Крепость в Лихолесье

Ладно, сказал он себе, хватит ныть. Что толку теперь сожалеть о потере? Обратного пути нет… А до южной окраины топей не так уж и далеко, не больше шести-семи миль; если повезет, я сумею добраться туда аккурат к рассвету… Если повезет, то я не замерзну, и не сотру ноги в кровь, и не провалюсь в болото, и меня не пристрелят орки, и не найдут эльфы, и не сожрут гуулы… Если повезет…

Но отступать было поздно.

***

Отсюда, со стены Крепости, было видно окрест на несколько миль.

Саруман стоял возле одного из каменных зубцов, обхватив плечи руками и закутавшись в плащ, мрачно вглядываясь в темную даль. Полоска заката еще виднелась на западе, за Андуином, но с востока на Дол Гулдур надвигалась ночь, бескрайняя и непреодолимая, словно разливающееся по земле море густой черноты. Мерцали внизу многочисленные огни на территории Крепости, дальше тянулась полоса леса, за лесом начинались болота — над ними поднималось странное голубовато-серое свечение, слегка мерцающее в густеющих сумерках, бледными пятнами проступающее сквозь медленно наплывающую кромешную тьму.

Гэдж так и не вернулся.

Шарки сам не знал, что надеется высмотреть там, в холодной ночной пустоте, на дальней границе видимости.

Он смотрел на дорогу, уходящую к лесу, словно уповал выцепить на ней взглядом одиноко бредущую фигурку — но дорога была пуста, только пара волов тащила по ней накренившуюся под неведомым грузом телегу. Вот уже и окончательно смерклось, и натекла темнота, съела подножие Замка и окружающие земли, лишь там и сям еще горели редкие сторожевые огни, да где-то чуть в отдалении полыхало красным — работа в кузнях часто не заканчивалась и с заходом солнца. Ночь нависала над Замком плотно, как крышка погреба, и обещала быть долгой, удушливой, безнадежной…

Почему он не вернулся? Что с ним случилось? Где его искать?

Заблудился в лесу? Оступился и провалился в топь? Угодил на зубок гуулам? Попал под подозрения какого-нибудь особо бдительного патруля и сидит под стражей в приграничной крепостице? Мало ли опасностей может подстерегать в этих гиблых местах глупого самонадеянного мальчишку! Какого лешего он вообще туда сунулся, на эти проклятые болота — в одиночку? «Ушёл собирать немейник…» Или дело не в немейнике? Тогда — в чем?

Шарки не знал, что и подумать. Голова у него гудела…

Дрожал, поддуваемый ветром, светильник на стене, огненным мотыльком трепыхалось над ним пламя. Тянулась ввысь черная струйка дыма, словно пытаясь внести в сгущающийся мрак свой крохотный вклад. За спиной Сарумана деловито пробряцал снаряжением вышедший на обход ночной патруль.

— Шарки! Что ты здесь делаешь?

Орков было двое — коренастых рыжеватых уруков с Восточного двора.

— Ничего, — хрипло сказал Саруман. — Вышел… подышать воздухом. Что-то мне нынче неможется.

— Иди вниз, — буркнул один из дозорных: это был бравый Бардр, разжалованный из капитанов в рядовые столь же внезапно, как и получил повышение. — Нечего тут на стене торчать, не украшение, чай.

Саруман и сам знал, что нужно уходить, глупо стоять тут на ветру — но какая-то неведомая сила удерживала его на месте, странное предчувствие, что вот сейчас что-то должно случиться. Да он и не мог сегодня спать, несмотря на усталость и головную боль, слишком уж муторно и тревожно было у него на душе.

Уруки потопали дальше, волоча за собой каждый — по две тени, трепыхающиеся на камнях в такт мерцанию факелов. Но ещё одна неведомая тень — сгусток темноты — вдруг вывалилась с ночного неба, промчалась над головой Сарумана, уронила на парапет черное перо. Орки, ушедшие чуть вперед, всполошились.

— Кто тут? Сова, что ли?

