из «Якоря». Ну как вспомнит меня, вот вам и алиби. А пока, может, выпустите под «бобочку»[1], не дурак ведь, не сгину.

— До «бобочки» не дойдет, слишком четкие отпечатки пальцев вы оставили на чернильнице.

И следователь положил перед ним заключение дактилоскопии.

Монетчиков не спеша прочел написанное.

— Ладно, все, что мы здесь говорили, — блеф, — сказал он. — У меня с годами сложились свои понятия — уходить подальше от ваших дел. Потому я и решил наврать. Ну, раз мои пальцы там были, пишите: приходил к Владимиру в пятницу, должок забрать.

— В какое время вы были у него? — спросил следователь.

— Днем, часа в два.

— О чем вы с ним говорили? — спросил Морозов.

— Получил с него двести пятьдесят дубов и отчалил.

— За какие услуги он передал вам эту сумму?

— Кореши мы с ним. Был он в Питере, зашел ко мне месяца два назад и попросил в долг до октября.

— Как вы с ним познакомились? — продолжал допрос Нарышкин.

— Случайно. Он холостяк и я. Вместе пили, гуляли.

— Я думаю, нам хватит слушать этот лепет? — сказал Морозов, обращаясь к Нарышкину, и тот в знак согласия кивнул головой. — Дело в том, — продолжал Борис, переведя взгляд на Монетчикова, — что мы располагаем свидетельскими показаниями водителя такси 17-17 ММТ, на котором вы примерно около двадцати одного часа подъехали к дому Подлунского. А вышли вы от него в двадцать три часа, примерно через тридцать минут после убийства. Час смерти официально зафиксирован заключением судебно-медицинской экспертизы, вот оно передо мной. Не торопитесь, у вас хватит времени не только прочесть все, но, при желании, выучить наизусть обвинительное заключение. Я думаю, суду будет ясно, что человек, не совершивший убийства и не знающий ничего о нем, не станет готовить себе алиби и подговаривать официанта засвидетельствовать его пребывание в ресторане вечером тринадцатого октября. Я уверен, что ваши действия расценятся как злонамеренные, заранее подготовленные, со всеми отягчающими последствиями. Теперь вы понимаете, что вас ждет?

— Закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло.

— Нас интересует истинная причина этого тягчайшего преступления. Возможно, вы совершили его по чьей-то указке, специально уничтожили человека, который много знал и был опасен вашим соучастникам по махинациям с картинами?

— Напрасно собираетесь мне клеить сто вторую. Сто четвертую — пожалуйста.

— Гражданин Монетчиков, — обратился к нему следователь, — я вам советую во всем признаться, рассказать, как и за что был убит Подлунский, кто причастен к этому?

Монетчиков сидел, опустив голову, и молчал.

— Мы вас не торопим, — сказал Морозов, — можете поразмыслить, вина ваша доказана, от ответственности не уйти, и лучше облегчить свою участь признанием сейчас, чем позже, когда ваша помощь не потребуется.

— Курите, — следователь положил пачку папирос перед Монетчиковым.

Тот взял одну, закурил, жадно затянулся и сказал:

— Черт с ним, откроюсь! Только пока не для протокола. Я снюхался с Подлунским в кафе после освобождения из заключения. Душевный он был тогда. Я спьяну рассказал, что отсидел шесть лет за иконы. Вовка назвал это мелочью. Можете не торопиться, я скажу вам, когда нужно строчить... Ну а коли не терпится, пишите: шестого октября я дал ему четыре картины, что на них намалевано, не разбираюсь, не специалист. Они были мои, достались по наследству. Вовка обещал мне выслать через два дня три косых, а сам сгинул, ни слуху ни духу. Я — в Москву. Разыскал его хату и завалился часов около девяти вечера. Как порядочный взял для разговора бутылку коньяку, может, думаю, заболел человек, оттого и денег не шлет. А он жив, здоров и даже пускать меня не хотел. Ну, уж за свои кровные я горло перегрызу. Спрашиваю, где должок? Говорит: «Ограбили». Я ему предложил выпить, успокоиться, а он даже за стол со мной не хочет садиться. Дернул я стаканчик без закуски, а Подлунский, голубая кровь, злобствует, не желает по душам говорить. Посмотрел я вокруг, прикинул, живет богато, врет, что денег нет. И так это меня злость разобрала, думаю, не нужны мне твои башли, гнида несчастная, врезал ему по темечку чернильницей, обшарил все, что было, наскреб по сусекам две тысячи с небольшим, картин своих не нашел, все прибрал и смылся. Больше я ничего не знаю, хоть режьте, клянусь матерью.

