Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 4. Возвращение

«Все потоки бегут к морю, но море не переполняется, и где бежали потоки, там побегут они вновь» (Екклесиаст 1:7, перевод Российского библейского общества).

Но я ещё долго видел море из поезда. Почему железную дорогу выстроили ровно вдоль целого побережья от Туапсе до Адлера? Это раздражало. Самой радостной точкой всех моих крымских походов был как раз выход к морю: вот оно! Часто с нависающей горной гряды, посреди пустынной, задумчивой, бьющей в нос чем-то вечным яйлы, над облаками, светящимися золотом солнца. А тут… «длинный план», как в синематографе, да ещё и изнутри этой провонявшей аккумулировавшимся запахом тысяч пропитых, проку́ренных и прокури́ных ленивых тел железяки. Но я зажимал это раздражение и смотрел, смотрел. Бесконечные полосы невзрачных галечных пляжей, от волнореза до волнореза, иногда совсем пустынных, освещенных закатом (уезжали вечером), иногда — с фигурками людей, полуголых, по одному, по двое. Мне было интересно, кто эти люди? Какова их судьба? Где они живут? Почему я вижу их так мимолётно, не могу толком рассмотреть их лиц, не то что познакомиться? Почему так жутко хочется поменяться с ними местами: их засунуть в поезд, а самому стоять там, на гальке, любоваться, как солнце медленно погружается в море, а поезд просто простучит за спиной и станет тихо и хорошо, и только шум волн… Потом мне всё же надоедало. И я шёл курить в тамбур. Или Алина приглашала есть бутерброды с плавленым сыром, чай и печенье. Или доставал купленный в Адлере «тетрис» и рубился в него. Или садился за Спока или медицинский справочник… Но потом опять прилипал к окну. Солнце гасло. Фигурок людей становилось меньше. Море было монотонным, уже чужим, отстранённым, потерявшим меня и быстро забывшим. Улеглись спать, а когда проснулись, за окном вместо жарких платанов и смоковниц — прохладные берёзы да ели. Кусок морской мечты был пережёван мною и усвоен. Меня ждали будни, но будни радостные: ожидалось пополнение моего семейства, а значит, я становился в своих глазах ещё более солидным и значимым; кроме того, Алина заканчивает, наконец, свою ординатуру, и нас теперь будет двое в Просцово (она — в стационар, я — на участок) и работать станет легче. Как-то всё казалось впереди стабильно и верно. И берёзки с елями мне приветливо кивали, смахивая со своих простых глаз набежавшую невзначай дождливую слезу.

Вначале как-то так всё и выходило. Мои родители восприняли известие об Алининой беременности со спокойной дружелюбной радостью, хотя, мне показалось, и с некотором загадочно-задумчивым оттенком.

Мой отпуск продолжался, но Алине надо было доделать дела в К… относительно учебы, работы и гинекологов, а мне нужно было в Просцово (не помню даже толком — зачем; наверное, что-то с хозяйством, урожаем, а может быть — и с больничными недоделками). И я уехал один.

На этот раз при въезде в посёлок, на повороте дороги к школе, я читал не «Исход», а книгу «Сотворение». Меня очень впечатлили как логичность доводов, опровергающих возможность макроэволюции, так и основательность и стройность рассуждений, а также язык, хоть и научно-популярный, но больше тяготеющий всё-таки к науке. Немного смущал только недостаточно, на мой взгляд, зааргументированный вопрос датировок и ещё, пожалуй, вопрос реальности Потопа. В целом же, меня охватило приятное и теплое чувство, возможно, от осознания, что то, что я познаю́, то, что приняли мои родители, было очень далеко от легковерия, было чётко и красиво обоснованно. И даже это была гордость за себя, ведь я чувствовал, что как медик обладаю даже бо́льшим пониманием этих вопросов обоснования, чем какие-то верующие из среды дворников или даже бухгалтеров.

Кажется, как раз в то время я прочитал две ключевые для себя брошюры: «Смысл жизни» и «Почему Бог допускает страдания?». Тема смысла была близка мне, и основные постулаты, уже вычитанные мною из «Зелёной палочки» Толстого там тоже ясно излагались. Однако там отсутствовали элементы художественной стройности и все эти толстовские «философские красивости», и это на тот момент слегка разочаровывало меня, так уже привыкшего к обязательной художественной сопровождающей чего-то значимого. Что касается брошюры о страданиях, то её язык был встречен мною с восторгом, поскольку очень напоминал стиль книги «Сотворение»: такая же весомая, прямая аргументация, но только в ракурсе социо-религиозном, а не научном. Радовали и хлёсткие примеры, и внятность посылов, и отсутствие псевдорелигиозной (напыщенно-«святой») воды-бурды. В тот момент я по-прежнему не желал браться за периодику bf, но книги и брошюры начинал проглатывать одну за другой. Не помню, какую часть Библии я читал в то время, возможно, — книги Царств или Псалмы.

Вернувшись в Просцово, я продолжил читать Спока. Помню, однажды, ближе к сентябрю, тихим вечером я стоял, прислонившись спиной к ограде больнички и, покуривая, штудировал знатного психолога. Мимо меня прошёл парень, угрюмый как октябрьская туча. Мы были почему-то знакомы (кажется, когда я только приехал год назад, он кем-то работал тут, в больнице, а затем уволился). Обернувшись, он подошёл прикурить.

— Что читаешь, доктор?

— Да вот, собираюсь отцом стать. Смотрю тут у умного психолога, как детей воспитывать.

Парень усмехнулся. Горькая усмешка на горьком лице.

— И зачем? Что, сам не сообразишь, что ли?

— Ну, дело-то ответственное, — пожал я плечами, слегка обескураженный его убежденностью и отсутствием сомнений в таком очевидно непростом вопросе.

