Схватка

Он протянул Планку листы с фотографиями, поясняя:

— Над этим парнем медики уже произнесли погребальные речи, когда появилась Авия, измотанная съемками. Одно желание — ванна, крепкий чай и постель, да, дорогая?.. И вот она видит его, кричит: «Нет! Он будет жить! Всех вас переживет, несчастные айболиты!» — воздействовала минут сорок, сама вся покрылась по́том, и парень ожил.

— Так и сказала — айболиты?! — спросил вдруг кто-то из важных гостей, засмеялся и захлопал в ладоши.

И все засмеялись и захлопали. Авия сидела величественно прямая, мерцая угольками глаз. Планк тоже вежливо рассмеялся и перевел взгляд на фотографию, где Авия была снята рядом с ликующим стариком.

— Этому деду — восемьдесят лет, — со вкусом, обстоятельно, явно наслаждаясь завороженными взглядами собравшихся, рассказывал биограф, — из них, говорят, восемнадцать лет он был абсолютно глух. Авия поработала с ним с полчаса...

— Достаточно, — подняла руку Авия. — Мне никому не надо доказывать, что я могу. Я — Авия, а кто этого не понимает, тем хуже для него.

За столом воцарилось молчание. Кто-то еще жевал, кто-то доскребал, у кого-то в горле булькало вино — в эту минуту к каждому, казалось, был приставлен мощный микрофон.

— Дорогая Авия, — поморгав светлыми без ресниц глазами и наивно улыбаясь, сказал Планк, — я не очень понимаю все оттенки русского языка и, наверное, не очень хорошо пользуюсь ими, вы должны понять. Я не практик-лечитель. Я экспериментатор, никаким даром, кроме отсутствия предрассудков, не обладаю. Наша пресса буквально пестрит заголовками на эту тему. Кстати, я принес вам журнал, там есть интересная для вас публикация. Она составлена по материалам двухсот статей из сорока парапсихологических институтов мира. Но я предпочитаю один раз увидеть, чем прочесть.

— Я тоже.

— Дорогая Авия... — похоже было, что Планк по-настоящему волновался, — я не собираюсь оскорблять вас недоверием. Нет! Речь идет о жизни моего друга. Медицина приговорила его, и он сейчас, в своем номере, ждет, чем окончится наша беседа. Если бы вы взялись его вылечить! У него...

— Не надо! — опять вскинула руку Авия. — Я сейчас сама скажу, что с ним. Постарайтесь представить его образ.

Она закрыла глаза, несколько минут сидела не шевелясь, как будто напряженно к чему-то прислушиваясь, затем сказала:

— Ему действительно недолго осталось... он начал принимать наркотики как обезболивающее, у него рак. Но на этой стадии еще можно попытаться его спасти...

Она открыла глаза и в упор посмотрела на Планка. Тот только беззвучно шевелил губами. Потом, словно задохнувшись от хлынувшего в гортань воздуха, стал судорожно глотать его и сквозь кашель, со слезами на глазах просил:

— Позволь... я привезу его... позвоню в номер, через десять минут он будет здесь... он очень богат, он все отдаст...

На это Авия только покачала головой. В ее глазах была жалость и мудрое понимание того, что происходит сейчас с Планком.

— Моя бабка, — наконец произнесла она, и при звуках ее голоса воцарилась удивительная тишина, — сказала, что умрет только тогда, когда я научусь лечить лучше ее. Она умерла... Так же и я: у меня есть ученик, который кое в чем меня превзошел. Он изучил много древних книг. Знает все рецепты Авиценны и силу драгоценных камней. Его фамилия Баулин. Он берется даже за исцеление рака. Я переговорю с ним... К тому же он должен прийти с минуты на минуту.

Все завертелось в голове Агафонова, все сомкнулось в одну цепь: Баулин — коллекционер, о котором говорил ему Климовский. Баулин — целитель, знающий силу драгоценных камней, и само присутствие здесь Климовского... значит, это один и тот же Баулин! Вот так удачу принес ему сегодняшний день, так нечаянно и счастливо состыковывались два разных дела.

Между тем разговор продолжался, и Андрей Андреевич боялся теперь упустить хоть слово.

