Бухтарминские кладоискатели

Письмо Роману

Вот месяц, как Роман — студент Томского политеха. С трудом отвыкал он от размеренной и неспешной жизни в крохотном таёжном посёлке. Медленно входил в ритм большого города с его вечной суетой, шумом трамваев и автомобилей, толкучкой в автобусах и толпами народа. После школьной жизни в интернате студенческая жизнь показалась ему вольготной, демократической и живой. Ему нравились шум и весёлый студенческий гомон, беготня по аудиториям с лекции на лекцию, из одного корпуса в другой, из столовой в общежитие. Жизнь, с утра и до вечера заполненная оживлённой деятельностью, как нельзя лучше подходила его живому характеру, тем более нравились лекции профессоров, активно проходившие семинары и коллоквиумы. Лишь раз удалось ему выкроить время, чтобы сходить в оперный театр, поразивший его великолепием старинного зала и особой театральной атмосферой, царившей там.

Месяц, всего месяц, а Роман уже успел позабыть столь яркие события последнего лета в родном Бухтарминском крае. А скорее всего, ему просто некогда было предаваться воспоминаниям и заново переживать всё, что случилось тогда в верховьях Хамира у подножья седого хребта Холзун. Всё это стало казаться Роману далёким прошлым, а порой он задавал себе вопрос: не была ли та штольня, рудный забой, сверкающий сульфидными минералами, чудесным сном и сказкой о выдуманном грозном хане Алтае? Куда более реальными были для него родной дом на солнечной поляне среди тайги, отец и мать, брат Стёпа и сестрёнка Надюшка. Даже ласковый пёс Шарик виделся ему во сне, а вот походы в горах и даже Максим почему-то стали казаться полузабытой, даже мифической легендой.

«Сегодня теормех, математика и физика», — мысленно перечислял Роман в уме, торопливо допивая утренний чай в институтской столовой.

— Тебе письмо там, на вахте, — на бегу сообщил однокурсник Костя. — Только что видел, лежит с красивой маркой.

Роман вскрыл конверт, пробежал глазами первые строчки, и всё поплыло у него перед глазами. Он вдруг сразу очутился в родном лесу среди своих друзей, Егора и Агафона, рядом с которыми стоял Степан. Почти всё содержание письма сводилось к их летнему приключению и как бы было его продолжением.

«Здорово, Рома, пишет тебе брат Стёпа. Спешу сообщить свежие новости и уже заранее думаю, как ты будешь завидовать и рваться на наш Хаир-Кумин, чтобы своими глазами увидеть продолжение нашей чудесной истории со всеми её тайнами и загадками. Сидишь, Рома, ты там у себя в Томске, ничего не ведаешь, а у нас новость. Егорка с Агафоном, охламоны, не выдержали, сбежали в пятницу от школы, чтобы проведать нашу штольню. Вот ведь самовольщики, невтерпёж им стало, ушли тайком от меня, не уведомив и не предупредив. А что её проведывать — только лишний след оставлять, но всё оказалось непросто, и у них был свой план. Короче, они разобрали тот завал, что был в конце штольни, пролезли в дыру, а там такое! Словом, чудеса, да ещё какие: выработка шла-шла и метров через 20 оборвалась в провал. Как они рассказывают, провалилась в яму. Светили своими свечками, да мало чего рассмотрели. Говорят, пустота и просвета не видно. В общем, шибко страшно им стало, побоялись спускаться, и я думаю, правильно сделали. Что хорошо — это то, что тайну они держат, рассказали только мне, и я теперь места себе не нахожу — хочется самому там побывать и выяснить, что за чудеса в решете, что там за яма такая. Для такого дела не грех и из школы на пару дней сплановать, благо ты знаешь, осень у нас сухая и тёплая. Дни стоят яркие, солнечные, такие, что в школе трудно усидеть — тянет в лес, на реку, за шишками и грибами. Думаю в начале октября сделать вылазку на штольню вместе с ребятами. Надо же посмотреть, что они там нашли, какую пустоту, и куда она ведёт.

