Негасимое пламя

Нечеловечески мощным рывком полудница отшвырнула настырного врага в истоптанный снег. Мир нелепо кувыркнулся, рассыпался жгучими искрами. Целая вечность ушла, чтобы заново сообразить, где земля, где небо – одинаково серые, одинаково зыбкие. Неподалёку кто-то протяжно, болезненно охнул. Витька… Его голос… За грудой прогоревших деревяшек – неестественно хрупкий девичий силуэт, и прелестница эта без труда держит на весу здоровяка Щукина. Тянет силы, дрянь такая, ничем не смущаясь… Кое-как прицелившись, Верховский швырнул в тощую спину сердито искрящую боевую стрелу. Встал, морщась от боли в ушибленной спине. В два неловких прыжка оказался рядом, от души зарядил полуднице кулаком в висок, заставил выпустить из когтей едва живую жертву. Холодные пальцы тут же вцепились ему в горло. Нежить не привередлива, ей любой корм сойдёт… Пламя ещё раз напоследок обожгло ладони и погасло: стремительно утекающих сил уже не хватало на магию. Ну и плевать. Пусть подавится, лишь бы про других не вспомнила…

– Санёк, уйди оттуда!

Свои! Здесь, близко! Верховский рванулся, оставляя на чёрных когтях клочья ткани и капли горячей живой крови. Кто-то бесстрашно ухватил полудницу за плечо – конечно, недотёпа Вилков. Земля предательски податливо скользнула под ногами. Кусачий влажный холод забился под ворот рубашки. Всё, не боец больше. Парни справятся и без него…

Зато кое-кто другой не справится. Волевым усилием задвинув куда подальше тянущую жилы боль, Верховский кое-как перекатился по грязному снегу и пополз прочь от закипающей схватки. Туда, где остались Щукин и полуживой ворюга. В груди что-то подозрительно ныло. Прилично из него выпили, теперь неделю, не меньше, ходить минусом…

Витька ворочался в снегу, бездумно силясь совладать с обрывками сетки. Будь он в себе, сбросил бы в два счёта, а так – только упрямо пытается ползти к своей неживой погибели. Опершись на относительно здоровый левый локоть, Верховский без затей закатил приятелю оплеуху. Щукин ошеломлённо притих. Главное – жив, дуралей…

Пузырёк обезболивающего валялся, опрокинутый, рядом с разложенной на снегу аптечкой. Вокруг его горлышка расползлось бурое пятно, немногим темнее крови; острый запах спирта и травяной отдушки мешался с вонью от дыма, грязи и смерти. Дорого заплатил безымянный бродяга за сумку со сковородками. Давая волю досаде, Верховский сгрёб непослушными пальцами пропитанный снадобьем снег. Кто бы ни согнал нежить с насиженных мест, лучшее, что можно с ним сделать – посадить на веки вечные за решётку без права на условно-досрочное. Даже если это было ненамеренно. Особенно если ненамеренно; надо ведь хоть чуть-чуть соображать…

Сам-то много насоображал, великий мыслитель?

Полудница истошно завизжала где-то за спиной. Звук хлестнул по вискам, лишил способности слышать; по шее неторопливо стекла горячая струйка крови. Мир заполнила тонко звенящая тишина, а потом с низкого неба хлынула тьма. Подыхающая нежить поддала-таки напоследок.

***

Первое, что он понял, открыв глаза – он умудрился потерять сознание. Качественно так потерять: над ним нависало не пасмурное небо и даже не тряпичный полог палатки, а вполне себе белёный потолок капитального строения. Сил не было даже мизинцем пошевелить. Или последствия тесного общения с нежитью, или какая-нибудь целебная дрянь… Верховский медленно моргнул, приноравливаясь к приглушённому желтоватому свету. Не холодно. Почти не больно. Стыдно только, а с этим можно как-нибудь жить.

