Вторые войны пустыни

ГЛАВА 28

— Никогда! — сказала Ганима.— Я убью его в брачную ночь.

Она сказала это с тем ершистым упрямством, которое до сих пор не поддавалось никаким уговорам. Алия и ее советники прозаседали из-за этого полночи, взбудоражив все королевские покои, посылая за новыми советниками, за едой и питьем. Весь храм и прилегающая Твердыня бурно переживали разочарование невыработанных решений.

Ганима очень спокойно восседала в зеленом суспензорном кресле в своих собственных апартаментах, в большой комнате, обтянутой сыромятной кожей, чтобы сымитировать камень сьетча. Потолок, однако ж, был имбиратским кристаллом и светился голубым помаргивающим светом, а пол был черного кафеля. Мебели было мало: маленький письменный столик, пять суспензерных кресел и узкая койка, установленная в алькове, по обычаю свободных. На Ганиме были желтые одеяния траура.

— Ты невольный человек, имеющий право выбирать самостоятельно.— Алия, наверное, уже в сотый раз это произнесла. «Эта маленькая дурочка должна рано или поздно до этого дойти! Она должна пойти на помолвку с Фарадином. Должна! Пусть потом убивает его, но от обрученной Свободной требуется публичное провозглашение о своей помолвке».

— Он убил моего брата,— Ганима была замкнута на одном.— Всем это известно. Свободные будут плевать при упоминании моего имени, если я соглашусь на эту помолвку. '

«И это одна из причин, по которым ты должна согласиться»,— подумала Алия. Вслух она сказала:

— Это сделала его мать. Он изгнал ее за это. Чего еще ты от него хочешь?

— Его крови,— ответила Ганима.— Он Коррино.

— Он осудил свою собственную мать,— возразила Алия.— И почему тебя должны беспокоить досужие пересуды Свободных? Они примут все, что мы там ни прикажем им принять. Гани, мир в Империи требует...

— Я не соглашусь,— сказала Ганима.— Без меня вы помолвку объявить не сможете.

Ирулэн, вошедшая в комнату как раз при этих словах Ганимы, вопрошающе взглянула на Алию и двух советниц, стоявших рядом с ней. Ирулэн увидела, как Алия в отвращении вскинула руки и опустилась в кресло напротив Ганимы.

— Поговори с ней ты, Ирулэн,— сказала Алия.

Ирулэн пододвинула суспензорное кресло и села рядом с Алией.

— Ты — Коррино, Ирулэн,— сказала Ганима.— Не думай, что тебе повезет меня уговорить.

Ганима встала, перешла на койку и уселась там, ноги накрест, посверкивая глазами на двух женщин. Ирулэн, видела она, надела черную абу, под стать Алии, откинутый капюшон не скрывал ее золотых волос. Волосы траура — в желтом свете освещавших комнату парящих глоуг-лобов.

Ирулэн взглянула на Алию, встала, подошла к Ганиме, поглядела ей в лицо.

— Ганима, я бы сама его убила, если бы этим можно было разрешить все проблемы. И Фарадин — моей крови, как ты так мило подчеркнула. Но у тебя есть долг намного выше твоих обязательств перед Свободными

— Звучит не лучше, исходя от тебя, чем от моей драгоценной тети,— сказала Ганима.— Кровь брата смыть нельзя.— Это больше, чем афоризм каких-то маленьких Свободных.

Ирулэн поджала губы. Потом сказала:

— У Фарадина в пленницах твоя бабушка. У него Данкан, и если мы не...

— Меня не устраивают твои версии, как все произошло,— сказала Ганима, мимо Ирулэн, глядя на Алию.— Однажды Данкан предпочел умереть, чем дать врагам захватить моего отца. Может быть, его новая плоть гхолы уже не такая же, как ...

— Данкану было поручено охранять твою бабулю,— сказала Алия, поворачиваясь на стуле.— Я убеждена, он выбрал единственный способ для этого.— И подумала: «Данкан! Данкан! Вовсе не предполагалось, что ты сделаешь это так».

Ганима, уловившая неискренние нотки в голосе Алии, пристально посмотрела на тетю:

— Ты лжешь, о Чрево Небес. Я слышала о твоей схватке с бабушкой. Что же такое ты боишься рассказать нам о ней и своем драгоценном Данкане?

