Бухтарминские кладоискатели

В логове троглодитов

— Вы обещали показать жилище троглодитов, — напомнил Фемистоклу Агафон, когда через неделю они снова встретились.

— Да-да, это очень интересно, хотим посмотреть, — поддержал Егор. — Далеко ли это?

Фома усмехнулся:

— Здесь скорее подойдёт вопрос: сколько времени займёт дорога и трудна ли будет? Это же всё промоины, проложенные грунтовыми водами. Так вот, я рассчитываю, что часа за два мы доберёмся, а путь будет относительно простым, если только можно так сказать про подземные лабиринты. В пещерах не столько ходят, сколько лазят, и никогда не знаешь, что может ожидать на этот раз в пути. Как у вас с освещением?

— Если экономить, должно хватить, свечи можно жечь по очереди, по одной-две на всех.

— Глядите, лбы не расшибите, — несколько неуверенно сказал Фемистокл и добавил: — Боюсь, что вы разочаруетесь, — вряд ли что там может вас заинтересовать.

— Как что! А наскальные рисунки, битва с мамонтами и пещерными львами! — воскликнул Агафон.

— Ах, вот что ты ждёшь: живопись людей каменного века! По-твоему, все троглодиты были художниками и разрисовывали стены? Но это совсем не так. Древняя живопись — это большая редкость, даже редчайшая. Насколько мне известно, такие рисунки только и найдены в пещере Альтамира на Пиренеях в Испании, да вроде бы где-то в Африке. У нас есть наскальные изображения, так называемые петроглифы, но они датируются более поздними периодами. Бронзовым, железным веком, к тому же все они на поверхности, выбиты или процарапаны на камне. Человек, как вылез из пещеры, так больше туда не возвращался. Разве что в землянки, — добавил он, усмехнувшись.

— Всё равно интересно посмотреть и представить себя на их месте, — настаивал Агафон. — Как жили-выживали.

— Жили грязно, в антисанитарных условиях. Да это вы и сами можете представить, зная, что у древнего человека ничего не было из предметов быта. Ни посуды, ни одежды. Спали на кучах хвороста, на соломе, укрывались звериными шкурами, из них и одежду делали. Можно ещё пофантазировать, представить — это не так уж трудно, но не очень приятно. Одним словом, обитали в логовах. Что было хорошего — огонь. Возле него грелись, спасались от холода. Наверное, берегли, хотя тут неясно, возможно, умели его и добывать. А так — сплошные проблемы, проблемы выживания. Где найти пищу, как спасаться от холода, от хищников, от болезней.

— А по какому признаку вы находите жилые пещеры? Как определяете, где жилая, а где нет?

— Самым примитивным образом. Себя ставлю на их место. Что у них было, что можно найти? Почти ничего. Никаких металлических предметов, никакой керамики, ничего этого не было — ещё не изобрели. Было дерево — оно не сохраняется, — кость, обломки камня. Огонь! Надо искать его следы.

— А что оставляет огонь, кроме сажи и закопчённых стен?

— Угольки, кусочки древесного угля! Как ни странно, они могут сохраняться тысячелетиями. Вот их и надо искать. Разумеется, кроме каменных ножей, наконечников копий и стрел, каменных топоров и мотыг. Костёр жгли у входа, чтобы не задохнуться от дыма.

— Ага, сидели, грелись и мясо жарили. Мамонтовое.

— Если бы! Я думаю, они всегда голодные были, а уж когда удавалось добыть какого зверя, то за раз его тут же и съедали. Как волки. Их жизнь и была похожа на жизнь диких зверей и висела на волоске — как говорится, на грани выживания. И сколько погибало, сколько выживало — одному Богу известно. Мне представляется, что выживал один из десяти. И опять, что значит «выживал»? До какого возраста? Логично думать, что надо считать до возраста, когда человек может оставить потомство, то есть до двадцати — двадцати пяти лет. Иначе популяция вымрет.

— Так мало?