Вокруг отнюдь не спокойно. Он не сразу это сообразил; мельтешили на самом краю поля зрения, а вслушиваться в негромкие голоса получалось плохо. Людям – медикам – что-то не нравится, им не удаётся снять какие-то на редкость упрямые чары. Торопливо надвинулась чья-то тень; вспомнили и про Верховского. Из-под деловитых рук, затянутых в вонючие резиновые перчатки, нестерпимо хотелось вывернуться. Были бы силы…

– Не дёргайтесь, – миролюбиво посоветовали из-за маски, закрывающей половину лица. – Вы под действием анестетика. Пока не заживут швы, придётся полежать смирно.

О как. Швы. Это полудница так основательно его потрепала или резали уже сами медики, выковыривая глубоко просочившийся яд? Верховский разлепил-таки губы – по лицу ему, похоже, тоже досталось – и с четвёртой попытки прохрипел что-то похожее на «Щукин». Врач его понял. Плохо; значит, Витькина фамилия тут на слуху…

– Делаем всё возможное, – заверил медик. – Прогноз пока неясен. Давайте-ка я добавлю вам снотворного…

Когда Верховский в следующий раз вынырнул из небытия, вокруг царила тишина. Свет серый, дневной; поодаль кто-то шуршит бумагами. Двигаться можно, но больно. И просто лежать тоже больно. Выдохся злосчастный анестетик… Что ж, по крайней мере, его вытащили из заснеженного посёлка, из грязи и неприятного соседства со свихнувшейся нежитью. Он пока ещё нужен сообществу, и сообщество о нём заботится. А безвестный бродяга, не ко времени сунувшийся обчистить дачный посёлок, никому не нужен. Помер – и ладно. Верховский когда-то спокойно относился к мысли о том, что сам он рано или поздно сгинет точно так же. Теперь избаловался. Не хочется.

– Ой, вы проснулись, – охнул старческий голос где-то за пределами наблюдаемой вселенной. Зашаркали торопливые шаги. – Как себя чувствуете? Попить, может, хотите? Доктора позову сейчас…

Пришлось терпеть сперва назойливые хлопоты санитарки, потом – тщательное обследование врача. Верховский в меру сил скупо отгавкивался в ответ на вопросы о самочувствии и старался не морщиться, когда деловитые пальцы задевали какое-нибудь больное место. Всё это здорово напоминало о том, что он всё ещё жив и даже что-то чувствует. Под конец осмотра он вполне самостоятельно уселся в постели, опираясь саднящей спиной на подушки. Боль никуда не делась – он просто привык.

– Ну, – врач позволил себе вздох облегчения, – из палаты я вас пока не выпущу, но могу разрешить вам гостей. Вечером. Сначала укрепляющие и терапия…

– К лешему, – огрызнулся Верховский, потирая противно ноющую грудь. Ещё один, весьма солидный, шрам в его коллекцию. – С Щукиным что?

Медик замялся.

– Состояние приемлемое, – туманно сказал он. – Сами понимаете, высшая нежить…

Чего тут не понимать… Оно в методичках досконально расписано. Глотая через силу мерзкие укрепляющие снадобья, Верховский рассеянно оглядывал пустую палату. Куда отсюда увозят – в реанимацию и в морг? Тогда, безусловно, его пока рановато выпускать. Какой хоть день-то на дворе? Понятно, что пасмурный, а за каким номером?.. Беспокойные мысли изводили его до самых сумерек. Вечером, когда санитарка зажгла свет, чтобы без помех заниматься вязанием, в коридоре послышались торопливые шаги – кто-то звонко впечатывал каблуки в кафельный пол. Верховский как-то сразу и без сомнений понял, кто это. Поверить только не мог.

– Оставьте нас, – не допускающим возражений тоном приказала Лидия, влетев в палату. Белый халат, не то лабораторный, не то больничный, полоскался у неё за спиной, будто выцветшее знамя.