Какая-то ночная птица, видимо, опустилась на карниз ближайшей дозорной башни, Саруман услышал, как её когти царапнули по камням. Наверху что-то едва слышно звякнуло.

Один из орков поднял подвернувшийся обломок кирпича и швырнул его в птицу. Та захлопала крыльями и, отскочив, издала отрывистое, похожее на ругательство карканье. Это, оказывается, была не сова, а ворон.

Ворон?

Откуда он тут взялся? — спросил себя Саруман. Во́роны не летают ночью… и уж тем более они не летают ночью над Дол Гулдуром. Если их не отправляют сюда намеренно… Эх, да если бы Гарх не сгинул где-то в долине реки Келебрант, я бы вполне мог нечаянно подумать, что… Да нет, это такая глупость… Просто показалось…

Орки, потеряв цель, искательно оглядывались.

— Где он?

— Вон, на карнизе.

— Ну, щас… спорим, попаду?

Мимо Сарумана просвистел еще один камень. Ворон тяжело сорвался с карниза и, хлопая крыльями, исчез где-то в темноте. Бардр со своей пронырливой клыкастой физиономией подсунулся ближе.

— Эй, Шарки, птичка мимо не пролетала? Не видел, куда девалась?

— Упала, кажется, вниз, к подножию башни, — с прохладцей откликнулся Саруман. — А зачем она тебе? Жарить её будешь, что ли?

Бардр недовольно заворчал.

— Да показалось, будто цацка какая-то у неё… а, ладно! — он прикусил язык. — Леший с ней, пусть проваливает в Удун!

Впрочем, его красноватые глазки засветились хитро — видно, он уже прикидывал, как бы половчее изыскать предлог спуститься к подножию башни и пошарить там в поисках сбитого трофея. Его напарник что-то сердито буркнул, Бардр, фальшиво насвистывая под нос, обернулся к нему — и орки неторопливо потопали дальше по куртине, постукивая древками копий по камням, и наконец скрылись за поворотом…

Делать здесь, наверху, было совершенно нечего. Саруман повернулся и тоже зашагал вниз, в лекарскую каморку. Лестница, пронизывающая дозорную башню сверху донизу, оказалась неожиданно длинной, извилистой, с неровными щербатыми ступенями, Шарки спускался по ней торопливо, придерживая рукой полу плаща, боясь и одновременно не боясь споткнуться и полететь кувырком — и под конец чуть ли не пустился бегом через две ступеньки.

Голова его шла кру́гом под вихрем беспокойных и неожиданных дум.

Откуда взялся этот ворон — здесь, ночью? Каким ветром его сюда занесло? Он что-то искал? Или… кого-то? Кто он — посланник Саурона, вестник несчастья, просто какой-нибудь шальной птах, заблудившийся над болотами? Кто?

Что было у него в лапе?

Шарки стоял посреди темного помещения лекарской, втянув руки в рукава, судорожно напрягая слух, и никак не мог собрать разбегающиеся мысли. Его томили какие-то неясные и необъяснимые предчувствия. Он ждал… чего ждал? Зачем? Почему? Ему совершенно нечего было ждать… Совершенно ни к чему было стоять вот так, прислушиваясь, вздрагивая от каждого шороха, кусая губы, бросаясь от неверия к полубезумной надежде. Ведь не может же быть, что… Нет, нет, никогда!

Он схватил фонарь и трясущимися руками зажег торчащий внутри куцый огарок свечи. Зачем — он и сам не знал… Чтобы выйти и искать в ночи этого явившегося из ниоткуда и так же пропавшего в никуда ворона? Но где его сейчас можно найти? Кругом темень, неизвестность, вездесущие орочьи патрули, и…

Что-то едва слышно скрипнуло за стеной, над наружной дверью — как будто качнулась висевшая над входом резная табличка. Саруман подпрыгнул, точно его ошпарили кипятком; схватил фонарь и выскочил на крыльцо.

Давешнего ворона искать не потребовалось: он сидел на деревянной перекладине над порогом и, склонив голову, внимательно разглядывал видившуюся ему кверх ногами табличку с изображением змеи и чаши. Услыхав скрип открывшейся двери, он испуганно вздрогнул — и взмахнул крыльями, качнувшись и отчаянно цепляясь когтями за потемневшее от дождей и непогоды старое дерево.

