Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 8. Вторая зима

«Вы и так достаточно времени жили, приноравливаясь в прошлом к образу жизни язычников: вы вели непотребную жизнь, с похотью и пьянством, с попойками и вечеринками, с омерзительным поклонением языческим богам» (1-е послание Петра 4:3, перевод Российского библейского общества).

Алина приехала недели за две до Нового года. В этот раз надолго. Очередная госпитализация планировалась теперь только во второй половине зимы. Сахара́ наконец-то стали более ровными. Мне казалось, мы не виделись очень долго, и я чувствовал тепло и нежную радость. Мы медленно шли от площади по снежной утоптанной малолюдной дороге под редкими фонарями, сначала мимо фабрики, потом — мимо нашего бывшего дома-садика, барака Валаамовой, потом — в гору, — поворот на Текстильную улицу, три обшарпанных розовых двухэтажечки, и потом — сразу он, наш новый домик.

Доро́гой Алина рассказала: ей сделали УЗИ, у неё в животе мальчик. У мальчика длинные ноги. Женщина, проводившая УЗИ спросила: есть в кого? Алина ответила: да! (Рассказывая это, она присмеялась тихонько и счастливо-радостно, как будто и с оттенком гордости за мою длинноногость, хотя обычно редко высказывала что-то про меня в контексте физических особенностей.) Выходит, так. Рома. Мы уже давно приискали для детей имена, наверное, ещё до свадьбы. Помню, мы развалились в Алининой комнате на Комсомольца Сибирцева на кровати с какой-то книгой с длиннющим списком имён. Девочку мы бы назвали Лерой. Мне нравилось это имя. Я дал его одной из героинь второго романа; в жизни же так звали старшую сестру Паши Ястребова, ещё одно моего друга из компании Государев-Насреддин. Потом я сразу подарил Алине двух мягких слонов: серого-Рому и розового-Леру.

Мы пришли в нашу новую квартиру, где печка выплеснула мягкое тепло в сонное декабрьское электричество, и тепло растеклось и осталось. Мы разделись, разулись и сразу же занялись любовью на кровати. Алина не протестовала против моего напора, хотя от неё и исходила сдержанность.

Под Новый год приехал Мишка Государев. Он всё ещё что-то колдовал в своей Москве на предмет лёгкой бизнесменской наживы, но, мне всё казалось, — недостаточно успешно. Впрочем, он не распространялся. Майкл налетал в Просцово как свежий ветерок, как напоминание, что у меня всё же есть хоть один, да друг. Прочие мои товарищи сунули нос в Просцово от силы раз, а то и ни разу. Майкл привозил обычно один анекдот, одну историю из жизни и одну идею, как время провести. В то время, слушая его анекдоты, я ещё не испытывал дискомфорта, ибо заповедь о неприличных шутках из Эфесянам 5:4 хотя, возможно, и была известна мне, но ещё не вросла в моё сердце. А анекдоты были, конечно же, на сексуально-бытовую тему, хотя и как бы с толикой интеллигентной утончённости. И вот мы бредём от больнички мимо площади по направлению к дому, две странные недеревенские фигуры внутри серо-чёрно-белого просцовского фона, и Государев излагает: «В публичный дом приходит маленький сгорбленный старичок. Первая девушка выбегает от него с воплем: «ужас! ужас!», заходит более опытная и тоже выбегает, крича: «ужас! ужас!». Заходит и третья и тоже кричит «ужас! ужас!». «Странно», — думает мадам, — «сходить, что ли, самой?» Заходит. Спустя какое-то время выходит и разводит руками: «Ну да, «ужас»… но ведь не «ужас-ужас»!» Я смеюсь.

История не лучше. Государев и какой-то его московский приятель, поистосковавшись по плотской любви, заказали на квартиру двух девок. Государев на одной из них выплеснул всю накопившуюся за полгода половую энергию. Однако приятель его не вступал в половой контакт, поскольку был намерен сохранить верность супруге (удивительно). Он лишь лицезрел происходящее, а от доставшейся ему девушки потребовал только того, чтобы она водила его по пространству квартиры, держа рукой за… На это я недоверчиво и криво усмехаюсь. Но тоже как бы смешно.

