Вторые войны пустыни

Глава 11

— Но как мы можем быть уверены? — спросила Ганима.— Это очень опасно.

— Мы это раньше проверяли,— сказал Лито.

— Это не может быть тем же самым теперь. Что если ...

— Это единственный путь, открытый нам,— сказал Лито.— Ты согласна со мной в том, что мы не можем воспользоваться спайсом?

Ганима вздохнула. Ей не нравилась резкость и настойчивость этих слов, но она знала о необходимости, которая давила на ее брата. Она также знала об опасной причине своего нежелания. Они вынуждены были обратиться к Алии, чтобы узнать опасность внутреннего мира.

— Ну? — спросил Лито.

Она снова вздохнула.

Они сидели, скрестив ноги, в одном из уединенных мест в пещере, где часто их отец и мать наблюдали, как солнце садилось в пустыню. Это было спустя два часа после вечерней трапезы, время, когда близнецы должны были упражнять свое тело и ум.

— Я попробую один, если ты отказываешься мне помочь,— сказал Лито. Ганима отвернулась и посмотрела на мокрые стены пещеры. Лито продолжал обозревать пустыню.

Они некоторое время говорили на языке таком древнем, что даже его название было забыто неизвестно. Это язык дал их мыслям уединение, и никто из разумных существ не мог проникнуть в них. Даже Алия, которая избегала сложностей своего внутреннего мира, испытывала недостаток связующих звеньев, которые позволили бы ей извлечь большой смысл из обычного слова.

Лито глубоко вздохнул, вбирая в себя специфический запах сьетчей Свободных, который накопился в этой нише, куда не проникал ветер. Шелестящий шум сьетча и его влажный жаркий воздух не попадал сюда, и они оба от этого ощущали облегчение.

— Я согласна, что мы нуждаемся в руководстве,— сказала Ганима.— Но если мы ...

— Гани! Нам нужно нечто большее, чем руководство. Нам нужна защита.

— Возможно, защиты никакой нет.— Она посмотрела брату прямо в глаза, и увидела в них свой собственный взгляд, настороженный и бдительный, как хищника. Глаза противоречили безмятежности лица.

— Мы должны избежать одержимости,— сказал Лито. Он использовал специальный речевой оборот из древнего языка.

Ганима более подробно объяснила его утверждение.

— Мохв’овиум’ д’ми хиш паш мох’м ка,— проинтонировала она.— Захват моей души — это захват тысячи душ.

— Даже гораздо больше,— добавил он.

— Зная угрозы, как ты настаиваешь.— Она произнесла это, как подтверждение, а не как вопрос.

— Вабум’к вабунат! — сказал он.— Поднимаясь, ты поднимаешься!

Он почувствовал, что его выбор — очевидная необходимость. Это должно быть сделано лучшим образом. Они должны ввергнуть прошлое в настоящее и способствовать его раскручиванию в их будущем.

— Мурият,— продолжала она, ее голос был глухим.— Это должно быть сделано с душой.

— Конечно.— Он взмахнул рукой, показывая этим жестом, что полностью согласен.— Тогда мы посоветуемся, как это делали наши родители.

Ганима промолчала. Инстинктивно она посмотрела на юг, на огромный открытый эрг, в котором показался грязно-зеленый островок дюн в последних лучах уходящего солнца. В этом направлении ушел ее отец в пустыню, когда последний раз его видели.

Лито посмотрел вниз со скалы на зеленый оазис сьетча. Все погрузилось в сумерки, но он знал все эти формы и краски: цветы медного, золотистого, красного, желто-рыжего и красно-коричневого оттенков были распространены до самых скал. За скалами тянулись мерзкая полоса умершей арракисской жизни, убитой чужими растениями и огромным количеством воды, теперь служащей препятствием для пустыни.

Немного спустя, Ганима сказала:

— Я — готова. Давай начнем.

— Да, будь все проклято! — Он протянул руку и дотронулся до ее руки, чтобы смягчить свое восклицание, сказав: — Пожалуйста, Гани... Спой ту песню. Она помогает мне более легко достигнуть этого.

