Лето, бывший, я

Дыхание перехватывает, словно окатили ледяным душем. Мёртвой хваткой обнимаю Лёшу за шею, не давая ему отстраниться ни на миллиметр, пока не выключит. Вот, оказывается, куда он тянулся, гад.

Именинник не торопится освобождаться, делает пару попыток для приличия — вдруг передумаю, но нет. К тому же мне всё ещё дико приятно к нему прижиматься.

— Птиц, — хрипло зовёт меня, поглаживая по сомкнутым рукам, — пожалуйста, не забирай у меня самую лучшую часть подарка?

Меня по макушку заливает смущением. В его голосе просьба, и ласка, и столько желания, что я сдаюсь. Адски страшно, но так хочется ещё восхищённого шёпота. Ослабляю хватку, позволяя убрать мои руки и закрываю глаза, переставая дышать.

Он не отстраняется сразу. Одной рукой упираясь в диван, большим пальцем второй Лёша гладит мне брови, спинку носа, задерживается на губах, мягко сминая нижнюю, чтобы мимолётно окунуться во влагу. Мышцы его живота чувствительно реагируют на эти движения. Обхватываю палец губами, обвожу языком и прикусываю — месть за гирлянду. Дёргается с мучительным стоном.

— Бессовестная! — шепчет, возбуждённо смеясь.

Открываю глаза, сразу встречаясь с тёмно-синим взглядом — там тоже всполохи молний на грозовом небе, как за окном.

— Можно? — берётся за край простыни.

Закусив нижнюю губу, неуверенно киваю.

Простыня полностью покидает моё тело, оставляя мелкую дрожь и сонмы мурашек. Опускаю ресницы и вновь поднимаю. Желание видеть его в этот момент пересиливает стеснение.

Лёша выпрямляется, садясь на колени. Медленно опускается взглядом от подбородка и ниже. Вижу по венке на шее, как ускоряется пульс, как нервно дёргается кадык и окончательно темнеют глаза.

— Очень, — сглатывает, — очень красивая Сова…

Лихорадочно выдыхаю, наблюдая, как он едва притрагиваясь, обводит бледные следы от купальника на моей смуглой коже, вызывая новые волны мурашек. Низ живота прошивают спазм за спазмом. Сжимаю колени. Его грудь с ворохом цепочек расширяется от частых вдохов, пальцы подрагивают, будто он получает микроразряды тока. Шёпотом несколько раз повторяет:

— Очень красивая…

Я нравлюсь Алексею Нечаеву. Настолько, что он с длинным “чё-е-ерт…” отворачивается в сторону, закрывает глаза и трёт переносицу рукой с розовыми отметинами от кустов шиповника. Думает? Тоже решается? Ерошит чёлку и возвращается, больше не отказывая своим рукам и губам в прикосновениях.

День рождения у него, а подарок получаю я. Нежный, как его губы, горячий, как ладони с длинными пальцами, обжигающий и сладкий, как его дыхание со вкусом клубничного чупа-чупса. Потрясающий.

Мне так хорошо, что больше совсем нестрашно сказать ему самое важное:

— Я тебя люблю.

Моё первое в жизни признание случается само собой, естественно, без стеснения.

Когда мы немного отдышались, вдруг оказалось, что ливень стих и только лёгкий дождь тихонько выстукивает колыбельную по стенам и крыше.

Ответных слов я не жду, мне важно было сказать свои. Внутри они больше не умещались. Но Лёша всё-таки отвечает. Нет, не словами, а поцелуем — нежно скользя губами по щеке, руками — подхватывая и укладывая себе на грудь, вновь зашедшимся сердцем, частыми ударами выбивающим что-то на его собственном непонятном мне языке.

— Как это — любить? — рисуя между лопатками восьмёрки, спрашивает Лёша.

— Тебя? — уточняю, задирая голову, чтобы видеть его чуть прикрытые ресницами глаза.

Утвердительно кивает.

— Ну-у-у-у… — тяну мечтательно, — ты кажешься самым красивым, самым умным, и… — запинаюсь, но продолжаю, потому что хочется отдать ему всё, что у меня есть, без остатка, — самым близким и важным. Самым-самым.

