Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 7. Терапия

«Видел ли ты человека проворного в своём деле?» (Притчи 22:29, Синодальный перевод).

Но была, конечно, и терапия. И это радовало. Я довольно сильно увлёкся терапией ещё на шестом курсе (до этого времени меня вообще мало что интересовало в медицине); мне нравился диагностический процесс, который часто требовал помимо знаний активности мысли; нравилась и фармакотерапия.

Иногда попадались сложные пациенты. И на фоне того, что с дополнительными методами обследования в Просцово всегда было, мягко говоря, непросто, порой приходилось полагаться только на мозги, руки да фонендоскоп. Из стационара некоторых пациентов увозили на больничной машине (если она была на ходу) в Т…, где им проводили рентгеновское обследование и основные анализы; ЭКГ делал я сам. Но это было всё. К тому же, не всякая бабушка выдерживала путешествие в «буханке», и таковые пребывали в стационаре практически необследованными. Доходило до того, к примеру, что я лечил самостоятельно мерказолилом женщину с клиническим гипертиреозом, не прибегая ни к каким обследованиям.

Порой всё это приводило к клиническим ошибкам. Однажды вызвала на дом не очень старая женщина с жалобами на одышку. Кроме небольшой тахикардии, приглушенных сердечных тонов и жёсткого дыхания я ничего у неё не нашёл; не было ни аритмии, ни хрипов. Основываясь на этой скудной клинике, я диагностировал ей сердечную недостаточность предположительно на фоне хронической ишемии сердца и назначил полный объём того, что при этом тогда полагалось вплоть до нитратов. Через день женщина вызвала повторно и сообщила, что ей хуже. Мне подумалось, что так проявляется её ипохондрия и велел продолжить приём лекарств, заверив, что эффект обязательно наступит через некоторое время. Но женщине становилось хуже. К великому счастью, как раз в это время в больницу заново устроилась Альбина Степановна (очередная Альбина), лаборантка, длительное время отсутствовавшая. Я сделал женщине анализ крови и выяснилось, что у неё серьёзная анемия и, понятно, что все эти мои нитраты с каптоприлами и мочегонными здоровья ей не прибавляли.

Альбина Степановна была шегутная, наивная до абсурда, смешная, неопределённого возраста женщина, из тех, что так и пышут энергией, да только энергия эта как-то слепо и малоэффективно уходит куда-то непосредственно в космическое пространство, минуя атмосферу. Меня, однако, дико радовало, что в историях болезни нетранспортабельных старушек появилось теперь хоть что-то, что можно было туда вклеить. Правда, это продолжалось недолго: у коровы Альбины Степновны что-то сделалось с выменем (а скотина в Просцово, как я очень быстро понял, — наивысшая ценность), и она тотчас же снова рассчиталась. И теперь история очередной поступившей Альбины Кронидовны вновь не содержала в себе ничего, кроме процедурного листа.

Апогей диагностических возможностей Просцовской поселковой больницы наступил незадолго до истории с пресловутым выменем. Прибежав в ординаторскую запыхавшись и сделав по инерции по её периметру кругов 18, Альбина Сергеевна затараторила мне в ухо, чтобы я как следует протёр свои айболитские очки и опрометью бросился прямо сейчас, побросав все дела, за ней в лабораторию сделать совместно анализ крови (а я, наверное, со времён гистологии на 2-м курсе микроскопа в глаза не видывал). Тем не менее, я авторитетно склонился над окуляром и, да, со всей серьёзностью и ответственностью подтвердил, что лейкоцитов в поле зрения чрезвычайно много. И я не заподозрю Альбину Степановну в том, что она вписала в графу бланка «лейкоциты» такое неимоверно большое число, будучи пьяной до невменяемости, тем более что Альбина Степановна вообще пьяной никогда не бывает. И непременно завтра отправлю эту злополучную пациентку в К… к гематологам с подозрением на хронический лимфолейкоз. И да здравствует просцовская диагностика! И вот если бы Альбина Степановна отсутствовала, то я бы так до сих пор и лечил эту несчастную пациентку невесть от чего! Альбина Степановна была польщена, но вымя есть вымя. Перед больным выменем неизбежно пасует здоровье всей нации, что тут поделаешь?!.

