Бухтарминские кладоискатели

Зимняя разведка

Стыло в тайге в хмурый и тусклый день, но радостно и светло, когда сияет солнце. Тогда и мёртвая тайга оживает, в другое время заснеженная, безмолвная пустыня. Остроконечными пиками и шатрами стоят пихты, закутанные в белые тулупы. За ними развёртывается широкая горная панорама с синеющими таёжными далями и стоящим белой стеной Холзуном.

Укрывшись ледовой бронёй, дремлет Хамир, и лишь темнеющие полыньи и промоины напоминают о том, что горная река жива. Там пульсирует и бьётся бурливая, непокорная волна. Кургузые птички оляпки суетятся вдоль ледового припая, то и дело ныряя в кипящую водяную пучину. Ком снега упал с мохнатой пихтовой лапы, пёстрая с чёрным птица кедровка громким, дребезжащим криком возвестила о том, что в заснувшем лесу появились люди. Пётр Иванович, запрягши своего Карьку, вёз домой приехавшего на каникулы Романа.

Приехать в тайгу из города — всё равно, что окунуться в сонное царство. Но ведь и здесь жизнь идёт! У Романа большие планы, в том числе и эта таинственная пещера: как не посмотреть, что за подземный город открыли его друзья! Само собой, отцу с матерью надо помогать.

Марфа пыталась было возражать:

— Что же это — приехал всего на две недели и уже из дому?

Но Пётр Иванович сына поддержал: «

— Засиделся там в кабинетах на лекциях — пусть разомнётся, по лесу побродит. — И больше того, напомнил: — А ты, мать, что, забыла, с Афониной горы сено надо доставить! Своё-то уж на исходе, нам со Степаном вдвоём не управиться, а с Ромой будет как раз по силам.

Стог сена, заготовленный на крутом склоне, летом доставить было проблематично — вся надежда на зиму, когда его можно утащить волоком. Ни трактором (да и где он, трактор!), ни конём невозможно — слишком круто и опасно. Но где коню нельзя, можно человеку.

— Ты, Марфа, знаешь, там метров триста, может, больше, надо пробить дорогу поперёк склона горы, где крутизна под тридцать пять градусов. А загвоздка в том, что всё это над скальным выступом, если сорвёшься или тебя снесёт, то не поздоровится — будешь скакать через эту скалу. Шею сломать можно. А уж дальше будет легче — скоростной спуск, хотя и там придерживать надо, чтобы всем не улететь.

— Вот беда-то какая! — причитала Марфа. — Однако я с вами пойду — может, как-то подсоблю.

— Ты что, мама, — вступил в разговор Стёпа, — мы втроём управимся без проблем.

Но мать на своём:

— Нет-нет, я с вами!

И отец тоже:

— Бесполезно её уговаривать — всё равно пойдёт.

Хочешь не хочешь, а работу делать надо. В ясный морозный день Пётр Иванович распределил обязанности сенной операции. Он со Стёпой в роли тягловой силы, Роман поддерживает бок стога снизу, чтобы не ушёл, не свалился под откос. Марфа (самовольно) бегает вдоль по дороге внизу, подаёт советы, больше похожие на команды. Отец сердито от них отмахивается, временами огрызаясь, и тянет свою линию (и воз сена) вопреки указаниям жены.

Рома:

— Стёпа, вы как бурлаки у Репина! Давайте я покомандую:

— Эй, ухнем, эй, ухнем! Сама пошла, сама пошла!

— Ты гляди, сам не улети! В волокуше-то явно более ста килограммов будет.

Не успел договорить, как прямо над скалой возок выдернуло из колеи, и Роман вместе с ним кувырком полетел вниз.

— Ах! — только вскрикнула Марфа, А Стёпа с отцом с ужасом молча смотрели на цирковой трюк с сальто-мортале Романа.

Великолепны воздушный пируэт вместе с освежающим фонтаном снега и заключительный аккорд с мягким приземлением в полутораметровый снежный сугроб.

— Рома, ты как?!

Восхитительное ощущение свободного полёта из пушки на Луну и столь же приятное, мягкое приземление.

И мать:

— Рома, ты не ушибся?

— Будто нырнул в океан с газированной водой.