— Сколько дней вы пробудете в Москве? — спросила Авия.

— Еще восемнадцать дней. Неделю до окончания выставки у вас в «Сокольниках», я там представляю фирму «Медицинское оборудование», а остальное время на заключение контрактов.

— Кто по профессии ваш друг?

— О... — поднял руки Планк. — Мой босс достаточно богатый.

В это время раздался звонок, и головы всех повернулись к двери.

Баулин привел с собой дочь, девушку лет восемнадцати, изысканно одетую. Оказалось, Елена Викторовна прекрасно их знает. Она расцеловалась с Катериной — так звали Баулину, протянула руку ее отцу. Тот с улыбкой приложился к ней и с ходу подключился к разговору. Авия вкратце изложила ему просьбу Планка.

— У вас были случаи излечения рака? — спросил иностранец.

— Да, и Катюша не даст соврать, — он потрепал дочь по плечу. — Что самое интересное: онкологи после моего лечения отказывались от своих первоначальных диагнозов...

— Может быть, действительно ошибка в диагнозе?

Баулин только рассмеялся и принялся за еду, посматривая по сторонам, кивнул Климовскому. Новый кумир выглядел крепким жизнерадостным человеком, далеким от образа ученого мужа, «звездочета», каким рисовал его себе Агафонов со слов Климовского.

— Я и мои коллеги, — сказал Баулин, — не употребляют слово «лечение». Мы занимаемся биорегуляцией и добиваемся, чтобы организм человека сам начинал бороться с недугом.

— Сколько вы берете за такую регуляцию? — спросил Планк.

— Никакой платы за лечение я не назначаю. Если больной обретает здоровье, он сам определяет вознаграждение.

Планк с удивлением посмотрел на него:

— Мне кажется, я недостаточно понимаю, в русском языке такие богатые оттенки...

Взялась пояснить Авия:

— Мы придерживаемся старых строгих правил и никогда не требуем с пациентов денег. Каждый сам, в силу своих возможностей, оценивает, сколько он способен пожертвовать на общее дело. Заплати он хоть рубль, хоть мелочь, мы все примем с благодарностью.

— Если выживет, значит, Баулину рублик, — скептически шепнул Агафонову Захар, разгоряченный напитками, — а умрет, что делать, все люди смертны.

— А все-таки — если ничего? — не унимался Планк.

— Тогда это становится его проблемой, — с какой-то даже беспечностью ответил Баулин, — по законам природы за все надо платить, и притом соразмерно принесенной пользе. Если у излеченного нами человека есть только слова благодарности, он обязательно должен сказать их. Если он мог отблагодарить большим, но поскупился, то... улучшение может оказаться недолговечным.

— О’кей... — сказал Планк и, боясь, что Баулин передумает, тут же встал из-за стола, пошел к телефону звонить своему боссу.

Воспользовавшись паузой, Марина стала убирать со стола, подготавливая место к десерту.

В это время Баулин отозвал Климовского в соседнюю, пустую комнату. Агафонов, пользуясь тем, что многие встали с подушек и пуфиков, разминая затекшие ноги, тоже вышел в прихожую, затем в ванную. Отсюда, приоткрыв дверь, он мог видеть, что делается в этой комнате. Баулин и Климовский, тихо переговариваясь, доставали из саквояжа какие-то непонятные приборы, среди которых были пирамидки, статуэтка с зажатым прозрачным кристаллом у ног, старинные браслеты, перстни с металлическими ободками, свободно перемещающимися вдоль камней.

В комнату заглянул Планк.

— Однако... между нами, господин Баулин, гонорары у вас, по-видимому, неплохие, если вы можете содержать помощника?

— У нас с ним другие отношения, — донесся до Агафонова озабоченный голос Баулина, — я — ученик Авии, он — мой, и вся наша компания держится на энтузиазме и преемственности.

Он надел на средний палец огромный перстень из белого металла с массивным драгоценным камнем в форме кабошона. В это время раздался долгожданный звонок. На пороге стоял маленький человечек с землистого цвета лицом, рядом — водитель такси. Он спросил:

— Все правильно? Этого господина я сюда должен был привезти? Тогда я буду внизу ждать, мне вперед заплатили...