Дома всё в порядке, мама каждый день вспоминает о тебе, беспокоится: здоров ли, сыт ли, всё ли в порядке. А отец каждый раз говорит: “На то он и мужик, чтобы учился, жил без мамы и папы и готовился к самостоятельной жизни”. Надюшка передаёт тебе привет и спрашивает, когда приедешь на каникулы.

Я уже упомянул, что тайну Чудской копи Егор с Агафоном пока не разглашают, держат язык за зубами, но ты-то знаешь наших зыряновцев, а может, и вообще сельских жителей: от них, как ни хоронись, ничего не скроешь. Достаточно было Агафону с Егором пройтись через Масляху, как уже это вызвало вопросы: куда идут и почему с ломиком и киркой? Народ деревенский любопытен и дотошен, это не городские жители, что живут в своей норке и дальше квартиры и службы никуда носа не кажут. Тот же Арчба кругами ходит вокруг меня. “А, дементьевские орлы! Как, много золотишка накопали?” Чует что-то, а откуда всё идет — ему невдомёк. В общем, интерес имеет, и мне это не нравится.

Да, забыл написать, что рядом со штольней пацаны вспугнули здоровенную медведицу с медвежонком. Они спали неподалёку, сделав лёжку в густой траве. Когда почуяли людей, медведица приподнялась, сделав стойку, а затем убежала. И тут только мальчишки заметили, что весь песок на берегу истоптан медвежьими следами, лежат кучи помёта, и есть предположение, что медведица заинтересовалась штольней на предмет устройства там берлоги и, возможно, даже лазила в неё, хотя следов этого ребята не обнаружили. Егор шёл первым, Гоша приотстал, и вдруг за скалой, что мы называем Броненосцем, открылась ему картина: в помятом бурьяне спит здоровенная медведица, а рядом с ней медвежонок, уже довольно взросленький. Тут, видно, пахнуло человечьим духом — медведица вскочила, воззрившись на Егорку, а он стоит ни жив ни мёртв и не знает, что делать. Медвежонок вдруг повернулся и не торопясь затрусил в противоположную сторону от ребят. Тут же и медведица, потеряв всякий интерес к неожиданным гостям, последовала за своим ребятёнком. Вот такая вышла история у ребят. Меня это очень напугало, ведь сам понимаешь: если медведица решила там обосноваться на зиму, то Егор с Агафоном здорово рисковали. Ну, как зашли бы в выработку, а она навстречу! Там ведь не развернёшься и не разойдёшься… Короче, пошёл я к Пахому Ильичу за советом, и вот что он мне рассказал:

“Да, действительно, медведь часто выбирает себе место под берлогу в пещерах. Но ведь пещера пещере рознь. Для зимовки таёжному дедушке нужно укрытие по типу землянки, чтобы была крыша над головой, даже лучше, если снежная. У нас настоящих больших пещер я не встречал — так, скорее ниши в скалах. Вот в них и залегает медведь. Он ведь сам себя греет, и чем меньше его берлога, тем лучше, тем ему теплее. А в большой пещере, думаю, ему холодно будет. Разве что если вход перекроет снежный заслон, иначе ему не резон зариться на просторное и холодное помещение”.

Рома, ты там в библиотеках покопайся: что за зверь такой пещерный медведь? Раз назван так — значит, в пещерах жил? Наверное, очень уж большой, раза в полтора-два больше наших? Читал где-то я, будто едва ли основной добычей у него был древний человек, то есть этот самый троглодит, что тоже обитал вместе с ним в пещерах. И куда он потом делся, этот пещерный медведь? Человек же вот как-то выжил, а медведя того нет. А может, он просто измельчал, превратившись в обычного бурого?

На этом кончаю, бывай здоров! Нас не забывай, а мы тебя ждём на каникулы. Твой брат Степан.

Яма зело не простая, пещерой называется

Верховья Хамира не самое близкое место. Чтобы навестить Чудскую копь, за день не управиться, даже если подъехать на лесовозе до Масляхи. А раз с ночёвкой, то надо ставить в известность родителей. Пётр Иванович уже забеспокоился:

— Чтой-то вы ходите-ходите, а ни шишек, ни грибов не видно. Что за таинственные отлучки? В прошлый раз принесли грибков, что кот наплакал.