На этот раз всё обошлось. Пролетев метров пятнадцать над скалой, Роман зарылся в снег, который его и спас. Рассёк немного обо что-то бровь — в общем, отделался, как говорят, лёгким испугом, и прибавилось работы. Сено оказалось разбросанным, и его пришлось долго собирать, в том числе со скалы. Потом уж по дороге до дома возок тащили на лыжных нартах тройной человеческой силой.

На Чудскую копь выбрались в полном составе. Дорога неблизкая, а снег глубок, без ночёвки не обойтись.

— Гоша, а ведь пасека-то тебе знакомая, — напомнил Роман.

— Говоришь так, будто я не знаю!

Знакомый Роману пчеловод на самой дальней пасеке у Логоухи встретил друзей на крыльце:

— Никак, мужики, за гусями притопали?

— А что, дядя Финоген, неужто Агафона признали? Тогда ж темно было!

— Как не признать, мы же не в городе живём, а в лесу каждый человек на виду, все наперечёт. В тайге всё видно, и земля слухом полнится. Ну проходите, чай набродились по снегу-то.

— А не жалко тогда гусей было?

— Вот ещё скажешь! Мы тогда с женой порадовались, что мальчонка живой и здоровый домой возвернулся.

— Так вот он, перед вами стоит.

Роман вытолкнул Агафона напоказ.

— Да я уж и так признал. Как тогда гуси, хороши ли были? Раздевайтесь, отдыхайте, пока моя Марья вам лапшу с гусятиной приготовит.

Утром вышли не так рано, как бы хотелось, но хозяева не выпустили, пока не накормили в дорогу.

Дальше, в верховьях Хамира, и летом редко встретишь человека, а зимой и тем более — полное безлюдье. Белая пустыня, где тишину нарушают лишь редкий щебет синиц, стук дятла да звонкий крик ворона, возвращающегося с кормёжки близ человеческого жилья. Тяжко брести по рыхлому глубокому снегу, прокладывая лыжню, — шли попеременке, сменяя друг друга. Лыжи хотя и широкие, а проваливаются по колено. Терпи, казак, атаманом будешь!

— Гляди-ка, и водопад на реке замёрз!

От брызг поверх воды образовался ледяной панцирь, река под ним шурует, и кое-где темнеют незамерзающие полыньи. Среди ослепительно белых снегов эти полосы живой воды кажутся чёрными. Но что за зверёк выскочил на береговой припай? Почти чёрный, быстрый, размером с кошку. На миг остановился, уставив усатую мордочку на людей, и снова нырнул под снег.

— Так это же норка! — признал Егор. — Для неё, что вода, что снег — везде пройдёт, будто и нет никакого препятствия.

Шаг, ещё шаг; глотая морозный воздух, Роман упорно буровил снег; говорить не хотелось, но мысли одна за другой теснились в голове. Что за чудеса и как так вышло, что проложенная человеком выработка вдруг сменилась подземной полостью естественного происхождения? И эта медведица, что пыталась устроить берлогу в штольне: оставила ли она её в покое и не устроила ли в ней своё логово? Любопытство, уверенность в том, что эти вопросы они наконец разрешат, придавали силы.

Следом, сосредоточенно и настойчиво сражаясь со снегом, молча шли остальные, и лишь Агафон то и дело комментировал происходящее вокруг или развивал фантазии, рождавшиеся у него в голове. Его прервал Степан, напомнив про зимние опасности гор:

— Глядите, как снег на горе блестит! Лавиноопасный участок.

Егор возразил:

— Нам он не грозит — слишком далеко до нас.

— Ты плохо знаешь коварство оплывин. Бывает, так ударит, что на противоположный склон вылетит. Правда, Рома?

