Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 2. К…

«Я посвятил свой разум познанию мудрости, познанию безрассудства и глупости…» (Екклесиаст 1:17, Современный перевод).

После свадьбы наше «неформальное», прелюбодейное состояние было нейтрализовано официальными штампами, и мы по выходным стали чаще выбираться из нашего просцовского псевдоподполья. Чаще стали навещать родителей и друзей в К…

Супруги Рома и Василиса Восцовы, бывшие Алинины одногруппники, проходящие ординатуру по психиатрии и гинекологии соответственно, проживали в многоэтажке недалеко от площади Тургенева. На двери их подъезда был установлен домофон — очередное чудо техники, квартира была просторная. В том же доме, но в другой квартире, поселились супруги Фёдоровы, Артём и Алиса. У Восцовых часто собиралась вся Алинина институтская компания, сохранившийся костяк элитной 17-й группы (кажется, большинство из них имели красные дипломы и реализовались как всеразличные заведующие и главные врачи, в конечном счёте). Этих Рому-Васю (Алина называла их «Ромочка, Васечка») я помнил ещё с первых лекций на первом курсе. Они уже тогда ходили парой и напоминали мне Ларису Сёмгину и Максима Малькова, моих одноклассников, сидевших с 9-го класса за первой партой и держащихся крепко за руки все уроки. Мне как-то была подозрительна и даже неприятна эта претензия на раннюю зрелость и как бы исполненная недоверия ко всему окружающему демонстрация преданности. Тем более, я знал, что та приторная история с Ларисой и Максом закончилась каким-то там неблаговидным разрывом, поэтому таким ранним отношениям я не доверял, и, проецируя это своё восприятие на Рому-Васю, я предпочитал относиться к ним если не с презрением, то уж точно с равнодушием, хотя они и были на самом деле замечательными людьми. Рома был большой, немного тихий и благожелательный, а Васечка — бойкая и проницательно-энергичная. Примечательно, что именно к ним приходила поплакаться Алина в тот сдавленный период наших ранних «прелюбодейных» отношений, когда нам было так непросто (однако, не уверен, что Алина передавала им всю правду, как, скажем, я — Государеву). К моменту заключения нашего с Алиной брака у них уже был ребёнок, и Васечка с этим ребёнком на руках была среди тех немногих, кто присутствовал на нашем скромном сочетании в ЗАГСе.

Артём Фёдоров был ключевой фигурой в 17-й группе. Он, не стремясь и, очевидно, не прилагая к этому особых сознательных усилий, сумел разбить сердца всех её участниц, вследствие чего в определённый момент в группе произошёл некий раскол и даже разделение. Артём, несомненно, был (и остаётся) чрезвычайно умным, волевым, целеустремлённым, мужественным, сильным, уверенным, весёлым и красивым человеком (качества указаны, скорее всего, в произвольном, а не в приоритетном порядке), и я понимаю все эти разбитые сердца. В конечном счёте, в той мужественной женской борьбе победила Алиса. На мой взгляд, Алиса не чрезвычайно красива, но, несомненно, чрезвычайно эрудирована и умна (кстати, она тоже есть на нашей свадебной фотке). Мне, к примеру, польстило, когда лет пять назад, употребляя с ними кальвадос и упомянув, что это тот самый напиток, который воспел Ремарк в своей «Триумфальной арке», я почувствовал на себе Алисин благосклонный взгляд, как некое признание моей литературной эрудиции.

В эту Алису был влюблён (и до сих пор, кажется) Паша Зноев, ещё одна колоритная личность из 17-й группы. Диву даёшься, откуда в жизни берутся все эти бесконечные любовные голливудские многоугольники; особенно это романтическое многолетнее тоскование по ком-то недоступном, и даже доступном, но только в дружеском режиме. Так вот, этот Паша из всей Алининой компании мне был более всего близок. Он, как и Фёдоров, был могуч, умён и уверен в себе, хотя и как-то более скользок (о красоте судить трудно из-за основательной бороды), но во всяком случае не сноб, как многие, на мой взгляд, из Алининых друзей. По крайней мере, с ним было всегда легко поговорить почти на любую тему, ибо он держался просто, хотя и был чрезвычайно разносторонним и любознательным. Сейчас он работает простым травматологом и чурается всякого рода заведования.

Однажды они там у Ромы-Васи собрались все (не помню, по какому поводу) и зазвали нас с Алиной тоже. Мы пришли как-то пораньше других. Хорошо, что уже был Паша, и я подлетел к нему и стал уговаривать пойти маленькой компанией с нами в Крым этим летом. Паша начал обстоятельно расспрашивать о достоинствах и недостатках этого предприятия с моей точки зрения. Я по свойственной мне коммуникативной простоте проговорился, что иногда нас пытался раскрутить на деньги всякого рода крымский люд, от таможенников и милиционеров до егерей, и Паша заметно насторожился. Я поинтересовался, а нет ли в данной компании тех, кто согласился бы на подобную авантюру, но Паша выразил сомнение, мол, народ предпочитает ближние речки, а не далёкие горы и бескрайние моря. Я немного приуныл. Всё-таки идти вдвоём в такую даль — предприятие рискованное. Но это была лишь минута слабости.