Нет, Саруману даже не показалось.

Он тяжело привалился плечом к дверному косяку. Земля на мгновение ушла у него из-под ног, и фонарь, вдруг ставший тяжелым, как гиря, дрогнул в ослабевшей руке. Горло горячо царапнула странно тёплая и мягкая лапа — явившаяся откуда-то изнутри, из-под рёбер, от самого сердца.

— Гарх…

Ворон смотрел на мага, вытянув шею и под немыслимым углом вывернув голову, подслеповато щурясь — и огонек свечи золотистой искрой отражался в его черных круглых глазах.

***

Над болотами безнадежно, как одиночество, висела стылая тишина.

В тумане там и сям мелькали голубоватые болотные огоньки, мгла полнилась невнятными шорохами и обманчивыми видениями. Пахло как из открытой могилы: сырой землей, прелым листом, болотом и лежалым илом. Где-то там, над головой Гэджа, царила глубокая ночь, небо лоснилось от звезд, и иногда, когда туман странным образом редел, лунные лучи высвечивали перед орком нечто вроде узкого коридора, в который уходила дорога. Гэдж бежал той ровной, размеренной, берегущей силы орочьей рысцой, которая позволяла его соплеменникам в сжатые сроки преодолевать весьма значительные расстояния и оказываться, к ужасу ворогов и супостатов, в самых неожиданных местах…

Ночное болото лежало перед ним, залитое киселём ватной мглы, затканное паутиной тумана. С наступлением ночи жизнь здесь отнюдь не замирала. Топкое месиво по сторонам гати непрерывно двигалось, взбухало и опадало, колыхалось, точно поверхность томящейся на огне каши, давая выход множеству скопившихся внутри пузырьков воздуха — казалось, будто там, под тонким слоем ила и водорослей, в зловонной бездне ворочается исполинское многорукое существо. Там и сям над трясиной разливалось слабое белесоватое мерцание, испускаемое лепестками могильников — бледных неприметных растений, зацветающих лишь лунными ночами; целая охапка таких светящихся венчиков проросла в глазницах валявшегося невдалеке от дороги лошадиного черепа, придавая этому и без того безрадостному предмету поистине колдовское своеобразие. Сквозь бульканье, клокотанье, утробную отрыжку — обычные звуки жизнедеятельности огромного болотного организма — порой прорывались смутные, достаточно неожиданные звуки: едва различимые ухом шорохи и шепот, хлюпанье и хихиканье, влажные сосущие причмокивания, и звуки, похожие на шлепки, и звуки осторожных шагов, и шелест, и шипение, и посвистывание, и долгие тоскливые вздохи, и… Гуулы? Возможно; впрочем, на глаза они не показывались — шмырова «защита», видимо, пока не повыветрилась, и твари, к счастью, орком не интересовались. Тем не менее Гэджу постоянно мнилось, что в тумане невдалеке от него что-то движется вдоль дороги, не опережая беглеца, но и не отставая: орк отчетливо различал маслянистый плеск воды при каждом «шаге» странного существа и вслед за ним — внятный чавкающий звук, словно из трясины извлекали какую-то великанскую ногу. Хотя, вероятно, то было лишь странной причудой его разыгравшегося воображения…

Он был уже ни в чем не уверен. Все вокруг представлялось бредовым, призрачным, нереальным, пришедшим из невнятного кошмарного сна.

Вновь начала побаливать раздавленная голень — несильной, но нудной и изматывающей болью: долгий безостановочный бег не очень-то шел ей на пользу. Ладно, доберусь до Замка, сказал себе Гэдж, устрою ей теплую солевую ванну… Он приостановился, чтобы перевести дух и дать себе небольшой отдых; по его расчетам, до границы топей оставалось недалеко — вряд ли более пары миль. Его невидимый спутник, чавкающий по болоту, приостановился тоже; Гэджу казалось, что его внимательно и настороженно разглядывают из мглы.