Выходит, жизнь — суть нечто, где уместно иронически потешиться над страстной человеческой природой в коротких, но ярких промежутках-эпизодах, иногда встречающихся в основном течении времени, которое надлежит несомненно тратить, в основном, гоняясь за деньгами, большими или не очень. Что ж. Пока мне это смешно. Мне вообще крайне трудно хотя бы не улыбнуться, если мой собеседник, в той или иной мере близкий мне, ожидает, чтобы я посмеялся вместе с ним. Позже, когда вера окончательно перестала быть для меня чем-то абстрактным, это затруднение, связанное с невозможностью посмеяться вместе с Майклом над его анекдотом, стало вполне определённой проблемой.

Идея же (о том, как занятно время провести) состояла в изготовлении «горячего пива» вместо шампанского на Новый год. Вот это уже действительно было весело.

Правда, пиво вышло каким-то уж слишком необычным; до такой степени даже, что мы все втроём, конечно же, пригубили, но дальше уже давились. Не помню точно, но туда, кажется, чуть ли не молоко рекомендовалось добавлять по Государевскому рецепту, и это был перебор. И не брало́. И было немного скучновато. Говорили о музыке. Государев, в отличие от Алёны, в музыке разбирался. Он, кажется, одно время был даже диджеем (не знаю, какого уровня, правда). Но во вкусах мы порой не сходились, хотя и спокойно терпели друг друга в этом смысле. Майкл любил подкидывать отечественные новинки, — всяких Мумитроллей, Воплей Видоплясова да Маш с медведями. Но и заграничное многое для меня открыл. К примеру, его Эньей в своё время я пытался заменить Энигму в качестве музыкального сопровождения наших с Диной бесконечных, потонувших в петтинге вечеров (Дина в конце концов высказалась: «Нанайские напевы, конечно, но слушать можно»). В тот раз Майкл привёз альбом Бьорк Homogenic. «Bachelorette», конечно же, восхищала своей пронзительностью и монументальным звучанием. Я спросил Майкла: как могло бы переводиться столь загадочное слово? Государев ответил в своём стиле (кроме того, у него очевидно сработал рефлекс мединститута: если не знаешь ответа — всё равно что-нибудь ответь): «Ну, английский же простой язык, давай думать: «рэт» — это «крыса»; «бачило» значит, по-украински, «видело»; выходит примерно — «вижу крысу»!» Я смеюсь: «То-то она так надрывается». Государев: «А ты представь, реально, из такой микродевочки такой голосище рвётся!»

Я поставил Lucille Литтл Ричарда со своей гоблинской рок-н-ролльной сборки. Майкл почему-то сказал, что это напоминает Владимира Кузьмина. «Ну вот», — подумал я, вспомнив наш с Алёной разговор про «Битлз», — «и этот туда же». Но смолчал. Ещё я крутнул на песенку, случайно записанную с радио, и спросил Майкла, как он думает: не Маккартни ли это? На что Государев, не такой тактичный, как я, ляпнул с разгона: «Ну, если это Маккартни, я не удивлюсь: только он может синглом всякое г…о выпускать!» Я и в этот раз смолчал. Не хватало ещё из-за музыки спорить и напрягаться.

Мы решили не ждать речи Ельцына и всяких там шампанских курантов, а поехать в лес на лыжах. Это было в духе Государева, — года два назад после боя курантов он утащил всю подвыпившую компанию в футбол на снегу играть. Правда, лыж было только две пары: мои да Алинины. Алина уступила Государеву свою пару, размерчик подошёл. Мы бордо направились в сторону Совхоза. Алина проводила нас немного пешком и вернулась. За Совхозом дорога сквозь лес неслась в село Степановское. Государев, измученный урбанизацией, завидев лес, не думая, ахнул по незаметной занесённой снегом дорожке под уклон. Мне было лениво катиться далеко в лес новогодней ночью, хотелось в тепло, хоть к «горячему», да пиву. Я крикнул Майклу вдогонку, чтоб он «метров 200, и — назад». Но Майкл так быстро нёсся, что вряд ли меня и услышал. Было безлунно-темно и тихо. Свет только от замершего снега. Я послонялся по главной дороге туда-сюда минут 20. Майкл канул. Я-было аукнул, но крик мой проглотило жадное холодное безмолвие почти у самых моих губ. Тогда я пустился вдогонку. Судя по следам, мой бесшабашный друг был решителен и в прямом смысле прямолинеен. Там, где он, по-видимому, на несколько секунд замедлил свой бег, я тоже приостановился и устало помочился «горячим пивом» у сосны. Я отчаянно проорал ещё пару раз в пустынный новогодний лес и решил возвращаться. «Ведь если быть», — думал я, — «таким же целеустремлённым, как Майкл, то я, конечно, к утру догоню его на берегу Индийского океана, но жену-то беременную на кого я тогда оставлю?»

