Бухтарминские кладоискатели

— Вы-то что! Вот рудник откроют, даже два — тогда другое дело. Тогда нам нечего будет здесь делать. Полиметаллы и железо будут добывать, а для нас это будет крах! Но я думаю, какое-то время ещё продержимся, — сам себя попытался он успокоить. — Раньше чем через три-пять лет не развернутся. И мне не нравится ваша штольня, — продолжал Фома, — смотрю я на неё и думаю, что выдаст она нас с головой, стоит только увидеть её знающему человеку. Надо бы её ликвидировать. То есть не саму штольню, а вход. Чело, так сказать. Завалить или хотя бы замаскировать. А выход другой, причём с вашей стороны, я вам покажу.

— Завалить? Это же большая работа, нам она не по силам.

— Впятером можно сделать за пару дней. Вы учтите, что на нашей стороне будет закон господина Ньютона о земном притяжении, о всемирном тяготении.

— Как это? — не понял Агафон, а Рома его упрекнул:

— Сразу видно, что ты хромаешь по физике.

— Да, — подтвердил Фома, — стоит только поковырять землю над штольней, и она сама полетит вниз к устью штольни. Можно обойтись одними только лопатами.

— Ладно, там посмотрим, — уклончиво ответил Роман.

Разрядкой тревожных мыслей явилась прогулка по отвалу.

— Вот, глядите. — Фемистокл показал на зелёный и синий камешки. — Это малахит и азурит, окислы меди. Из них чудь и выплавляла металл.

— Неужели это малахит? — удивился Стёпа. — Тот самый, из которого знаменитая малахитовая шкатулка выточена?

— Ну не совсем тот. Красивый, поделочный малахит добывали только на Урале. Наш для этого не годится — видите, какой рыхлый, крошится в пальцах, хотя по химическому составу он тот же.

— А как же из них металл плавили? — спросил Гоша. — Никак эти камни не похожи на металлическую медь.

— Очень просто, — ответил Фома, — толкли, закладывали в глиняные формы слоями вперемежку с древесным углём, добавляли сульфат бария и всё это в печь. Чтобы добиться высокой температуры, подключалось воздушное дутьё с помощью примитивных мехов, то есть с дополнительным поддувом воздуха. А меха делались из цельных кож животных, например барана. Добавляли для горения кислорода.

— Действительно, просто и даже примитивно, — согласился Роман.

— Просто, да не совсем, — поправился Фома, — наверное, я неточно выразился, назвав процесс простым. Правильнее его назвать примитивным. Прежде, чем нашли добавку из сульфата бария, древние металлурги немало поломали голову. Химию-то они не знали. Только пробами, экспериментами решали проблему. И потом, после плавки ещё надо было металл доводить до кондиции — получалась медь, опять-таки, пока ещё только черновая медь. Там были включения шлаков, их надо было убирать. Слиток разрубали на части, выковыривали ненужное, просеивали, и так несколько раз.

— Да, кажущийся простым процесс на самом деле был сложным, — согласился Роман.

— Сложным и дорогим, — подтвердил Фемистокл, — но с дороговизной не считались, труд был рабским, и хозяева и потребители с ценой, а вернее, с затратами труда мирились. А куда денешься! Всё очень примитивно, никакой механизации. И обогащение — отделение рудных кусков от пустой породы — тоже вручную. Вот так, сидели и откидывали — руду в одну кучу, просто камень — в другую.

— Да, отец рассказывал, что на Зыряновском руднике этим занимались дети, — вмешался Егор.

— Верю, это считалось лёгким трудом, — подтвердил Фома.

— Фома, вот вы показываете рудные минералы, они зеленоватого и синего цвета, а как же рудная железная шляпа цвета ржавчины, жёлтая и рыжая? — задал вопрос Роман. — Вы же в местных рудах разбираетесь, в зыряновских?

— Да, верно, — согласился Фома, — руды старого Зыряновского рудника были в основном рыжей окраски, цвета ржавчины. И вы догадаетесь почему.

— Видимо, много окислов железа?

— Совершенно верно, и ещё там было много окислов цинка, а они тоже в основном бурой расцветки — они и назывались охряными. В отличие от руд уральских, где преобладала медь, окислы которой синие и зелёные.

— А вот и она, легка на помине, Медной горы хозяйка! — Рома заметил ящерку изумрудного цвета, замершую на одном из валунов.

