Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 8. Люди

«Иной считает, что один какой-то день важнее прочих, а для другого — все они равны» (Римлянам 14:5, Заокский перевод).

Людей много. Люди разные. Иногда чересчур. Им часто очень трудно понять и принять других людей. Что им мешает? Что для них хорошо? К чему они стремятся? И что для них главное?

В те дни я наткнулся в телевизоре на «День сурка». Я хохотал в голос. Пришёл на другой день в амбулаторию и на эйфоричной волне разрекламировал кино Веронике Александровне, настоятельно рекомендовал посмотреть повторный показ (в то время была такая штука в телевизоре). Оказалось, что кино не только не взбодрило Веронику Александровну, но и пробудило в ней скуку.

— Что за ерунда: весь фильм про то, как мужичок просыпается в одной и той же кровати, и так — весь фильм, — ворчала недовольная зря потраченным временем Вероника Александровна.

— Так там как раз важно, что помогло ему, в конечном итоге, выбраться из этой ситуации.

— Ну, этого я не знаю. Я не досмотрела, — скучно стало.

Надо же вот: казалось бы, оба умные люди, но один над фильмом радостно смеётся, а другой — зевает и выключает.

— Или вон, Максим: посмотри да посмотри, говорит, это-самое «Криминальное чтиво». А там что? — наркотики, преступники и грязь всякая!..

— Так, Вероника же Александровна, в том-то и прикол, что автор «Криминального чтива» смеётся над всеми этими наркоманами, преступниками и развратниками. Он же специально ставит их в ситуации, где с них вся эта напускная «крутизна» слезает…

— Ох, Игорь Петрович, ну если уж ему хочется посмеяться, то пускай бы и смеялся сам с собой. А то снял фильм, чтобы все любовались на всё это безобразие.

— Ну да, ну да, — смирился я, поняв, что ироничное искусство придумывали не для Вероники Александровны.

Да она и действительно права. Вот сколько людей с прямолинейным восприятием увидят в Тарантиновском шедевре скорее не ироничный смех, а едва ли не призыв к действию? Тарантино-то свою славу и кучу миллионов огрёб, а наркоманов меньше или больше после просмотра стало? Вопрос. Что ж, получается, я понял и принял Веронику Александровну. Мы можем прекрасно дальше сосуществовать в одном кабинете, разговаривая о разведении пчёл, лечении геморроя и хороших, добротных, прямолинейных советских фильмах.

На очередном вызове Юлия Фёдоровна Валаамова торжественно объявила мне, что приобрела гробы себе и мужу. Чудесно! Вот человек… Что ему нужно? Всеми днями висеть на телефоне, общаясь с врачами, главами администрации, разными представителями от народа, а потом купить себе на сэкономленные на пенсии средства уютный гроб, чтобы, умерев, особо не хлопотать о собственном погребении. Смерть — как один из актов жизни, и неважно, что она обрубает жизнь. Нечто легко прогнозируемое, ответственное и как бы жизненнонеобходимое. И не видеть здесь абсурда вполне реально.

За всё время в Просцово я, пожалуй, прочитал только одну художественную книгу: «Невыносимая лёгкость бытия». Спрашивается: в чём лёгкость? и почему она невыносимая? Ну, очевидно, лёгкость в том, что вполне возможно бесконтрольно, предприимчиво и разнообразно жене изменять. В чём же тогда невыносимость? Религиозный человек во мне интенсивно чешет затылок: может-таки в муках совести или осознании неотвратимости приближающейся смерти, за пределами которой вот такие легко-бытующие вряд ли что-нибудь обретут? Как бы не так. Не увидел я во всём произведении и намёка на это. Зато встретились рассуждения по поводу как бы совсем не праздного вопроса: а испражнялся ли Христос? Ну, конечно, это крайне важно для циника-атеиста, — таким немудрёным образом разом развенчать всё святое и религиозное. Как будто Христос не говорил о той же «сточной канаве», а главное, как будто и не было исходящего от него океана мудрости, сливающего в пропасть всю эту детскую циничность и праздно-мудрствующую пошлость. Ну вот, теперь и я — как Вероника Александровна, стоило только коснуться того, что для сердца ценно. Впрочем, книга была мне интересна, как глубоко зависимому от порнографии, прежде всего своей псевдо-интеллектуальной порнографичностью. Хотя и тут был перебор: этот запах чужих гениталий, которые жена главного героя тревожно унюхивает от его волос. Ну вот что ты брешешь так бессовестно, господин Кундера? — скажи, кому придёт в голову так «бодаться»? Люди… Вот, пожалуйста, Кундера находит возможность рассуждать о легкости и невыносимости бытия. И, конечно же, делает ставку на лёгкости, в угоду автоматическим атеистам всего мира. Ну а Толстой пускай на отсталом, споткнувшемся о «мировой нравственный прогресс», тёмном меньшинстве свою риторику тренирует!