Ганима приблизилась к нему, левой рукой обвила его вокруг талии. Два раза глубоко вздохнула, прокашлялась и начала петь песню, которую ее мать так часто пела их отцу.

Ее голос растворился в молчании пустыни, и Лито чувствовал, как он постепенно погружается, куда-то падает, становясь отцом, чьи воспоминания распространились, как покров, в генах его немедленного прошлого.

— На это короткое время я должен стать Полом,— сказал он сам себе.— Рядом со мной не Гани, а моя возлюбленная Чани, чей мудрый совет спасал нас обоих много раз.

В свою очередь Ганима на некоторое время поддалась воспоминаниям своей матери. Как легко это можно было сделать женщине, и в то же время для нее это представляло большую опасность. Голосом, который сразу стал сильным, Ганима сказала:

— Посмотри туда, милый!

Поднялась Первая Луна, и на фоне ее холодного света они увидели дугу оранжевого огня, поднимающуюся в пространство. Транспорт, который доставил леди Джессику, возвращался к основному кораблю на орбите.

Воспоминания нахлынули на Лито, внутри него как будто ударили в колокола. Теперь он был другим Лито — Герцогом Джессики. Необходимость отодвинула эти воспоминания в сторону, но перед этим он почувствовал пронизывающую любовь и боль.

— Я должен быть Полом,— напомнил он себе.

Трансформация в нем произошла мгновенно, как будто Лито был экраном, на котором отражался его отец. Он чувствовал одновременно свою плоть и плоть своего отца, и эти различия угрожали истощить его силы.

— Помоги мне, отец,— прошептал он. Короткое волнение прошло, и теперь в его сознании появился другой отпечаток, заставивший его собственное «я» стать посторонним наблюдателем.

— Мое последнее видение еще не пришло, чтобы уйти,— сказал он, и это был голос Пола. Он повернулся к Ганиме.— Ты знаешь, что я видел.

Она дотронулась до его щеки правой рукой.

— Ты шел в пустыню, чтобы умереть, любимый? Это то, что ты сделал?

— Так могло бы быть, но это видение... Неужели оно не может стать весомой причиной, чтобы остаться в живых?

— Но слепым? — спросила она.

— Даже так.

— Куда же ты мог пойти?

Он тяжело, нервно вздохнул.

— Джакуруту.

— Любимый! — Слезы хлынули из ее глаз.

— Муад Диб, герой, должен быть полностью уничтожен,— сказал он.— Иначе этот ребенок не сможет вытащить нас из этого хаоса.

— Золотая Тропа,— сказала она.— Это дурное видение.

— Это единственное возможное видение.

— Алия потерпела провал, тогда...

— Совершенно верно. Ты видишь повторение этого.

— Твоя мать вернулась слишком поздно.— Она кивнула, и на детском лице Ганимы появилось мудрое выражение Чани.— Может ли быть, что другого видения не будет? Возможно, если ...

— Нет, любимая. Нет. Все-таки этот ребенок не может смотреть в будущее и возвращаться невредимым.

Снова его тело вздрогнуло от прерывистого дыхания, и Лито — наблюдатель почувствовал глубокое желание своего отца прожить еще раз во плоти, принимать жизненные решения и ... Какой отчаянной была необходимость исправить ошибки прошлого!

— Отец! — крикнул Лито, и эхо отдалось в его собственном черепе.

Это было глубочайшее желание, которое Лито отчетливо почувствовал: медленное удаление внутреннего присутствия его отца, высвобождение его собственного сознания и разума.

— Любимый,— шептал рядом с ним голос Чани, и удаление было замедлено.— Что случилось?

— Не уходи, пока,— сказал Лито, и это был его собственный голос, неуверенный, но все-таки его. Затем: — Чани, ты должна сказать нам, как мы избежим ... что случилось с Алией?