— Что поделаешь, жизнь была слишком суровой. Видимо, отдельные индивидуумы доживали до преклонного возраста, но я думаю, их было очень мало. Систематические голодовки, войны, болезни, эпидемии… Кое-где существовала вынужденная традиция освобождаться от ненужных членов общества.

— Убивали?

— Возможно, не убивали, а оставляли на умирание. Изгоняли. Немощных и нахлебников содержать было невмоготу.

— Это одно и то же.

— Что поделаешь, в мире так устроено: главное — сохранить популяцию, род, племя, чтобы оно продолжалось. Например, у хищных птиц, когда наступает голод, съедают самого слабого птенца в гнезде.

— Что, и у человека так было?

— Гоша, ты задаёшь вопрос, на который сам можешь ответить не хуже меня. Здесь можно только гадать. Некоторые исследователи считают, что у древних людей каннибализм был в норме. Ты сам знаешь, что он имел место даже в совсем недалёком прошлом. В любом случае пища, тем более белковая, у человека каменного века была драгоценностью, и он не пренебрегал любой. Сам подумай: вот в нашем суровом климате, чем питался древний человек зимой? Корешками сыт не будешь, даже трава — и та под снегом. Мамонта, оленя попробуй добыть. Если и загонят какого, то это бывает очень редкой такая удача. Вот лось выживает за счёт прутняка. Ивовый молодняк, бывает, подчистую выгрызает. А что человеку остаётся делать, чтобы зимой не умереть от голода? Наверняка и человечинку ели.

— Да, романтики мало.

— О романтике и говорить нечего. Романтика есть только у писателей, изображающих жизнь древних людей. Без романтики никто книгу читать не будет.

— Честно говоря, у меня как-то и интерес к этим троглодитам поуменьшился, — признался Егор. — Больно всё грубо и жестоко.

Роман, до сих пор не принимавший участия в разговоре, не выдержав, наконец, вмешался:

— Жизнь вообще груба и жестока. Это и есть дарвиновская теория эволюции и происхождения видов: слабый погибает, выживает сильнейший. Он же и оставляет потомство, и так из поколения в поколение совершенствуется вид, всё более приспосабливаясь к существованию. Так древний человек совершенствовался, пока не превратился в гомо сапиенс — человека разумного.

— Стойте, стойте! — Сметливый Агафон углядел пробел в дарвиновской теории. — Ты, Роман, говоришь, что выживает сильнейший, умнейший, трудолюбивый, а бедный и ленивый должен погибать?

— В принципе да, — вынужден был признать Роман, — хотя я сомневаюсь, что человек разумный сейчас совершенствуется по этой схеме.

— Вот-вот, я тоже об этом хочу сказать. Получается совсем наоборот, чем по дарвиновской теории, — не унимался Агафон, — самые бедные народы, например многие племена в Африке, усиленно размножаются, имея по десять и более детей в семье, в то время как богатые и успешные европейцы вымирают, имея двух, а то и одного ребёнка. И население в Африке растёт, а в Европе сокращается.

— Что ж тут не понять! — вмешался Стёпа. — Человеческий разум всё перевернул в мире, и прежние законы природы уже не работают. Я имею в виду людей. У нас всё по-другому. И потом, не надо забывать, что видимые изменения происходят через значительный период времени, нужны миллионы лет для этого.

— Осторожней, голову не разбейте! — предупредил Фемистокл, прервав разгоревшийся диспут. — Видите, свод понизился? Здесь в три погибели придётся сгибаться.

— Хорошо, хоть не ползком, — прокомментировал Егор, — шибко не люблю на карачках передвигаться.

Местами проход превращался в узкую наклонную щель, где протискивались боком. Завалы каменных обломков преграждали путь; узкий лаз, извиваясь, уходил в сторону и куда-то вниз. Ручей же, журчащий рядом, вдруг нырнул и с шумом исчез в небольшом отверстии на полу.

— Кстати, Фома, — вдруг перешёл на другую тему Стёпа, — куда уходит вода? Как я понимаю, не вся она выходит на поверхность. Проваливается в тартарары. Куда она девается, не в центр же земли?