Санитарка и не подумала ослушаться – не выпуская из рук спицы, проворно выскочила за дверь. Лидия, бледная и сосредоточенная, небрежным взмахом руки выгнала из дальнего угла стул для посетителей, уселась рядом с койкой Верховского и во мгновение ока соорудила вокруг них чары тишины. Хотел бы он так же играючи обращаться с даром…

– Саша, как ты? – требовательно спросила Лидия, окидывая его цепким взглядом.

Да уж, не в таких бы обстоятельствах с ней разговаривать! Люминесцентные лампы беспощадно старили её лицо – а может, дело было в тревоге, которая глубоко залегла в правильных чертах. Худо-бедно выпрямившись, Верховский изобразил подобие вежливой улыбки.

– Потихоньку. Кое-кому пришлось хуже…

– Кто тебя ранил?

– Полудница, – нехотя признался Верховский. – Какое сегодня число?

– Двадцатое. Саша, что происходит?

Он слегка опешил: разве это не она должна быть осведомлена о том, что творится в мире за стенами больничной палаты? Вряд ли что-то хорошее… Чем она расстроена настолько, что даже не пытается скрыть беспокойство?

– Я не знаю, – осторожно ответил Верховский. – Я тут валяюсь уже… выходит, почти две недели. И Витька…

Он обречённо выругался. Если светила столичной медицинской магии столько времени не могут ничего сделать с заклятием, то, наверное, уже и не сумеют. Сама нежить развеяна по семи ветрам, а власть её никуда не делась. Насмотришься на такое – даже с домовыми разговаривать не захочешь…

– Саша, что там случилось? – понизив голос, спросила Лидия. – Что произошло у разлома? Вы что-нибудь видели? Слышали?

– Нежить сбрендила, – механически отозвался Верховский. У разлома? Объектом коллеги называют разлом? А что он такое? – Полезла разорять пустые дачи. На людей кидается… – он вздохнул, осознавая полное своё неведение. – Вы бы лучше у Терехова спросили. Он там со своими… шастал по лесам…

Лидия изменилась в лице. Что-то из того, что он сказал, всерьёз её встревожило. Верховский волевым усилием заставил себя соображать. Почти две недели прошло, а в сообществе ничего не известно. Более того – ей ничего не известно… Значит, и впрямь впору беспокоиться: случилась какая-то грандиозная пакость. Свешникова расспрашивала его о каких-то незначительных деталях, он покладисто отвечал в надежде, что она до чего-нибудь додумается. С рождения принадлежащая к сообществу, она знала об этом тайном мирке в разы больше, чем он, без малого два десятка лет проведший на неприглядном дне построенной минусами действительности.

– Лидия, – Верховский воспользовался её минутной задумчивостью, чтобы задать вопрос самому, – вы ведь разбираетесь в проклятиях?

– В вероятностных чарах, – рассеянно поправила она.

– Какая разница? Проклятия – это подвид, – упрямо сказал Верховский. – Можете… Можете, пожалуйста, посмотреть Щукина? Полудница какую-то дрянь на него нацепила, врачи снять не могут…

Свешникова встрепенулась. Взгляд её метнулся к запертой двери, к пустующим койкам. Медленно, с сожалением она покачала головой.

– Я ведь не медик, – глядя в сторону, тихо сказала Лидия. – Извини, Саш, нет. Не рискну.

Она вскоре ушла, а на смену ей припёрся Ерёменко. Тоже весь бледный и какой-то осунувшийся. Торопился; коротко справился о самочувствии подчинённого и заставил подписать бумажку о неразглашении. Загляни Лидия получасом позже – уже не сумела бы добиться от него ничего внятного. Начальник недвусмысленно намекнул, что копаться в инциденте не стоит; дело отдают контролю, к безопасности никаких претензий… У Верховского претензии были, но кто ж станет его слушать?

А ему впервые за долгие годы хотелось, чтобы его услышали.