— Ты все слышала,— сказала Алия, но почувствовала укол страха при этом неприкрытом обвинении со всем, что под ним подразумевалось. Она поняла, что устала, потеряла осторожность. Встав, она сказала: — Все, что знаю я, знаешь и ты,— и повернувшись к Ирулэн: Займись ей ты. Ее нужно подвигнуть на ...

Ганима перебила ее грубым ругательством Свободных, прозвучавшим шокирующе из девичьих уст.

— У тебя еще есть время внять доводам рассудка,— сказала Алия.

— Тогда, может, у меня будет время увидеть, как кровь Фарадина захлещет из-под моего ножа,— ответила Ганима.— Поживем — увидим. Если я когда-либо останусь с ним наедине, один из нас наверняка умрет.

— По-твоему, ты любила своего брата больше моего? — спросила Ирулэн.— Ты валяешь дурака! Я была ему матерью, точно так же, как тебе. Я была...

— Ты никогда его не знала,— ответила Ганима.— Все вы, за исключением временами моей обожаемой тети, упорно считали нас детьми. Это вы дураки! Алия знает! Посмотри, как она сбегает от...

— Ни от чего я не сбегаю,— сказала Алия, но повернулась спиной к Ирулэн и Ганиме и посмотрела на двух амазонок, делавших вид, будто они ничего не слышат. Они явно подались на сторону Ганимы. Может быть, они ей сочувствуют. Алия сердито отослала их из комнаты, когда они уходили, на их лицах было написано облегчение.

— Сбегаешь,— настаивала Ганима.

— Я выбрала устраивающий меня путь жизни,— Алия вновь обернулась, чтобы внимательно поглядеть на сидящую на кровати, Ганиму, но не в силах была уловить на лице Ганимы. «Разглядела ли она это во мне? Куда ей?» — засомневалась Алия.

— Ты боялась стать окошком в мир,— обвинила Ганима.— Но мы предрожденные, и мы знаем: Ты будешь их окошком, сознательно или бессознательно. Ты не можешь их отрицать.— И подумала: «Да, я знаю тебя — Богомерзость. И, может быть, меня заведет туда же, куда завело тебя, но на нынешний день я могу лишь жалеть тебя и презирать».

Молчание повисло между Ганимой и Алией, почти осязаемая вещь, насторожившая обладавшую выучкой Бене Гессерит Ирулэн. Переводя взгляд с одной из них на другую, она сказала:

— Почему вы вдруг притихли?

— Меня только что посетила мысль, требующая размышлений,— ответила Алия.

— Обдумай на досуге, дорогая тетя,— насмешливо хмыкнула Ганима.

Алия, подавляя гнев, которому ее усталость чуть не дала проявиться, сказала:

— Пока что хватит! Дадим возможность. Может быть, она придет в себя.

Ирулэн встала и сказала:

— Во всяком случае, уже почти заря. Гани, перед тем, как мы уйдем, не выслушаешь ли последнее послание от Фарадина? Он ...

— Не выслушаю,— ответила Ганима.— И с этих пор прекратите называть меня этим нелепым уменьшительным. Гани! Это только поддерживает заблуждение, будто я ребенок, которого вы можете ...

— Почему ты и Алия так внезапно притихли? — Ирулэн вернулась к предыдущему вопросу, но задала его теперь, тонко используя модуляции Голоса.

Ганима, запрокинув голову, расхохоталась.

— Ирулэн! Ты пробуешь на мне Голос?

— Что? — Ирулэн была ошеломлена.

— Ты еще полезь в пекло поперек своей бабушки,— сказала Ганима.

— Что-что?

— Сам тот факт, что мне известно это выражение, а ты его никогда прежде не слышала, должен бы заставить тебя замолчать,— ответила Ганима.— Это старая шутка, Бене Гессерит тогда еще только возникла. Но если это не запятнает твоей чистоты, спроси себя, о чем только думали твои родители, называя тебя Ирулэн? Или это Руины-льна?

Несмотря на свою выдержку, Ирулэн вспыхнула.

— Ты пытаешься разгневать меня, Ганима.

— А ты попыталась опробовать на мне Голос. На мне! Я помню первые опыты людей в этом направлении. Я помню то время, Руинная Ирулэн? Теперь ступайте отсюда, вы обе.