— Знаешь, Стёпа, — признался Фемистокл, — я и сам об этом частенько задумываюсь. Ты же видел зимой полыньи вдоль по замёрзшему руслу Хамира. То же и по Бухтарме. Я думаю, это подземные воды пробиваются, выходя на поверхность, не дают замёрзнуть всей реке. Родники, ты это и сам знаешь. Но сколько-то воды действительно уходит куда-то низ. Я вот думаю, что эта вода скапливается где-то в горных породах. Ты же слышал про так называемые подземные моря и озёра? Скорее всего, это просто трещины в породах, заполненные водой. Иногда такие подземные воды даже в пустынях находят. Бурят скважины, качают воду, используют, и её бывает очень много.

— Фу ты, чёрт, чуть башкой не стукнулся! — пожаловался Рома. — Долго нам ещё карабкаться?

— Да вот же, почти пришли.

Своды подземной полости расширились, и путники очутились в обширной сухой камере, в дальнем конце которой слабо засветился выход на поверхность.

— Однако, заросло всё, — сказал Фемистокл, на корточках пробираясь к выходу сквозь густые ветви черёмух и колючей боярки. — Но это и хорошо — меньше любопытных глаз обнаружат лаз. Давненько я тут не был, — добавил он, озираясь и осматриваясь. — Однако, лет пятнадцать.

Щурясь, ослеплённые ярким светом, спелеологи вышли наружу. Конечно, всех интересовал вопрос, где они находятся. Это был сырой и тенистый лог, густо заросший осинником, под сводами которого буйно разрослись папоротник и типично таёжное разнотравье, сплошь закрывающее поверхность земли.

— Не так уж и далеко от вашей штольни, — заявил Фемистокл, — мы находимся в соседнем отщелке. Вот вам запасной выход, о котором я уже вам говорил. Причём гораздо более скрытный, чем штольня. Сюда никто не ходит, и им вполне можно пользоваться.

И он опять повторил то, что уже говорил и раньше:

— А штольню можно бы и замуровать.

Все промолчали, а Фома продолжал:

— Ну вот, я думаю, что здесь могли обитать пещерные люди. Сухо, лес рядом, есть дрова. А что ещё надо для существования людей? Естественно, пища. Летом собирали ягоды, корешки, весной — дикий лук, свежие ростки молодой зелени, осенью — орехи, калину, рябину. Зимой было туго. Делали силки, западни на птицу, зайцев. Конечно, голодали. Обо всём этом можно только догадываться. Охотились и добывали пищу мужчины, а женщины с детьми ждали их, сидя в пещерах, и поддерживали огонь.

— Я думаю, они ели и лягушек, и ящериц, и насекомых, — заявил Агафон.

— Всё возможно, и даже, скорее всего, — согласился Фома, — собирали птичьи яйца — всё шло в дело, всё, что живое. Давайте попробуем покопаться в почве — может, что и найдётся. Каменный обломок какой или уголёк.

Тут только вспомнили, что не догадались взять лопатку или какую другую захудалую ковырялку.

— Вот мы теперь, как те пещерные люди, должны приспосабливаться и придумывать себе инструмент из подручных материалов, — ворчал Роман. — И даже хуже. У тех хотя бы кость была от быка, лопатка, чтобы землю отгребать, а нам разве что палкой придётся её колупать.

Пока рылись — кто ножичком, кто деревянным сучком, — Фемистокл достал своё огниво — кремень, стальное крысало и клочок сухого мха. Молча высек огонь и стал разводить костёр прямо у входа перед гротом. Всем остальным этот способ добычи огня тоже был известен.

— Вот здорово, будем как те дикари, что здесь жили! — обрадовался Агафон.

— Как же, тут сидели. Горевали аль радовались — кто знает.

Егор подсел поближе к Фемистоклу:

— Фома, а куда они все делись? Жили, а от них самих никаких следов. От бронзового века хотя бы курганы с костяками, а от каменного ничего, кроме каменных молотков,