Ребята разглядывали знакомую всем ящерицу, сразу вдруг приобретшую совсем другой статус и символ древних рудных залежей.

— Между прочим, — продолжал Фемистокл, — мальчишкой я бегал по склонам горы, где располагался Зыряновский рудник, и находил ещё остатки древних копей. Они были совсем небольшие — так, закопушки метра по полтора-три длиной. А однажды повезло: в обрывистом берегу речки Маслянки я заметил: торчит какой-то предмет. Трогаю — он тут же поддался, смотрю: бронзовый нож. Догадаться было нетрудно — явно древний, чудской.

— А я знаю: из охры делают жёлтую краску, — вдруг вмешался Агафон.

— Да, причём это самая древняя краска, которой пользовались даже первобытные люди, — подтвердил Фемистокл. — В пещерах на Пиренеях во Франции находили древние рисунки, нарисованные охрой. А это двадцать тысяч лет тому назад.

— Страшно подумать, как долго длился этот период древнего человека, — в задумчивости сказал Степан. — В пещерах у костров. И как только выжил человек?

— Заметьте: мамонты вымерли, пещерные носороги и медведи вымерли, а человек смог сохраниться. Всё благодаря разуму, — поддержал его Фома.

— А вот скажи-ка, Роман, ты же студент технического вуза — значит, технарь: куда подевалась древняя медь, выплавленная две или три тысячи лет назад? Её ведь добывали, судя по гигантским горным разработкам на том же Южном Урале, на Алтае, сотни и тысячи тонн. А медь, в отличие от железа, не окисляется так быстро, не исчезает, превращаясь в ржавчину за пятьдесят лет, и хранится почти в нетронутом виде сотни и даже тысячи лет. Так вот куда делась медь, выплавленная в бронзовом веке? Вот хранятся медные и бронзовые изделия древности в музеях мира — так это не более тысячной доли процента от выплавленного. А куда делся остальной металл?

Роман, не отгадавший такого простого, но каверзного вопроса, задумался.

— Да, Фома, задали вы задачку, даже не знаю, что и сказать.

Зато Агафон сразу сообразил:

— Так не все же курганы разрыты. Вот разроют, и тогда всё сойдётся: сколько добыли, столько и найдут.

— Молодец! — похвалил Агафона Фома. — Логично мыслишь, а главное, смело и быстро нашёлся, что сказать. Только я думаю, если все курганы разрыть, то будет не одна тысячная процента, а две, три или четыре тысячных. И дисбаланс останется.

— Значит, остальное где-то в земле, — догадался Стёпа. — Вместе с культурным слоем.

— Интересный ответ и похожий на истину, — согласился Фома. — Но учёные и сами разводят руками. Говорят, что не знают, и всё тут.

Роман со Степаном отправились устраивать лагерь, а Егор с Агафоном неотступно следовали за Фемистоклом, жадно слушая его рассказы.

— Фома, — начал Егор, — вот вы давеча говорили про троглодитов, пещерных людей. А как они уживались с пещерными медведями? У троглодитов, наверное, кроме дубины, ничего и не было, а что дубинка против такого громилы!

— Это верно: одному человеку с медведем трудно справиться, — согласился Фемистокл, — но у человека, даже древнего, было другое оружие — разум, — а кроме того, они действовали сообща, а вдвоём, втроём даже пещерного медведя можно одолеть.

— А чем пещерный медведь отличался от нашего? — спросил Агафон. — Наш тоже берлогу норовит сделать в каком-нибудь укрытии, а то и в пещерке.

— А кто его знает, признаюсь в своём невежестве в этом вопросе, — сказал Фемистокл. — Разве что покрупнее, я думаю. А так, что человек в ту пору, что медведь друг на друга смотрели как на объект охоты. В природе всегда стоит проблема питания, а на одной травке да на корешках ни человек, ни медведь не проживёт. А тут ещё убежище от холода надо искать, а где оно? Только в пещере. У человека огонь, у медведя — тёплая шуба. Так и соревновались друг с другом.

— Всё же человек победил, — заметил Егор. — Где он, пещерный медведь?

— Я думаю, он переродился в нашего, современного, хотя нигде не встречал, в чём же между ними разница.

Расставаясь, Роман спохватился:

— А как же мы будем общаться, встречаться?

— Оставляйте записку на том месте, где меня нашли. Летом я бываю там почти каждую неделю.