Планк подхватил босса под руки, потянул в комнату, где встречали его во всеоружии Баулин и Климовский. В большой комнате гости заволновались, тоже хотели взглянуть, но поток их был остановлен поднятой вверх рукой Авии.

Баулин приказал пациенту снять с себя все металлическое, встать и стал обходить его по ходу часовой стрелки, словно ощупывая вокруг него воздух. Затем надел на руку браслет, перстень с камешком и стал водить рукой вдоль тела больного, изредка поворачивая на перстне ободки. Наконец спросил:

— Что вы чувствуете?

Планк перевел вопрос — больной прошелестел что-то на своем языке. Планк перевел:

— Ему кажется, что печень нагрелась и пульсирует в такт сердечным ударам.

Баулин молча продолжал свои манипуляции, а Климовский сказал:

— Что ж... это совсем неплохо. Есть шансы...

Баулин внезапно прекратил свою работу, снял перстень, разрубил перед собой воздух наподобие креста.

— Я проведу с вами еще девять сеансов с интервалом через день. На сегодня всё, — и он повернулся спиной, давая понять, что не только сеанс, но и само общение с ними закончено.

Однако Планк не отпускал его.

— Господин Баулин, — вкрадчиво спросил он, — еще одну минуту займу у вас. Что это за чудесный перстень и браслет?

— От деда достались, привезены были из Маньчжурии во время русско-японской войны. Дед получил за отвагу Георгиевский крест, за что был удостоен звания дворянина без надела землей и направлен в войсковую разведку. Там и приобрел у пленного самурая этот реквизит с замечательной историей... Однако, господа, у меня свой ритуал... — и он с поднятыми руками прошел в ванную. Агафонов уступил ему место возле крана и мешкал уходить, соображая, можно ли использовать этот момент, чтобы завязать знакомство.

Баулин открыл кран холодной воды, подержал руки под струей и коротко попросил:

— Достаньте, пожалуйста, из навесного шкафчика салфетку.

Агафонов достал. Баулин тщательно вытер каждый палец, затем бросил салфетку в специальный бак.

— Кофе будем пить? — спросил вдруг его Баулин. — Там, говорят, роскошный торт из Вильнюса прибыл.

Он первым прошел в гостиную, за ним — Агафонов.

На столе возвышалось странное сооружение — похожее на огромную башню, полую внутри, с многочисленными отростками наружу. Во внутренней полости была спрятана ваза с цветами, таким образом торт сверху был увенчан шапкой ярко-красных гвоздик. Один из гостей, — вероятно, тот, кто привез этот торт, — рассказывал, как он приготовляется:

— ...над огнем вращается огромная железная болванка с шипами, на нее прелестные девушки в бикини льют из чанов желтую вспененную массу. В этом тесте, кроме взбитых яиц, есть только сахар, немного масла, пряности. Руки этих жриц пахли обворожительно...

— Старо как мир, — тихонько вздохнула Елена Викторовна, — руки жены пахнут гарниром, у остальных — благоухают. Послушайте лучше, что Баулин рассказывает этому Планку, — шепнула она Агафонову.

— Так вот, самурай, у которого дед его приобрел, был начальником карательного отряда, служил в охране тыловых коммуникаций. И как-то раз его войско вошло в одно тибетское селение, остановилось там на несколько дней. Жизнь шла своим чередом. Местный махатма с помощью этого перстня лечил калек и делал чудеса. Самурай был человеком богатым и попросил махатму продать ему этот перстень, тот и слушать не хотел. А тут вдруг пропали два японских солдата из гарнизона, их начали искать и нашли зарезанными. Решили, что это дело рук жителей, месть за изнасилование малолетних. Самурай расправился с жителями, а заодно и с махатмой, а его перстень взял себе. И после этого, по словам японца-адъютанта, начались у него неприятности. Наконец он попал в плен и, как истинный самурай, сделал себе харакири. Его воины были убеждены, что это им мстит убитый махатма, и боялись даже дотронуться до перстня. А дед мой его взял, освоил, передал отцу, а тот мне. Вот и все...