Вторые войны пустыни

ГЛАВА 32

Возвышавшиеся на расстоянии бурые утесы Защитной стены виделись Ганиме воплощением того призрака, что угрожал ее будущему. Она стояла на краю сада-крыши крепости спиной к заходящему солнцу. Из-за пыльных туч солнце светило раскаленным оранжевым цветом, столь же сочным, как у краев пасти червя. Ганима вздохнула, думая: «Алия... Алия... Предстоит ли мне повторить твою судьбу?»

Внутренние жизни в последнее время громче заявляли о себе. Было что-то, связанное с внутренним миром женщин — Свободных — может, и вправду, половые различия с мужчинами, но что бы это ни было, женщина всегда была более восприимчива к подобному внутреннему приливу. Ее бабушка предупредила ее об этом, когда они строили планы, и Ганима столько же почерпнула из аккумулированной мудрости Бене Гессерит, сколько осознала через эту мудрость угрожавшее ей.

Леди Джессика внутри нее ей сказала:

— За нашим за предрожденных — Богомерзость — долгая история неоднократного горького опыта. Действие Богомер-зости, как представляется, таково, что внутренние жизни разделяются. Они расщепляются на благонесущие и злонесущие. Этот процесс, как известно, занимает определенное время, но признаки его легко узнаваемы.

— Почему ты бросила Алию? — спросила Ганима.

— Я в ужасе бежала от самой себя,— тихим голосом ответила Джессика.— Я сдалась. И теперь меня тяготит то, что ... может быть, я сдалась слишком рано.

— Лито... боялся спайса,— сказала Ганима, обнаружившая, что может говорить о нем тихо. Жестокая потребовалась от них цена!

— И мудро,— ответила Джессика. И больше ничего не сказала.

Но Ганима пошла на обострение всплеска ее внутренних памятей, вглядываясь в прошлое сквозь странно расплывчатую завесу и сквозь тщетно распространяющийся страх Бене Гессерит. Просто объяснение, что сокрушило Алию, не принесет ни капли облегчения. Аккумулированный Бене Гессерит опыт указал ей на возможный выход из ловушки.

И сейчас она призывала жизнь-соучастницу, стоя в зареве заката на краю крыши-сада крепости. И сразу же явилась к ней жизнь-память ее матери. Чани стояла призраком между Ганимой и отдаленными обрывами.

— Войдя сюда, ты съешь плод Заккуума, пищу яда! — воззвала Чани.— Затвори эту дверь, дочка! Так будет безопасней.

Вокруг видения с шумом нахлынула толпа внутренних жизней, и Ганима сбежала, погрузив свое самосознание в Кредо Сестер, действуя больше от отчаяния, чем из доверия. Она быстро произнесла Кредо, шевеля губами, понижая голос до шепота.

Мысли Ганимы понемногу упорядочились. Хотя она ощущала, как трепещет ее тело, и знала, как непрочен достигнутый ею мир и эта расплывчатая завеса в ее мозгу.

— Леб Камай,— прошептала она.— Сердце моего врага, да не станешь ты моим сердцем.

И она вызвала в памяти лицо Фарадина, сатурнинское молодое лицо с тяжелыми бровями и твердым ртом.

«Ненависть сделает меня сильной,— подумала она.— Через ненависть я смогу сопротивляться судьбе Алии».

Но осталась трепещущая непрочность ее положения, и все, о чем она могла теперь думать — как же Фарадин напоминает своего дядю, покойного Шаддама IV.

— Вот ты где!

Это к Ганиме справа подходила Ирулэн, широко почти по-мужски шагавшая вдоль парапета. Повернувшись, Ганима подумала: «А она — дочь Шаддама».

— Почему ты все время ускользаешь сюда? — спросила Ирулэн, становясь перед Ганимой и возвышаясь над ней с сердитым лицом.

Ганима воздержалась от объяснений, что она не одна, что стража видела, как она взбиралась на крышу. Гнев Ирулэн относился к тому факту, что место было открытое и что здесь их могло настичь дальнобойное оружие.

— Ты не носишь стилсьют,— сказала Ганима.— Разве ты не знаешь, что в прежние времена любой, пойманный вне пределов сьетча без стилсьюта, автоматически убивался. Растрачивать воду значило быть опасностью для племени.

— Вода! Вода! — бросила Ирулэн.— Я хочу знать, почему ты сама подвергаешь себя опасности таким образом. Пошли назад, вовнутрь. Мы все из-за тебя переволновались.

— Какая же теперь может быть опасность? — спросила Ганима.— Стилгар казнил всех изменников. Повсюду охрана Алии.

Ирулэн посмотрела на темнеющее небо. На его серо-голубом занавесе уже стали видны звезды. Потом она снова поглядела на Ганиму:

— Не буду спорить. Меня послали сказать тебе, что мы получили послание от Фарадина. Он согласен, но по некоторым причинам он желает отложить церемонию.

— На сколько?

— Мы еще не знаем. Идут переговоры. Но Данкана отсылают домой.