Но Алия теперь была заинтригована, и в ней возникло предположение, прогнавшее утомление.

— Возможно, у меня есть предложение, которое могло бы заставить тебя передумать, Гани,— сказала она.

— Опять Гани! — с уст Ганимы сорвался жесткий смешок.— Задумайся на миг: если я жажду убить Фарадина, мне нужно лишь согласиться с вашим планом. Мне как дважды два ясно, что есть у тебя такая мысль. Бойся Гани послушную! Вот видишь, я предельно откровенна с тобой.

— То, на что я надеялась,— сказала Алия.— Если ты ...

— Кровь брата не может быть смыта. Я не выйду к моему любимому народу свободных предательницей этого завета. Никогда не забывать, никогда не прощать. Разве не это наша заповедь? Предупреждаю тебя здесь и заявлю об этом публично — ты нс сумеешь обручить меня с Фарадином, посмеиваясь при этом в рукав: «Вот-вот, она заманивает его в ловушку». Если ты...

— Понимаю,— сказала Алия, направляясь к Ирулэн. Ирулэн, заметила она, стоит в потрясенном молчании, поняв уже, куда направлен этот разговор.

— Да, вот так я заманила бы его в ловушку,— сказала Ганима.— Это, соглашусь, было б то, чего ты хочешь, но он может и не попасться. Если ты хочешь расплатиться этим лжеобручением как фальшивой монетой за выкуп моей бабушки и твоего драгоценного Данкана, да будет так. Но это — на твоей совести. Выкупай их. Фарадин, однако ж, мой. Его я убью.

Ирулэн повернулась к Алии, до того, как та успела заговорить.

— Алия, если мы вспомним о нашем слове ...— она на миг оставила фразу висеть в воздухе, пока Алия с улыбкой размышляла о клятве, данной Великими Домами на Ассамблее в Фофрелучисе, о разрушительных последствиях пропажи веры в честь Атридесов, о потере религиозного опекунства, обо всем, что возводимое по кирпичику рухнет в одночасье.

— Это обернется против нас,— протестующе договорила Ирулэн.— Разрушится вся вера в то, что Пол — пророк. Это ... Империя ...

— Кто осмелится сомневаться в нашем праве решать, что верно и что неверно? — мягким голоском вопросила Алия.— Мы связующее звено между добром и злом. Мне надо лишь провозгласить ...

— Ты не можешь этого сделать! — запротестовала Ирулэн.— Память Пола ...

— Это всего лишь один из инструментов Церкви и Государства,— сказала Ганима.— Не говори глупостей, Ирулэн,— она коснулась крисножа у себя на поясе, подняла взгляд на Алию.— Я неправильно судила о моей умной тетушке, Регентше всего Святого в империи Муад Диба. Да, конечно, я неверно судил о тебе. Заманивай Фарадина в нашу приемную, если хочешь.

— Это безрассудство,— умоляюще проговорила Ирулэн.

— Ты согласна на это обручение, Ганима? — спросила Алия, игнорируя Ирулэн.

— На моих условиях,— ответила Ганима, так и держа руку на крисноже.

— Я здесь умываю руки,— Ирулэн сделала такое движение руками, словно на самом деле их мыла.— Я готова была отстаивать истинную помолвку ради исцеления...

— Мы нанесем тебе рану, которую намного труднее будет исцелить, Алия и я,— сказала Ганима.— Давайте его побыстрее сюда — если он поедет. И, возможно, он поедет. Станет ли он подозревать ребенка моих нежных лет? Давайте разработаем формальную церемонию обручения, чтобы потребовать его присутствия. Предусмотрим в цере монии возможность для меня остаться с ним наедине ... Все лишь на одну-две минутки ...

Ирулэн содрогнулась при этом свидетельстве, что Ганима, в конечном итоге, Свободная с головы до пят, ребенок, по кровожадности ничем не отличающийся от взрослого. В конце концов, детям Свободным не привыкать было добывать раненых на поле боя, избавляя женщин от этой поденщины, чтобы они могли собирать тела и отволакивать их к водосборникам смерти. И Ганима, говоря, как истинное дитя Свободных, продуманной зрелостью своих слов нагромождала ужас на ужас, древнее чувство вендетты аурой исходило от нее.