Куда денешься — надо признаваться. Врать родителям нехорошо, но и открывать все секреты нельзя. Стёпа старался быть дипломатичным.

— Мы, отец, нашли чудскую выработку.

— Чудскую? Слышал я, что и Зыряновск основан на этих древних закопушках. Что там у вас, руда? Не дай бог рудник откроют!

— Мы, отец, и сами этого боимся, потому и ходим, чтобы разведать, что и как. А ты на всякий случай помалкивай, тем более Арчбе не проговорись. Ничего, мол, не знаю, за шишками ребята ходят.

— Понял. А что матери скажем? От неё ведь не скроешь.

— А то, что я тебе передал, то и ей скажи.

На этом разговор был закончен, и Стёпа почувствовал облегчение. Что касается Егора и Агафона, то тут объяснением могли быть кедровые шишки и охота. Осенью хозяйственные работы поубавились, и родители их особенно не досаждали с вопросами, куда и зачем ушёл.

15 октября — время, когда на Холзуне начинается зима, но в тайге осень ещё пытается сопротивляться. У подножья, внизу земля сырая и холодная, снежок уже не раз падал и таял; это ещё не настоящая зима, с оттепелями и возвращением по-осеннему тёплых дней, хотя медведи уже ложатся в спячку.

В этот день трое друзей бодро шагали по тропе, проложенной ими самими ещё в летние дни. Вместе с ними бежала весёлая собачка Егора, за плечами которого висела старенькая одностволка. Байкал — опытный на охоту пёс, хотя и не совсем сибирская лайка, но охотнику помощник.

Припорошенный свежевыпавшим снегом, Холзун высился вдали седой и горбатой стеной длинного хребта. В падях и распадках серой периной по утрам лежал туман, всходило солнце, он шевелился, будто там ворочались беспокойные белые звери, таял, клочья его седыми космами цеплялись за выступы скалы, а потом растворялись, будто их и не было. Приметы предзимья в тайге заявляли явственно и чётко нетающим снежком в тёмных и сырых оврагах, подмёрзшей корочкой земли после проливных осенних дождей, поблёкшими травами, серой стеной, всё ещё стоявшей по опушкам пихтачей и осинников. Снежок ещё не придавил бурьяна к земле, как и деревья, буйные травы умерли стоя, и придёт время — тяжёлая снежная шуба спрессует, вдавит их в землю, словно прикатает тяжёлым катком. А пока эти непокорные стебли то и дело вздрагивали, сбрасывая сырой снег на одежду бредущих людей. Степан с Егором молча переносили этот холодный душ, и только один Агафон ворчал:

— Ещё топать да топать, а у меня все штаны мокрые! Как ночевать в сырости будем?

Он хотел ещё что-то сказать, но тут совсем рядом вдруг прозвучал звонкий, как удар гонга, крик ворона.

— Смотри, Гоша, это ворон тебе ответ даёт, Всё лето не видно было и не слышно, а тут вот он — объявился. Предупреждает, что зима скоро. И ведь не видно было до сих пор, как и снегирей.

— А что ты хочешь, у снегиря и имя снежное, они у нас только зимой объявляются.

На тонкой пелене снежка уже обозначились следы хорьков, горностаев и ласок, охотящихся за мышами, пытающимися укрыться под ворохами опавшей листвы. Чёрная белка, свесив пушистый хвост, уркала и сердито цокала на пришельцев, но Стёпа запретил стрелять.

Это время, когда тетерева сбиваются в стаи и носятся от одного колка до другого и лишь в полдень спускаются на землю, чтобы полакомиться ягодами шиповника, рябины или калины. В эту же пору, в сутеми тусклого дня, в серости и сырости северного склона, среди ржавого и тронутого прелью пласта опавшей листвы вдруг замечаешь пряди ярко-зелёной травы. Словно локоны зеленоволосой русалки, травяные мочала явно чувствуют себя привольно в холод и слякоть, а отсутствие солнечного света будто идёт неувядающей траве на пользу. Эта же трава-мурава любит и берега лесных ручьёв, она же прекрасно уживается в глухом сумраке пихтача, иногда даже не имея травяных соседей, блаженствует в полном одиночестве среди желтоватой, голой земли.