— И мою бабушку?

— Она предпочла остаться пока что на Салузе.

— Кто может ее осуждать? — спросила Ганима.

— А, глупая стычка с Алией!

— Не дурачь меня, Ирулэн. Это не было глупой стычкой. Я слышала рассказы.

— Страхи Сестер...

— Истинны,— сказал Ганима.—• Что же, ты получила мое послание. Постараешься еще раз меня переубедить?

— Нет, сдаюсь.

— Тебе бы следовало знать лучше, чем пытаться мне лгать,— сказала Ганима.

— Очень хорошо! Я не оставлю попыток тебя разубедить. Такой курс — сумасшествие,— и Ирулэн подивилась, почему она позволяет себе так сердиться на Ганиму. Сестры Бене Гессерит ни из-за чего не должны раздражаться.— Я озабочена грозящей мне крайней опасностью. Ты это знаешь. Гани ... ты дочь Пола. Как ты можешь ...

— Потому что я — его дочь,— ответила Ганима.— Мы, Атридесы, ведем свой род от Агамемнона и знаем, что в нашей крови. У нас, Атриде-сов, кровавая история — и мы не миримся с пролитой кровью.

Отвлеченная, Ирулэн спросила:

— Кто такой Агамемнон?

— До чего же скудно, оказывается, ваше хваленое образование Бене Гессерит,— сказала Ганима.— Я все время забываю, что ты видишь историю в уменьшающейся перспективе. Но мои воспоминания уходят до... — Она осеклась: лучше не пробуждать эти тени от их хрупкого сна.

— Что бы ты там ни помнила,— сказала Ирулэн,— ты должна знать, как опасен этот курс для...

— Я убью его,— сказала Ганима.— Жизнь за жизнь.

— А я предотвращу это, если смогу.

— Мы уже это знаем. Тебе не представится возможность. Алия отошлет тебя на юг в один из новых городов, пока все не будет кончено.

Ирулэн уныло покачала головой.

— Гани, я дала клятву, что буду охранять тебя от любой опасности. Я заплачу за это собственной жизнью, если будет необходимо. Если ты думаешь, что я собираюсь бездельничать за кирпичными стенами какой-нибудь джедиды, пока ты...

— Всегда есть Хуануи,— мягким голосом сказала Ганима.— И альтернатива — водосборник смерти. Уверена, тебе не стоит вмешиваться оттуда, где ты будешь.

Ирулэн побледнела, поднесла руку ко рту, забыв на мгновение всю свою выучку. Это было свидетельством, сколько заботы она вложила в Ганиму — ничего не было, кроме животного страха.

— Гани, за себя я не боюсь. Ради тебя я брошусь в пасть червя. Да, я то, чем ты меня называешь — бездетная жена твоего отца. Но ты — мой ребенок, которого у меня никогда не было. Я умоляю тебя ...— слезы блеснули в углах ее глаз.

Ганима, поборов тяжелый комок в горле, сказала:

— Есть между нами и еще одно различие. Ты никогда не была Свободной. А я являюсь именно ей. Это пропасть, которая нас разделяет. Алия это понимает. Кем там она еще ни будь, но это она понимает.

— Нельзя сказать, что Алия понимает,— с горечью проговорила Ирулэн.— Не знай я, что она из рода Атридесов, я бы решила, что она задалась целью уничтожить эту семью. «А откуда тебе знать, что Алия до сих пор Атридес?» — подумала Ганима, дивясь слепоте Ирулэн. Она же — из Бене Гессерит, а где же еще лучше знают историю Богомер-зости? А она не позволяет себе даже думать об этом, не говоря уж о том, чтобы поверить. Алия, должно быть, заколдовала каким-то образом бедную женщину.

Ганима сказала:

— Я должна тебе воду. Ради этого я буду охранять твою жизнь. Но твой кузен поплатится. И не будем больше об этом.

Ирулэн уняла дрожь губ, вытерла глаза.

— Я так любила твоего отца,-— прошептала она.— И даже не знаю, жив он или мертв.

— Может, он и не мертв,— ответила Ганима.— Этот Проповедник...

— Гани! Порой я тебя не понимаю. Стал бы Пол нападать на собственную семью.

Ганима пожала плечами, поглядела в меркнущее небо.

— Может быть, его развлекает такое...

— Как можешь ты так легко говорить об этом...

— Чтобы держаться подальше от темных глубин,— ответила Ганима.— Я не насмехаюсь над тобой. Видят боги, нет. Но я просто дочь своего отца. Я — каждый из тех, кто вложил свое семя в род Атридесов. Ты не думаешь о Богомерзости, а я ни о чем другом думать не могу. Я — предрожденная. Я знаю, что внутри меня.

Ирулэн непроизвольно наклонилась и обняла Ганиму, обняла крепко, прижавшись щекой к ее щеке.

«Не сделай так, чтобы я должна была убить эту женщину,— подумала Ганима.— Не допусти этого».

И только промелькнула в ней эта мысль, на пустыню опустилась ночь.