Развешивание пелёнок в маленьком «дворе» летними вечерами тогда совпало у меня с чтением пророка Исайи. Почему-то Макарий именно в этой части Библии предпочёл максимально последовательно переводить тетраграмматон словом «J» вместо слова «Господь». Это сделало восприятие текста Библии для меня гораздо более гармоничным. Пророчества из глубины столетий всплывали с живостью в современность. Я прибегал, взволнованный и эйфоричный к жене и восклицал: «Слушай, в пророке Исайе всё прям про bf сейчас, представляешь!» Алинины глаза загорались. Вот тоже. Ну почему так? Почему эмоциональные всплески и горение сердца вызывают у моей жены искренний глубокий отклик, а тихая, вдумчивая логика — нет?.. Да потому что человек такой! И женщина. Мужчины, женщины, вы вообще способны к взаимопониманию?

Отпуск в том году как-то потерялся. Мы были прилеплены не только к ребёнку, но теперь и к огородику.

Однако я помню себя в К…, где-то под закат тусклого русского лета, снова с Государевым. Четыре сцены.

Номер один. Мы идём к Маришке ещё пока Крабиной. Новость. В процессе распиливания ребёнка и прочих ценностей, Маришка вычудила новое издевательство над бедным Колей: она взяла моду непридуманно домогаться по очереди всех его друзей. Сильнее всего под «замес» угодил, как я понял, Паша Ястребов. По крайней мере, когда, полгода спустя, мы беседовали с Пашей на Государевской свадьбе, в конечном итоге именно эти Коле-Маришкины заморочки заставили его уехать прочь из К… со своей Наташкой в её Железноводск, как какого-то лермонтовского героя. Пашу было жалко. Я мог убедиться, что не только мой развод инициировал деформацию дружеских связей. Это слабо успокаивало. Мы пришли к Маришке, и мне действительно показалось (возможно, лишь на высоте первого шокового впечатления от новости о её странной одержимости), что Маришка как-то исподволь особенным образом «флюидит» меня. Было это всё задумчиво-грустно-неприятно. Люди… Что им надо? Маришка с Колей хотели семейного счастья. И я, и Паша от души им его желали. А Паша-так и вовсе называл их ласково «дядя Коля» и «тётя Марина». И вот — на тебе: загнали Пашу на Кавказ, как в ссылку, своими разводами!.. Один лишь Майкл Государев — стойкий оловянный солдатик, — беспристрастен ко всем, со всеми пытается сохранить дружбу.

Номер два. Мы с Государевым в какой-то пивнухе. Перехожу на серьёзный лад:

— А я, Майкл, похоже, созрел до христианства. Намерен стать христианином. Единственное, что мне серьёзно мешает, так это моя склонность к прелюбодеянию.

(Помню, что я выразился именно так, хотя имел в виду свою порнозависимость; неясно, почему, — возможно, оттого что в наших псевдо-интеллигентных, атеистическо-постмедакадемических кругах говорить об измене можно едва ли не с гордостью, а вот о том, что ты «на порно-игле» — вряд ли.)

— Да-а, всё-таки ксендзы охмурили Козлевича, — торжественно цитирует Майкл из «Золотого телёнка».

Я смеюсь. Играет Земфира «Я тебя ненавижу» (хотя нет, этот альбом только спустя полгода вышел).

Номер три. Возможно, тем же вечером, но уже на квартире моих родителей. Государев опрожняет очередную бутылку пива, отставляет её в сторону и речёт:

— Так. Душа требует дискуссии.

— В смысле…

— Хочу с твоим папой поговорить.

Мне весело. «Эх, Майкл, не на того нарвался», — я тогда ещё думал, что bf нипочём беседы на религиозную тему когда угодно и с кем угодно. Я проводил Майкла на кухню, где в тот момент был папа. Объявил, что Государев жаждет полемики. Папа, мне показалось, не то, чтобы растерялся, а как-то посерьёзнел. Я поприсутствовал первую минуту. Я думал, что папа сразу схватится за Библию и засыплет Государева цитатами, принципами и аргументами. Но папа остался бесстрастен. Он преимущественно молчал, и только иногда задавал встречные вопросы навроде: «И ты думаешь, это так?»

Я ушёл к себе в комнату. Майкл вернулся минут через 15.

— Ну и что?

— Так, — лениво протянул Майкл, — хилые понты.

Я немного расстроился. Мне казалось, папа скажет что-нибудь эдакое, что затронет Государева. При этом моя пьяная вьюношеская наивность даже не намекнула мне, что Иисус не зря говорил, что перед свиньями святое метать — дело неблагодарное, и хотя Государев, конечно же, не «свинья» и не «пёс», но однако — вполне себе подвыпивший апломбированный атеистище, а стало быть — что ему твой бисер!

… Люди. Для одних что-то — святыня, а для других — нечто невнятное и невразумительное.

Номер четыре. Влекомый ностальгией, я затащил спортсмена-Государева в спортзал в свою несчастную убогую школу. Нам дали немного побаловаться мячом, а потом выставили.

Дело было вечернее. У родителей дома проходила христианская встреча: преимущественно пожилые женщины склонились над книгами в проходной комнате. Папа проводил. Это тоже было — святое. Я же вульгарно, в чём-то неприличном, благоухая своим «спортивным» потом, пропылил насквозь, едва не наступая на плотно сидящих женщин. Расстроенная мама пришла ко мне в комнату и шёпотом выговорила мне. Мне сделалось стыдно.

Людей много. И они разные. А я что за человек? Ценю ли я святое?..