Веселье было достаточно шумное. Говорили наперебой, как бы пытаясь друг друга переорать. На посиделках у Якова Бермана я привык к более степенному обмену мыслями. Позже, на пике всеобщего подпития, я попытался изобразить нечто общепризнанное под гитару, но не был воспринят. Меня вообще, в целом, мне показалось, как бы игнорировали. И больше всего меня расстраивало то, что я не понимал: делалось ли это в некоторой мере осознанно или происходило само собой, стихийно, по неким внутренним законам их коллектива. Больше всего меня расстроило то, что произошло в конце. Мы с Алиной собрались уходить, и тут выяснилось, что её сапоги исчезли. Почти сразу стало понятно, что их специально спрятали, чтобы «Алинку не отпускать». И розыгрыш тянулся долго. Я, как идиот, одетый, молча стоял прижавшись к стенке в коридоре, а Алина то смеялась наперебой с юродствующим пьяным Фёдоровым, то весело ныла, выпрашивая сапоги. Вся компания радостно потешалась над происходящим. Мне отнюдь не было весело, я только глупо натягивал улыбку; я близко не знал этих людей, и, хотя Алина была их милой подругой, никто из них, кроме Паши, казалось, не испытывал ни малейшего желания знать меня. Что касается розыгрыша, я попросту считал его глупым, если не сказать больше. Дело в том, что моя самая страшная ссора с Вестницким, которого я долгое время считал лучшим другом, произошла как раз из-за чего-то подобного. В середине большого пешего крымского похода, на маршруте, Тимофей спрятал в лесу нашу с Шугаревым посуду, которую мы на ночь оставили у костра, вместо того, чтобы унести в палатки. Решил поучить нас порядку. Но почему? На правах особы, приближенной к Ирине Ярославовне? Шуга вел себя так же, как сейчас Алина. Он даже едва ли не вовлекся в игру «тепло-холодно» в той ситуации. Я же встал в позу, добился, чтоб мне, в конце концов, вернули посуду, а вечером у костра разбранился с Вестницким, и потом мы не общались, кажется, полгода.

Наконец-то Алинины сапоги были возвращены. Не помню, пытался ли я как-то поделиться с женой своими чувствами тогда. Во всяком случае, Алина была весела и на настроение моё не обратила особого внимания. Это были её друзья. И я не счёл необходимым делать здесь какие-то акценты.

Два или три раза ещё делалось застолье у родителей Алины. Меня усаживали за стол, обильно кормили и поили, я бойко вёл или поддерживал беседу. Однажды преждевременно закончилась водка, и я ушёл покупать. Внизу, у подъезда на лавке, я присел с Алёной, младшей сестрой Алины. Ей тогда было около 20, она училась в медколледже. Алёна мало, на самом деле, похожа на Алину. Она тоже весьма жизнерадостна, но как-то более уравновешенно, юмор у неё резкий, анекдотический, почти, как у их папы, но плавнее и забористее, не такой обстоятельный. Ко мне она испытывала определённое уважение, но не слепое, а вдумчивое; часто о чём-то непростом спрашивала меня. В тот раз спросила: «Игорь, а в вашей семье часто ссорятся?» Я задумался. «Да нет, — отвечаю, — наоборот редко. Но если уж поссорятся, то потом дня два-три надутые ходят». (Я даже вспомнил, как однажды мама на целые сутки ушла из дома к подруге.) А Алёнка и говорит: «А у нас — как раз наоборот! Мы можем за день три раза поссориться и три раза помириться». Я удивился. Это было откровение. Мы никогда не говорили с Алиной о ссорах и никогда ещё не ссорились. Поэтому всё это звучало странно. Хотя я видел, что мама моей жены — женщина строгая, требовательная, тревожная, с каким-то слишком глубоко спрятанным чувством юмора.

У моих родителей было, как всегда в последнее время, бодро и… задушевно что ли. Маман ненавязчиво нащебетывала о разных тонкостях их интересной духовной жизни; между прочим, всучила нам для прочтения «Зелёную палочку» Л.Н.Толстого как некую вразумительную квинтэссенцию постулатов о смысле человеческой жизни, к тому же выраженную художественно и красиво. Алина всегда зажигалась от всего положительно-эмоционально окрашенного. Я принял, подхмыкнув. Папа подкивнул. Папа выглядел уверенным в своей жизни, спокойным и где-то даже благодушным.

Толстой, и правда, взбудоражил и воодушевил. Основные постулаты, касающиеся служения Богу, как того единственного, что исполнено подлинного смысла, подкреплённые к тому же здравыми и логическими рассуждениями, заклыдывающими основу, были восприняты мной с радостью. Малопонятные же, туманные философствования, которые всё же в очерке присутствовали, были моим сознанием также отмечены, но не доминировали в восприятии. Я сочетал эти новые впечатления с тем, что уже знал из прочитанного мной в Библии и почувствовал в душе определённую эйфорию. Мне было приятно, что я вовлекаюсь сознанием в нечто глобальное, светлое и действительно значимое. Мне было приятно также и то, что Алина была как бы со мной на одной волне.

Впрочем, повторюсь, вся эта поднимающаяся во мне духовная радость была ещё слишком слаба, чтобы пропитать моё сердце и моё сознание. Она только как бы иногда поглаживала их как некая приятная мягкая волна. В основном же, штормом накатывала жизнь. Любовь к женщине. Работа. Состояться во взрослости, в самостоятельности. Может быть когда-то — свой дом. А так, всё то же: по морям, да по горам не нагулялся, своё пивное озеро полной мерой не выпил, из-за безденежья вместо «Marlboro» вынужден курить «Приму» (что слегка угнетает), что же есть настоящая дружба — так и не понял, двухкилограммовую щуку не поймал, и даже отцом ещё не был. Извини, Лев Николаевич…