Алина расстроилась. Я припомнил, как пример Государевского топографического кретинизма, случай, как мы вдвоём как два остолопа два дня искали «второе» озеро, отчего Алина расстроилась ещё больше. Часа три мы бодрствовали. Обращаться за помощью к абстрактной милиции было бессмысленно. В конце концов, говорил я жене, должно же у него хватить его обширного бизнесменско-полумедицинского ума, чтобы в какой-то момент смириться и вернуться по своему же следу.

Эротика продиффундировала-таки и в мои просцовские, доселе пуританские, два с половиной канала. В новогодней программе по одному из них транслировали фильм «Шоу-гёрлз». На сцене, где бесстыжие стриптизёрши запо́лзали по подиуму на четвереньках, Алина решительно нажала кнопку, и мы отправились спать. Было тревожно за Государева.

Он разбудил нас в 6 утра. Эйфоричный, вымотанный, с глазами навыкате, весь грязный, со сломанной лыжей. Мы выдохнули. Выяснилось, что он, уже смирившись с неизбежностью бесславной голодной смерти в просцовской тайге, из последних сил добрёл-таки до полузаброшенной ветки железной дороги, которая вывела его куда-то близ Шевцово, откуда его некто милосердный подбросил до Т… (деньги на лыжную прогулку Государев решил не брать). А из Т… его вернул в Просцово мой бывший сосед Сергей, который, как всегда, где-то разъезжал на своём «жигулёнке».

Мы покормили несчастного остатками от пира и уложили на раскладное кресло, где он уснул как младенчик.

Ну что же, счастливое, сопряжённое к тому же с богатырскими усилиями спасение — не малый повод, чтобы залить всё это огненной водой. Ближе к вечеру мы отправились к Сергею отдать деньги за то, что тот вызволил Государева со сломанной лыжей из холодного, равнодушного Т… У Сергея в гостях были и Иван с женой. Выяснилось, что Иван успешно достиг назначенного срока окончания кодирования и раскодировался. Его орлиный нос, волчий хитромудрый полувзгляд и вполне познавший жизнь уверенный полубас нависали над полустаканом с самогонкой. Его востро-миловидная жена сидела возле, с видом беззаботного попустительства, но её стальной переливающийся стержень внутри был так очевиден, что не было сомнения насколько глубок контроль ситуации с её стороны. Нас радостно приветствовали и усадили. Жена Сергея бодро передала тарелки с яствами. Мы опрокинули три обширные дозы. Государев живо вступил в разговор, нисколько не надмеваясь над деревенщиной своим почти московским происхождением. Обе четы в конце концов возжелали взглянуть по-соседски (Иван — по-хозяински) на мою новую квартиру и на то, как мы устроились. Я был не против. Мы выпили ещё самогону и отправились в мороз. Алина, в целом, была рада гостям и разговорилась с женой Ивана. Но самого Ивана развезло. Он как-то неудачно (хоть и, как всегда, уверенно, со знанием жизни) ковырнул что-то в печке и на пол нашей кухни просыпалась сажа. Я понял, что Ивана надо отвлечь разговором. Я по-деловому спросил его, как оно, после кодировки-то? Ни орлиный профиль Ивана, ни мудрецкий полубас не утратили волчьего достоинства; подводили только движения, растрёпанные и промахивающиеся. «Как?» — сказал он весомо, — «ну вчера мало, сегодня совсем мало, зато позавчера, да, там досы́та». Меня аж внутренне перекукожило, когда я попытался на мгновение представить это его «досы́та». Сергей тоже был весел, и ещё веселее была жена Сергея. Пожалуй, во всей этой компании только с женой Ивана трезвая Алина смогла найти общий язык. Потом Иван принялся клевать носом, и бодрый Сергей, заметив это, стал всех весело эвакуировать. На другой день Государев уехал.