— Он что, кричал на вас, оскорблял или силой пытался выгнать?

— Что вы, гражданин начальник, силой! Меня обглодать вздумал!

— Если я не ошибаюсь, вы шли к Подлунскому не убивать, а забрать у него деньги за картины, переданные ему вами?

— Вот, правильно.

— Значит, убийство было не преднамеренным, а произошло по какой-то причине? Постарайтесь объяснить ее более конкретно, изложите обстоятельства, как все получилось?

Монетчиков задумался:

— Черт его знает, как получилось? Чувствительный я, когда выпью. А он на меня: «пошел прочь», «пьянь», «не до тебя», командовать вздумал: «Приходить запрещаю». Строит пахана, а я у него вроде шестерки. У-у, козел!.. Взял я чернильницу да врезал ему промеж рог.

— А потом?

— Уж больно дергался он, хрипел, бился. Придушил я его немножко, чтобы не мучился. Чего зазря корчиться, все одно не жилец.

— Где вы достали те картины, которые продали Подлунскому?

— Деталями интересуетесь, гражданин начальник? В чулане валялись. Небось с дореволюционных времен там пылились.

Добиваться от Монетчикова других, более реальных показаний, не имея улик, было бессмысленно.

— Ну что ж, я думаю, на сегодня хватит? — сказал Нарышкин.

Морозов согласился. Они вызвали конвой и отправили арестованного в камеру.

— Мне кажется, в его рассказе есть реальные факты, — предположил Морозов. — Может быть, действительно между Лаевским и Монетчиковым нет сговора? А Подлунский за три дня до смерти активно следил за Владиславом, потому что считал именно его организатором ограбления. Ведь только Лаевский знал, когда и какие картины привезет ему Подлунский.

Николай Николаевич встал, протянул руку Морозову:

— Согласен с вами. Мне пора к себе. По двум делам выходят сроки, надо успеть сегодня хотя бы по одному написать обвинительное заключение.

Следователь ушел. У обоих было хорошее настроение, основной фигурант по делу арестован, признался в убийстве, а это — победа! Трудно передать словами ощущения, когда на смену тяжелому нервному напряжению и иссушающей душу усталости вдруг приходит невиданный прилив сил, желание как можно быстрее распутать весь этот преступный клубок, изобличить виновных, реабилитировать остальных. Ведь в каждом нормальном человеке природой заложено чувство великого торжества справедливости.

Вдруг зазвонил телефон. Морозов взял трубку.

— Здравствуйте, говорит Лаевский. Прошу извинить, но я не мог явиться по вашему вызову. Только что приехал, устал и плохо себя чувствую.

— Владислав Борисович, и тем не менее нам очень нужно допросить вас.

— К вашим услугам, но только после выздоровления, а пока, не обессудьте, еле ползаю.

«Лаевский все же появился, — думал Морозов, — значит, предположение, что он скрывается от следствия, — неправильно. Еще одну догадку долой».

Морозов взялся за телефон:

— Николай Николаевич, Лаевский вернулся. Я с ним только что разговаривал по телефону.

— Вы на колесах?

— Как всегда.

— Тогда не будем терять времени, заезжайте за мной, я выхожу, сгоняем к Лаевскому, допросим.

Морозов подкатил к прокуратуре. Нарышкин уже немного замерз, нахохлился и пританцовывал, ожидая, пока Морозов откроет дверцу.

В машине было тепло, уютно, и, что очень понравилось Нарышкину, Морозов вел ее не торопясь, и можно было согреться.