В то время ещё не примерли все, кто продолжал нести в своём сердце пришедшую в упадок эпидемию ревматизма. Сейчас, например, я могу выслушать в сердцах пациенток склеротичесий шум на аорте, но и всё, пожалуй. А тогда-а… Вызывает меня вредненькая пациентка типа Валаамовой, из Совхоза. Слушаю я её сердце и слышу всё: и диастолический шум, и его мелодичное убывание-затухание, и трёхчленный ритм и всю эту фонографическую середины двадцатого века белиберду, делаю вдумчивое назначение и иду домой возвышенно-задумчивый, аки чеховский герой, мол, экий я диагност!

Однажды было что-то вообще невообразимое, какая-то чехарда у сложной пациентки в стационаре с ионным дисбаллансом (по т-м биохимическим анализам), я сам с собой взлетел к вершинам диагностического поиска и что-то такое необычное капельное назначил. А дело было перед отъездом в Иваново. Мы с Алиной пришли в гости к Крабиным (Кольку Насреддину и Маришке), мы выпили, и я рассказал всем эту мою просцовскую ионно-детективную историю. Колёк (как бы знатный анестезиолог) внёс ясность. Я, делая в душевном запале весомый глоток водки, хватаю Колька за грудки и кричу: «Давай, гад, раз ты такой умный, телефон; надо звонить в Просцово дежурной медсестре, а то там не того пациентке моей накапают!» Колёк смеётся дуэтом с Маришкой, мол, «эх, Игорёчек!», однако телефон предоставляют и поют мне, Чеховскому преемнику, дифирамбы. Я что-то там пьяно бурчу медсестре Валентине (влюблённой в меня), она берёт под козырёк, и я вижу с этой стороны телефонной трубки, как слеза из угла левого глаза её смешивается в потоке со слюной из левого угла рта её (впрочем, это пьяная фантазия).

Татьяна Мирославовна (педиатр), от которой в смысле помощи мне в рамках терапии ожидать чего бы то ни было вряд ли следовало, однажды вызвала меня и радостно сообщила, что я имею возможность заказать на больницу оформление подписки на определённый медицинский журнал. Я выбрал «Клиническую Фармакологию». Мне было приятно. Тогда ещё не было медицинских представителей фармацевтических компаний (в Просцово, по крайней мере), и подобные журналы были в новинку и читать их было приятно.

Впрочем, у меня были книги по клинической медицине, которыми я зачитывался, и на определённом этапе они даже составляли конкуренцию Библии (художественную литературу в Просцово я почти не читал).

В то время я практически не располагал пролонгированными лекарственными формами. К примеру, гипертонию приходилось лечить каптоприлом 3 раза в день и нифедипином (в различных формах и вариантах) 3 раза в день. При этом я видел, как суматошно прыгает у пациентов давление, и как от каких-нибудь капсул кальцигарда (нифедипин) несчастные бабушки то беднеют, то краснеют. В результате я склонялся к бетакарду (атенололу), который, однако, очень слабо снижал давление и верапамилу, от которого не краснели и не бледнели, но всегда думалось: а не заблокирует ли он ненароком кому-нибудь АВ-узел. В журналах писали про пролонгированные формы, но на практике их не было, и я только истекал слюной. Например, я видел в журналах рекламу индийского и югославского эналаприла (энам и энап), мол, они удерживают давление на одном уровне в течение суток (мечта же!), но этих препаратов тогда не было в наличии. Тем более, когда я посетовал об этом эксперту Лебедевой, когда она в очередной раз приехала осматривать нового претендента на инвалидность, она сказала, пренебржительно усмехаясь моей некомпетентности: «Так ведь все же эти энамы и энапы — джинерики». Я впервые слышал это слово, и, чтобы не быть уличённым в постыдном невежестве, среднезначительно замолчал.

В конечном итоге, эта моя ярая, неконтролируемая увлечённость фармакотерапией привела к полипрагмазии, в чём я был со временем уличён т-ми снобами, и мне прямо в лицо заявили, что меня надо переучивать. Помню, я про себя возмутился: а кто-нибудь из вас, гадов, был рядом, когда я там один, три года был новым Ионычем (спустя сто лет после Ионыча)? Да нет, я сам виноват, понятно. Надо было лекции в институте не закалывать и медицинскую литературу читать день и ночь всё это время вместо Библии!..