Перебираю пальчиком разномастные подвески на твёрдых пластинах его грудных мышц:

— Меня постоянно тянет тебя понюхать, потрогать и… сгрызть вместо еды, — в доказательство впиваюсь зубами в горячую кожу, за что моментально ловлю звонкий шлепок по неприкрытой попе, — ай!

— Не отвлекайся, — мурлычет Лёша.

— Ты словно всегда где-то рядом, но всё равно скучаю. Сочиняю о тебе сказки… — его ресницы взлетают вместе с бровями, взгляд становится заинтересованным.

Сокрушённо киваю и быстро-быстро выпаливаю остаток, пока не попросил рассказать хоть одну.

— Я тебе доверяю и… — вдох-выдох, — наверное, смогу простить всё. Совсем всё.

Чувствую, как его руки крепко обнимают. Перехожу на самый тихий шёпот:

— Я очень счастливая, Лёш. И сейчас, и когда было больно зимой. Правда-правда, — глубоко вздыхает, качая меня, как на волне. — Хочется стать лучше… для тебя.

К глазам подступает влага — не справляюсь с эмоциями. Прячусь в него, сглатывая комок, пока он целует в макушку. А потом поднимает лицо за подбородок и смотрит тепло.

— Не надо быть лучше, птиц, ты чудесная.

Переворачивает нас и с чувством целует, лаская то одну губу, то другую. Медленно, нежно, глубоко, неприкрыто кайфуя. Так, что я действительно начинаю чувствовать себя такой, как он сказал.

— Я тебе завидую, — шепчет, переведя дух, и добавляет с сожалением, — мне это недоступно.

Обнимаю его руками и ногами, пытаясь поделиться любовью, счастьем, радостью от этой особенной ночи. Пусть ему будет так же хорошо, как мне.

Снова целуемся, дышим прерывисто. Лёша неосознанно толкается бёдрами, выбивая из меня стон. Замирает. Он в джинсах напряжённый и твёрдый.

Именинник сегодня дал мне карт-бланш, когда я осмелела и потянулась дрожащими руками расстёгивать болты на его джинсах. Поднял ладони, как хирург, наблюдая, насколько далеко зайду. А я робела с каждой петлей и сломалась на предпоследней.

И сейчас чувствую, как судорожно сокращаются его мышцы пресса, но он тормозит, потому что я не готова. Люблю его. Очень.

— Иди сюда, желторотик, — тяжело дыша, заворачивает меня в простыню и опять укладывает сверху.

— Желторотик — это воробей, — смущённо даю себя уложить.

— Точно? Не может быть, дай проверить, — притворно разглядывает губы и ещё несколько раз легко целует, — и правда, не жёлтый, а розовый, — улыбается, помогая мне скрыть неловкость.

— Фенилэтиламин, совёнок, — в его голосе вновь появляются мурчащие нотки, — это он заставляет тебя счастливо летать. И миленько розовеешь ты, если подольше на тебя посмотреть, тоже от него.

— Фенил… что?

— Гормон влюблённости, — сонно улыбается Лёша и продолжает с закрытыми глазами, — недавно выяснилось, что люди его сами синтезируют, когда видят что-то… ммм… очень для них привлекательное. Так что я у тебя воооотт тут, — постукивает пальцами по затылку. — А когда-нибудь ты полюбишь по-настоящему и забудешь всё это…

— Враньё, — возмущаюсь, — ты у меня тут — прикладываю руку к груди, — сейчас всё по-настоящему…

Лёша ничего не отвечает, только поглаживает по спине расслабляя. Мы основательно вымотались. Прижавшись к нему, рассматриваю потолок с причудливыми тенями от узорчатых плафончиков гирлянды. Слушаю дождь. Хочется, чтобы этот день никогда не кончался.

— А я у тебя где? — спрашиваю, уплывая в сон.

— Не скажу, неугомонный птиц, — обнимает удобнее, — давай спать, у меня утром запись…

И я засыпаю, давая себе обещание, что обязательно окажусь у него в груди. По-настоящему.