Поселок Просцово. Одна измена, две любви

Глава 1. Человек-шарик

«Ты скажешь: «Они били меня, но я не помню, ударили — я не почувствовал» (Притчи 23:35, Современный перевод).

Случай трагикомический. Всё же с перевесом в комическую сторону. Но и не без морали. Поэтому не стыдно потратить на него целую главу. Описывать историю наверняка будет легко, потому что из всех моих просцовских побасенок эту историю я поведал не только всем моим друзьям, хоть сколько-нибудь близким к медицине, но и каждому из ординаторов, с которыми мне приходилось общаться по работе в последние годы, так что история эта просто-таки навязла на зубах.

Ближе к весне однажды я, как обычно, в 8 явился в ординаторскую, где меня ждала телефонограмма от т-й «скорой». Некоего Николая Ивановича Бузырёва из деревни Котово необходимо посетить сегодня активно, ибо у него отек лёгких, а ночью они его не отвезли из-за тяжести состояния. «Интересно, а я-то там что сделаю?» — почесал в затылке я. — «Мужичок при смерти, у него отёк, а я тут иди к нему пешком в не самую близкую деревню фуросемид назначать? Странные эти скоропомощники». Между тем, машина с чем-то неотложным по хозяйственной части уже отправилась в Т…, и я занялся своими обычными стационарными делами. В 9 я начал приём в амбулатории. Тут из Котова с высунутым языком примчался гонец, мол, «скорее, доктор, у нас там Иванычу плохо, отёк весь!». «Ну вот», — подумал я, — «уже весь, мало одних-то лёгких; и живучий же!»

— Не могу, — сказал я гонцу, — машины нет, а тут, видишь же, очередь из 8 человек, куда я их дену? Вот приедет машина, так я — сразу же.

— Ладно, доктор, — проворчал гонец, — только ты уж скорее, а то Иванычу плохо совсем.

— Хорошо, хорошо, — заверил я.

Но покоя мне не дали. Через полчаса прибежала уже гончиха с вылупленными глазами и тоже, как и тот, за своё: скорее, доктор, там Иванычу плохо.

— Да что там так плохо-то?

— Весь отёк и задыхается! Поспешай, Игорь Петрович!

— Да я бы рад. Машины нет и очередь — 5 человек. А пешком нет смысла. Машина всё равно на полпути догонит.

— Ладно, побегу я обратно, а ты поторапливайся.

И гончиха скрылась.

— М-да, — изрекла задумчиво Вероника Александровна, — что-то там серьезное с Бузырёвым этим. Придется мне с вами, доктор, ехать.

— Да уж, Вероника Александровна, и не забудьте лазикса с преднизолоном в чемоданчик положить. Что-то там такое ангионевротическое, мне кажется. И дайте мне карточку, — что за Бузырёв там такой?

В карте оказались две мои записи. Я вспомнил. Это был невысокий, тщедушный мужичонко, ветеран войны. Прошлой весной он вызывал по поводу ушиба грудной клетки (возможно, и перелома рёбер), — «об угол печи стукнулся»; а по осени — по поводу желтухи, не то токсической, не то механической. Оба раза от направления в Т… отказался. Поскольку были-таки при желтухе той боли в правом подреберье, я склонялся к тому, что там в Бузырёвских желчных путях застрял камень, и от т-й больнички ему всё равно не отвертеться. Но как-то выжил ветеран и даже целую зиму ещё прожил. Видимо, всё же токсическая желтуха была, а не механическая.

Машина явилась одновременно с уже третьим запыхавшимся котовским посыльным. И всё та же песня: поспешай, доктор, Иванычу плохо! «Да что они все там так любят Иваныча этого, пропойцу окаянного?» — дивился я.

Вероника Александровна бодро вскочила с чемоданчиком в «буханку». Мне же от всего этого ажиотажа было неспокойно. Тем более что и для отёка лёгких, и для отёка Квинке выходило как-то уж слишком затянуто. Да и с чего бы ему так отечь? Разве что очередная хитрая бабка-самогонщица плеснула в самогон чего-то хитрого.

— Вероника Александровна, у нас там, в чемоданчике, чего-нибудь антигистаминного хоть есть?

— Найдём, — махнула рукой беззаботно-весёлая Вероника Александровна. С ней всегда было как-то спокойнее.

Приехали в залитое предвесенним солнцем злосчастное Котово. Деревенька из 15–20 домиков, в основном чёрно-коричневых, кривых, как и положено, вероятно, рядовой советской деревеньке. «Буханку» обступили человек пять местных мужичков. Все выжидающе следили за мной и моими действиями, и было что-то в позах их как бы извиняющееся. Мы с Вероникой Александровной с уверенной бесстрастностью, как и надлежит уважающим себя медицинским работникам, проследовали в Бузырёвский домишко. Николай Иванович Бузырёв со всей вероятностью принял на грудь накануне пузырь, да не один, и теперь сам выглядел как пузырь. Лицо его было как будто бледно-розово-надутым, да так, что глаза превратились в две горизонтальные складки-ниточки, а анамнез собрать было невозможно, так как, хотя он и пытался изо всех сил работать языком, но выходило из-за этой страшной его надутости совершенно нечленораздельно. При этом он сидел на своей холостой ветеранской постельке довольно уверенно и не был похож на агонирующего. Дышал он часто, но это не было похоже ни на ортопноэ, ни на какого-нибудь там Кусмауля. Рядом суетилась и охала вестница № 2. Мы попросили её раздеть пациента по пояс. Выяснилось, что отекло не только лицо. Отёк распространялся на всю верхнюю часть туловища. Бузырёв напоминал персонажа Пьера Ришара из фильма «Невезучие», после того, как его укусила пчела. Чтобы выяснить, до какого уровня распространился отёк, я продолжил раздевать пациента. Оказалось, что отекли также ягодицы и мошонка (последняя — до размеров головы ребёнка). Отёк не распространился только на половой член и ноги, миниатюрность и худоба которых в сравнении со всеми остальными членами тела Бузырёва составляли разительный контраст.