Роман промолчал, но вспомнился ему давний эпизод из раннего детства, когда ещё жили на Юзгалихе. Он, школьник второго класса, учился тогда в начальной школе в Подхозе. От дома всего пара километров, но по пути на горе висит снег, в любую минуту готовый свалиться на голову. Чтобы не ходить каждый день и не подвергаться опасности, жил там в чужой семье — как говорил отец, «в людях». Но ведь раз в неделю, в воскресенье, как не побывать мальчишке дома! Было раз, пришёл за ним отец в большой снегопад, по-местному «кить». Говорит: «Подождём, сынок, чую, вот-вот свалится оплывина. А тут самое опасное место, как бы нам под неё не попасть!» Снег рыхлый, как пух, и навалило свежего выше колен. И вот стоят они, смотрят, как струйками то там, то там стекают по склону снежные ручейки. Дом совсем близко, слышно, как взлаивает Трезорка, — видно, мать вышла покормить его. И идти-то всего ничего, а вот поди-ка какая незадача! Отец всё притоптывал и говорил: «Бывает, оплывина сорвётся от упавшего с ветки кома снега или от того, что громко чихнул». И тут что-то зашуршало на горе, и снег с шипением помчался на них. В ту же секунду резко ударила волна упругого воздуха, дыхание перехватило, лицо забила снежная пыль, и какая-то слепая чудовищная сила чуть не сбила их с ног. Лёгкие забивала сухая снежная пыль, Роман чувствовал, что задыхается. И вдруг всё стихло и остановилось. К счастью, оплывина прошла мимо, хотя и совсем рядом, и не задела их. Маленький Рома говорит: «Теперь идём, папа, оплывина прошла». А отец ему: «Погодим ещё чуток — как бы следом и вторая не жахнула». И верно, всё опять повторилось. Одна лавина упала на другую. Ещё немного подождали, и отец говорит: «Вот теперь можно. Я пройду, а ты жди, когда я тебе сигнал дам, — не дай бог, как бы третья не пошла. А уж тогда иди скоро, не останавливайся». Рома шёл по оплывине и удивлялся: свежий снег мягкий да рыхлый, а тут лежал твёрдый, что твой бетон.

Полузаплывший снегом вход издали выдавал штольню. Куржак повис на ветвях близстоящих деревьев, штольня дышала, изморозью украшая всё вокруг себя.

Все остановились, оглядываясь вокруг. Нигде никаких следов — штольня никого не привлекала и казалась чужеродным явлением в тайге.

— Доставай свою пушку, — скомандовал Роман, обращаясь к Егору, — посмотрим, прячется ли кто в этом убежище.

— Да нет там никого, — уверенно сказал Стёпа. — Даже зайцы и те стороной обегают эту дыру. Вон они, следы, и все мимо. Заяц потопчется рядом, а в штольню почему-то не хочет лезть.

— Значит, боится, — многозначительно сказал Егор.

Сняв ружьё, он пальнул раз, другой. Эхо разнеслось по лесу и смолкло вдали у вершины скальной гряды.

— И верно, никого, — согласился Рома, снимая лыжи.

Гуськом все втянулись в штольню; свет карбидок довольно тускло осветил промороженные стены, сверкающие снежной изморозью. Зима, а в Подземном городе то ли весна, то ли осень, и ни зима, и ни лето.

— Не вижу особого комфорта, — проговорил Роман, оглядываясь вокруг. — Сквозняк тянет — где уж тут зимовать медведю? В берлоге и то лучше.

Егор его поддержал:

— Ну да, там хоть не дует, и медведь сам себя обогревает под снежной шубой. Надышит — и тепло. Сосёт себе лапу — и никаких забот. А здесь ни того, ни другого. И следов его «постели» не видно.

— Какая ещё постель?

— Та, что готовит Михайло Иванович для зимы. Там и валежник, и кучи веток. А как же иначе спать, не на голой же земле? А то, бывает, ещё поворочается с боку на бок, чтобы лежанка поудобней получилась, по форме тела. А здесь ничего этого нет, кроме заваленного камнями чудика.

— Вот и хорошо — первое препятствие, считай, преодолено. Лучше мёртвый бергал, чем живой медведь. Двигаем дальше, — командовал Степан.

По очереди пролезли в пролом. Стёпа разглагольствовал:

— Помню, как осенью зашли сюда и поразились внезапно наступившей тишине после яркого солнечного дня, полного щебета птиц и шума реки, а сейчас только мрак и полное безмолвие — что на улице, что в подземелье.

— Беспросветная тьма, таинственная и враждебная, — поддержал его Роман. — Царство бога подземного мира Аида, где обитают мёртвые. Однако благодаря пещерам не вымер человеческий род.