Парень махнул рукой:

— Ой, да брось!.. Насоветуют там тебе… Воспитывай, как воспитывается, и всё нормально будет.

На этом тема воспитания детей была оставлена. Парень расспросил меня, как там сейчас в К…, и предался воспоминаниям, как жил там пару лет. Мне это было малоинтересно. Я думал: «а может и впрямь, — вот чему научат психологи? — всё же индивидуально до жути». Когда смурной собеседник ушёл, я продолжил чтение. Там было как раз что-то про наказание. Спок излагал, как всегда, уверенно. Неожиданно, в конце абзаца обнаружилась звёздочка. В сноске содержалось примечание редактора: «советские психологи не разделяют эту точку зрения автора по вопросу наказания детей». Ну вот, подумалось мне, сунулись, сочли необходимым, видно — такая уж тема животрепещущая и неоднозначная.

Урожай на нашем огороде вырос скудненький. Перед отъездом мы оставили выкопанную картошку Сергею, но видимо он хранил её где-то, где солнце било в щели, отчего и без того хиленькие картофелинки позеленели.

Как-то вечером мы разговорились с Сергеем. Он продолжал что-то куда-то возить на своём жигулёночке. То ли оттого, что я внушал доверие, то ли от желания прихвастнуть своей молодецкой удалью, Сергей рассказал, что в окрестностях Просцово творится дивное: молодые девушки тормозят на вечерне-ночных дорогах местных и приезжих машиновладельцев и отдаются им совершенно бесплатно и с охотой. Сергей говорил вполголоса, потому что жена же сквозь открытое окно могла услышать. Сергей не производил впечатление фантазёра, но всё же было странно. Кажется, ещё он сказал, что из благодарности давал тем девушкам, с которыми имел дело, денег от излишков, но при этом он подчёркивал, что нет, сами они не просили — выходило, их интересовал исключительно секс. Видимо, происходящее вводило Сергея в такую эйфорию, что во время рассказа, его лицо, обычно такое деловое и малопроницаемое, светилось и едва не лопалось изнутри от нагнетаемой его простыми чувствами сенсационности. «А главное, не уродины совсем, красивые такие!» — изумлённо восторгался просцовский баловень Эроса. Ну да, я же, во-первых, «мужик» (а все же «мужики» — они же не «мужики» вовсе, коли бабам своим не изменяют), а во-вторых — добрый сосед, отчего бы со мной этакой сенсацией не поделиться, может ведь и мне захочется. Впрочем, какого-либо намёка на содействие и вспоможение, если и я чего-то такого захочу, Сергей не давал. Поэтому я не мог взять в толк, что это: простая житейская и незатейливая похвальба машиновладельца перед велосипедистом? Так или иначе, мне было всё равно. И мне совершенно претило даже представление о том, что я бы мог оказаться на месте Сергея в этой его машине любви на розовом шоссе. Между прочим, было жалко его жену, такую, в целом, миловидную, душевную и, очевидно, хозяйственную. Также было странно: их дочка, Даша, закончившая среднюю школу и собирающаяся этой осенью отправиться учиться на кого-то из средне-социального класса не то в П…, не то в Б…, учитывая печальную демографическую обстановку, вполне могла знать этих девиц, а стало быть и знать то, что её папа шалит с ними бесстыдно. Но ни одним из этих моих сомнений я с Сергеем не поделился. В конце концов, я был «добрый сосед», какое мне дело до их семейных разборок? Я только дивился: неужели по-другому вообще никак нельзя? Неужели нигде на земле нет преданности, нет любви, а только похоть одна, да это бахвальство радостью удовлетворяемой похоти своей на ушко незадачливому «доброму соседу»?..

Наконец, приехала Алина с красным дипломом и красным сертификатом и отправилась на аудиенцию к Богомоловой. Её оформили терапевтом в стационар на ставку. И мы стали работать в Просцово вдвоём.

И так мы проработали, наверное, целый месяц, пока не грянула беда.

Работать действительно стало хорошо и даже приятно. Алина спокойно вела стационар, к чему после ординатуры в областной больнице ей было не привыкать. Моя же несметная ненавистная писанина теперь сконцентрировалась исключительно в амбулаторных картах, что освободило мне шею и немного приподняло голову.

Интересно также, что с появлением толкового сотрудника ожидаемая от меня просцовским населением айболитовая универсальность перешла на некий более достойный уровень. Например, из Степановского привезли однажды мужичонку, всего трясущегося от боли, страха и похмелья, бледного и скукоженного. Упал с бодуна с сеновала. Алина, опытный травматолог, мгновенно определила у него вывих плечевого сустава, схватила, не долго думая, шприц с новокаином, воткнула куда следует и велела мне ассистировать ей на тракциях. Позже, правда, выяснилось, что у него помимо вывиха ещё и перелом плеча был.

Мужа поварихи Альбины Николаевны, отца Сашки-водилы, разбил инфаркт. А он был надутый, молчаливый, с чрезвычайно скудным словарным запасом, а главное патологически упрямый. Хотя всю жизнь свою он прожил в доме, крыльцо которого выходило на больничный двор, в больницу лечь его заставить было невозможно. И мы с Алиной были вынуждены откапывать его на дому. Что-то там не вязалось с его кардиошоковым давлением и нашим нитроглицерином. Но кажется, разрешилось всё относительно благополучно.

Я передавал Алине сведения об уже знакомых мне пациентах, которых направлял на госпитализацию, и ей тоже было легче. Было приятно приходить после приёма в стационар просто брать вызовы, зная, что истории уже оформлены без меня, и вся эта стационарная кутерьма — под контролем моего напарника.

Сентябрь 1998-го был чудесным месяцем, что касалось работы…