Мне было странно, что при таком гигантском отёке Николай Иванович сохранял определённую активность, что-то без конца сквозь набухшие губы-щёки бубнил-лепетал, пытался жестикулировать. Необычность симптомов и их несоответствие с тяжестью состояния пациента выбивали меня из колеи; я растерялся. При аускультации всё было глухо, что никак не насторожило меня, а столь необходимой в данной клинической ситуации перкуссией я пренебрёг. Не направил моё клиническое мышление в правильное русло и тот необычный феномен, когда при измерении артериального давления при нагнетании воздуха в манжету был слышен хруст, а ткани плеча выше и ниже манжеты увеличивались в объёме. В растерянности и в остутствии возможности консилиума мне ничего не оставалось, как только опереться на мнение ночной бригады скорой помощи из Т…, а также на то, на что я сам предварительно себя настроил: отёк легких и анафилаксия. Я велел Галине Александровне сделать внутривенно лазикс и преднизолон, а гончихе сказал, чтоб она попросила праздных мужичков на улице помочь с переносом больного в машину.

Вероника Александровна посетовала, что не может найти вену. Я не удивился.

— Прысните куда-нибудь, — скрежетнул зубами я, не желая уходить ещё и в эту проблему. Возможно, я чувствовал, что тут что-то другое, и лазикс с гормоном тут не сильно помогут.

Уволокли. Отвезли, подняли в ординаторскую. Я хотел сделать ЭКГ, чтобы исключить хотя бы сердечную патологию. Но тут включилась Татьяна Мирославовна. Я привык, что она редко участвует в моей терапевтической деятельности, и поэтому вдруг этот её всполох показался мне весьма удивительным. Впрочем, ситуация была экстренной, и, как главный врач, она не могла её проигнорировать. И вдвойне удивительно вышло то, что именно она-то помогла прояснить ситуацию.

— Игорь Петрович, а вы его перкутировать пробовали?..

Я начал выполнять перкуссию, и вдруг обнаружилось, что над всей поверхностью «отёка» у пациента был тимпанит, даже над ягодицами.

— Послушайте, Игорь Петрович, — сказала с досадным для меня полуупрёком Богомолова, — у него же там воздух!

В голове моей просветлело. Хруст при надавливании на кожу — это же крепитация! У Бузырёва подкожная эмфизема, что иногда случается при переломе рёбер. Поломанная кость прорывает плевру и вдыхаемый пациентом воздух уходит под кожу, а назад не возвращается из-за так называемого клапанного механизма формирования всей этой несуразицы. Курсе на 3-м нам показывали эту штуку, но она была локальной. Я понятия не имел, что она может быть настолько распространённой.

Пока я это переваривал с открытым ртом, Татьяна Мирославовна устремилась снаряжать машину в Фурманов персонально для Бузырёва.

Часа через два я дозвонился в ординаторскую хирургического отделения Т-й ЦРБ. Хирург сказал, что на рентгене у нашего пациента обнаружены множественные переломы рёбер с обеих сторон, двусторонний же пневмоторакс (чем дышал этот неугомонный ветеран непонятно) и генерализованная подкожная эмфизема. Мне вспомнились Котовские мужички, их нелепые, испуганно как бы чего-то просящие рожи. Не слабо, видно, они попинали Бузырёва этого по пьяни.

Какая мораль?.. Да самая, что ни на есть банальная, до тошнотворности: не стоит пить русскому мужику как скотине, ветеран он или нет, и так мозгов-то нет, а тут ещё в мешок с костями превратят. А студентам-медикам надо тоже — не пить пиво в общаге, а лекции по хирургии и травматологии прилежно слушать, чтобы потом их педиатры какие-то нелепые с общеврачебнопрактическими корочками в диагностическом поиске не переплёвывали.

…Ну а, с другой стороны, даже если и не пить, в чём же смысл? Вот он ветеранствовал за свою убогую деревеньку, а теперь ему только и остаётся, что пить в этом своём кривом домишке, постепенно и неуклонно превращаясь в человека-шарика. Да и лекций по травматологии у нас не было, разве что подобие семинаров, и то, если преподаватель не был с бодуна.

Так сознание грешного человека ловко уворачивается от всякошной морали, предпочитая оставлять своего хозяина псевдочистым.

Больше я Николая Ивановича Бузырёва никогда не видел. Не знаю, умер ли он тогда в цээрбэшке или вернулся, сдутый, в родное Котово снова самогон буха́ть, да рёбра подставлять под пинки. Это почти не имело значения.