Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 3. Отцовство

«Вот наследие от Господа: дети; плод чрева, награда от него» (Псалом 126:3, перевод Павского)

Алина с Ромой приехали почти сразу же следом за мной. Теперь нас стало трое.

Я поражался Алининой трудоспособности на ниве материнства. Это было уже нечто ненормальное. Как будто теперь вся жизнь её была в сыне. Казалось, она совсем не спит. И при этом умудряется не роптать на хронический недосып. Помню, приехала Алёна, её сестра. Только под двойным нажимом нам удалось уговорить Алину поспать днём хотя бы пару часов, чтобы выдать толику от её гигантского долга сну, пока мы с Алёной и маленьким Ромой в коляске прогуляемся до Степановского леса. Алина, хоть и с боем, всё-таки отпустила нас, но, чувствовалось, отпустила только в силу полнейшего физического изнеможения. Мы вернулись часа через три, и, однако, выяснилось, что Алина спала от силы полчаса; остальное же время продолжала стирать, гладить, штопать, варить. Мне было не по себе от такого.

На прогулке, пока Рома дрых в коляске, мы разговорились с Алёной почему-то о любви. Был чудный июньский денёчек. Миновав совхозные домики, мы толкали коляску в сторону Степановского. Справа высился лес, куда по зиме умчался на лыжах бесшабашный Государев и где едва не канул. Здесь же мы с Алиной два или три раза встречали пары уединяющихся просцовских мужчин и женщин. Можно было предположить, что они банально прогуливаются, но мне почему-то казалось, что они здесь целенаправленно для плотской любви, причём каждый изменяет своему мужу или жене. Об этом говорил их загадочно-смущённый вид, кроме того я знал, что сельские жители не очень-то любят природу, как таковую.

Мы шли по Степановской дороге между двумя лесами, и Алёна мне ляпнула вопрос: «Игорь, а ты Алину любишь?». Вот так. С чего бы? Неспроста, что ли? Я решил понадмеваться, как старший, да ещё и Библией умудрённый. Я ответил вопросом: «А что такое любовь вообще?» Алёнка растерялась. Я воспользовался её замешательством и начал объяснять то, что уже знал про «агапи», «филию», «эрос» и «сторги». Алёна приугрюмела. Понятно, ей хотелось в моём отклике простоты и непосредственности. Ну а кто она такая, чтобы меня пытать такими вопросами?

Рома в коляске зашевелился. Мы вынули его на белый свет. Он недоверчиво покосился на солнце и нахмурился. Мы свернули в берёзовую рощицу на опушке и устроили фотосессию в берёзах.

Я уже давно перестал бояться, что Рома умрёт. Да и он уже окреп и выглядел вполне жизнеспособным. Но, однако, кто же мы, каждый, в этом мире — разве не беспомощные дети? Чем бомж, роющийся в помойке, особенно отличается от богача в лимузине? Один нашёл опору в деньгах, другой — в фанфурике с настойкой боярышника. И оба коротают жизнь, каждый в своих миражах. Вот именно — «коротают», один приобретая очередной миллион, другой — наскрёбывая на ежедневную дозу. День прошёл и — ладно. Жизнь длинная или короткая?

Ухаживать за Ромой, как оказалось, тоже было нетрудно и даже приятно. Чудесно было видеть, как он открыто и безоблачно беззубо улыбается, тянется к кому-то или чему-то, откликается на игру и разговор. Я думал, что маленькие дети вымучивают родителей своим вечным требовательным криком, но это оказалось не так. Часто, просыпаясь, мы обнаруживали, что Рома, как видно, давно не спит и молча, с любопытством изучает окружающий мир. И он не кричал, а скрипел. Вот скрип, конечно, вызывал досаду и озабоченность. Меня угнетало то обстоятельство, что ребёнок не может объяснить причину своего скрипа, и что делать, чтобы он перестал скрипеть — часто непонятно. Только это, пожалуй, испытывало терпение. Помню, однажды на прогулке он как-то особенно томительно и упорно предавался скрипу. Я покормил, покачал, поотвлекал, поуговаривал, потом дважды всё это повторил. Но скрип настойчиво продолжался. В конце концов я в раздражении с такой силой тряханул коляску, что Рома на мгновение притих. Потом скрип продолжился. Я испугался. Как же так? Я такой большой, умный и сильный; у ребёнка там какие-то газы, которые его мучают, а я, сам как ребёнок, требую от него, чтобы он заткнулся, чтобы он дал покой мне-любимому, такому большому, умному и сильному. Да, папаня, — вот и вся твоя любовь. Та, что «долготерпит». По рукам бы тебе надавать…

Бо́льшую же часть времени это было удовольствие и наслаждение любовью к этому чуду. Я любил делать с Ромой «самолётик»: лёжа на диване на спине, держа его за грудь, поднимал над собой; Рома радостно растопыривал ручки, и мы «летели». Я играл ему на гитаре. Выстраивал перед ним галерею игрушек и фотографировал. Без конца разговаривал с ним и читал ему.

Казалось, почти ежедневно было что-нибудь новое: новый жест; новый агук; новая мысль во взгляде.

Резались зубы. Рома перегрызал вертикальные деревянные лаковые прутья у кроватки.

Впервые отросли волосы. Вера Павловна предложила себя в качестве детского парикмахера. Она была нежна и тиха с Ромой. Отрывая от него взгляд и переводя взгляд на нас с Алиной, она, как всегда, сдержанно, но и как-то трогательно улыбалась, как будто смотрела сквозь призму вечности.

Что касается Милены Алексеевны, то уж тут был просто фейерверк любви. Едва завидя нас на прогулке, она тотчас подходила, забирала Рому на руки и, казалось, была готова прогулять с ним на руках до конца дня, без конца тиская его и разговаривая с ним. Нам с Алиной было гордо и приятно. Мы часто пользовались Миленой Алексеевной как нянькой. Хотя Алина никогда, казалось, не чувствовала себя расслабленно в Ромино не-непосредственно-рядом-с-ней-присутствие.

Львиную часть того, о чём пространно разглагольствовал Спок, применять, конечно, было рано. Другое дело — то, о чём в отношении семьи проповедовали bf. Читать ребёнку «Библейские истории», вплоть до того, что уже тогда, когда он ещё в утробе. Ну-у… В том-то и дело, что самому бы успеть ещё пока духовно образоваться. А что я могу дать такому крохе, кроме аккуратной смены пелёнок да прилежного кормления? Объятия, прижимания, смех, игра; тёплые, ласковые интонации. Ну, в общем, всё то, что даёт ощущение любви, защищённости, доверия, открытости. Ну да… А как же по-другому?.. Да вот только совсем не за горами (не заметишь, как) тот час, когда где-нибудь в школе подойдёт к нему какой-нибудь Андрюха Шевлёв (Дропыч) с пачкой грязных фотографий (про возможность мобильников и прочего в те времена никто ещё не думал) или унизит на глазах у всей школы кто-нибудь наподобие Маслухи. И где буду в тот момент я со всем этим своим донаторством чувства защищённости и бескрайней любви? Как же всё непросто… М-да, «Библейские истории»…