Это был Пол внутри, который отвечал ему, хотя слова его он слышал внутренним слухом. Голос говорил медленно, с длинными паузами:

— Нет никакой уверенности. Ты... видела. Что почти всегда ... случалось ... со... мной.

— Но Алия...

— Проклятый Барон владеет ею! — Лито почувствовал жгучую сухость в горле.— Есть ли он ... имею ли я...

— Он — в тебе ... но... я ... мы не можем ... иногда мы чувствуем ... друг друга, ноты ...

— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лито.— Знала бы ты, если бы ... он ...

— Иногда я могу чувствовать твои мысли... но я... мы... живем только через ... через ... отражение ... в ... в твоем сознании. Твоя память создает нас. Опасность... это определенная память. И ... те из нас... те из нас, которые любят власть... и собираются ее... любой ценой ... те могут быть более точными.

— Более сильными? — прошептал Лито.

— Более сильными.

— Я знаю твое видение,— сказал Лито.

— Прежде чем позволить ему овладеть мной, я стану тобой.

— Только не это!

Лито повернул голову, посмотрел в глаза Ганимы, которые сияли в ярком лунном свете. Он увидел, что Чани смотрит на него.

— Мама,— сказал он,— ты должна уйти.

— Ах, искушение! — сказала она и поцеловала его.

Лито оттолкнул ее.

— Ты бы взяла жизнь своей дочери? — вопрошающе потребовал он.

— Это так легко ... так до глупости легко,— сказала она.

Лито, чувствуя, что паника начинает охватывать его, вспомнил, какие условия воли потребовались духу его отца, чтобы победить его плоть.

— Я буду презирать тебя, мать,— сказал он.

— Другие не будут презирать меня,— сказала она.— Будь моим возлюбленным.

— Если я это сделаю... ты знаешь, чем вы оба станете,— сказал он.— Мой отец будет презирать тебя.

— Никогда!

— Я буду!

Звук вырвался из его горла против желания, и он содержал все прежние повышенные тона Голоса, которым Пол научился у своей матери-колдуньи.

— Не говори так,— простонала она.

— Я буду презирать тебя!

— Пожалуйста... пожалуйста, не говори этого.

Лито потер горло, чувствуя, что мышцы стали снова его собственными.

— Он будет презирать тебя. Он отвернется от тебя. Он снова уйдет в пустыню.

— Нет... нет...

Она покачала головой.

— Ты должна уйти, мама,— сказал он.

— Нет ... нет...— Но голос утратил свою первоначальную силу.

Лито наблюдал за лицом сестры. Дергались мышцы! Ее лицо менялось от эмоций, которые отражали беспорядок и суету внутри ее самой.

— Уйди,— прошептал он.— Уйди.

— Не-е-е-ет...

Он схватил ее за руку, ощутил дрожь ее тела. Она извивалась, старалась высвободиться, но он крепко держал ее руку и шептал:

— Уходи ... уходи ...

И все это время Лито ругал себя за то, что втянул Гани в эту игру в родителей, в которую когда-то они очень часто играли, но раньше она успешнее сопротивлялась вселяющимся. Эта женщина была намного слабее, чтобы противостоять этому внутреннему натиску. В основе этого лежал страх Бене Гессерит. Шли часы, а тело Ганимы все еще дрожало и извивалось от внутренней борьбы, но теперь голос сестры присоединился к его убеждениям. Он слышал, как она разговаривала с этим образом внутри нее, дополняла его.

— Мама ... пожалуйста. А вдруг...

— Ты видела Алию? Ты хочешь стать такой же?

Наконец Ганима вытянулась, прижавшись к нему, и прошептала:

— Она повиновалась. Она ушла.

Он погладил ее по голове.

— Гани, я виноват. Я виноват. Я никогда больше не попрошу тебя об этом. Я был эгоистом. Прости меня.

— Нечего прощать,— сказала она, и ее голос был трепетным, она говорила с трудом, как после огромной физической нагрузки.— Мы узнали очень много о том, что нам нужно было знать.

— Она говорила тебе о многом,— сказал он.— Мы позже с этим разберемся, когда...