Исполнить обещанное

Глава 13

О, берегитесь ревности, синьор.

То — чудище с зелеными глазами,

Глумящееся над своей добычей.

(Уильям Шекспир, "Отелло")

Почти год миновал со дня свадьбы Изабеллы. Она тихо жила в Лондоне, в своей квартире. Время от времени ходила в гости то к Нарциссе, которую, казалось, что-то мучило, но она не могла ни с кем поделиться, то к Кэтрин Роули, или к родителям — мама с папой ни о чем не спрашивали, но глядели на Изабеллу с жалостью. Она почти не читала газет — ей казалось, что журналисты соревнуются между собой, кто сильнее напугает обывателей, и, если читать все, что пишут, то от страха и из дому не выйдешь.

Весной она вдруг поняла, что все это время не бралась за кисти и краски. Попыталась было, но у нее не было ни сил, ни вдохновения. Она бросила кисточку и заплакала. Кэтрин, как-то зашедшая к ней с детьми и с покупками по дороге с Диагон-аллеи домой, посочувствовала подруге, сказала, что у нее, видимо, развивается меланхолия, и посоветовала пить укрепляющие зелья.

Но зелья не понадобились — с началом лета Изабелле как будто стало легче, казалось, к ней пришло второе дыхание. И словно что-то говорило ей, что скоро все изменится...

Однажды утром, отправившись по магазинам, она услышала в овощной лавке разговор двух пожилых волшебниц, которые повторяли слова "Дамблдор" и "убийство" — больше ей ничего разобрать не удалось, так как говорили они шепотом, испуганно прикрывая руками рты. Так ничего и не купив в лавке, Изабелла выбежала на улицу — и сразу увидела продавца газет, который выкрикивал:

— Директор Хогвартса Альбус Дамблдор предательски убит этой ночью! Декан Слизерина оказался шпионом Того-Кого-Нельзя-Называть! Все подробности — в сегодняшнем "Пророке"!

Изабелла взяла газету и, забыв, что у нее еще целый список нужных покупок, вернулась домой. Прочитав передовую статью, она задумалась. Ее семья всегда была нейтральной, как и ее факультет — она не разделяла ни восторженного преклонения перед директором Хогвартса и "величайшим светлым магом столетия", ни ненависти тех, кто видел в нем главного интригана Магической Британии и врага, стремящегося разрушить многовековой уклад волшебного мира... Никаких личных воспоминаний о директоре у нее также не было — она видела его только в Большом зале во время трапез, вот и все. Однако имя Дамблдора она слышала с тех пор, как начала себя помнить, казалось, что он был, есть и будет всегда, с ним было связано ее детство, школа, юность... А сейчас как будто рухнуло что-то, казавшееся незыблемым. Да и убийство в школе — это было неслыханно. Нет, может, когда-нибудь давно в Хогвартсе кого-то и убили, но она не помнила... И что будет со школой теперь? Вдруг ее решат на время закрыть? А Мораг еще год учиться — сестра заканчивала шестой курс.

Целый день она слонялась по комнатам, то подходила к окну, то снова всматривалась в фотографии Дамблдора и Северуса Снейпа на первой полосе газеты... Ближе к вечеру все же снова выбралась за покупками и на сей раз приобрела все, что было нужно.

Несколько дней прошли в тревоге и смутном ожидании каких-то перемен... И вот в один вечер, уже приняв душ и расчесывая волосы перед сном, Изабелла услышала звонок в дверь и открыла. На пороге стоял ее муж.

Она отступила назад, хлопая глазами и стоя неподвижно, как будто не узнавая его. А он шагнул к ней, сказал: "Здравствуй!", обнял и поцеловал в губы.

А потом, улыбаясь, спросил:

— Ну что, ты меня не впустишь дальше прихожей?

Она, почему-то оробев и растерявшись, сдавленно ответила:

— Да, конечно, проходи. Ты... ты хочешь есть? Или чаю?

Он засмеялся:

— Нет, я хочу только тебя...

Подхватил ее на руки, спросил, где у нее спальня, и понес ее туда. "Как хищник — добычу", — пришло в голову Изабелле. А он, словно в ответ на ее невысказанную мысль, выдохнул: "Я там только об этом и мечтал..."

В спальне он положил жену на кровать, как большую куклу, и тут же начал раздеваться. Изабелла опомнилась, разобрала постель, сняла пеньюар и легла под одеяло. Сердце колотилось где-то в горле...

Он лег рядом и придвинулся к ней, шепча: "Я так скучал по тебе, моя хорошая..." — и только сейчас заметил ее волнение и дрожь.

— А ты? — спросил он. — Ты меня вспоминала?

— Да... — тихо ответила Изабелла. — Все время вспоминала... А вы... вы снова бежали?

Рабастан внимательно поглядел на жену — он еще улыбался, но в прищуренных глазах уже не было радости, они блестели каким-то тусклым, словно оловянным, неживым блеском.

— Да, бежали. То есть, нас Повелитель освободил. А ты... ты что, не рада?

Она вдруг заплакала.

— В чем дело? — резко спросил Рабастан.

Она не ответила и уткнулась лицом в подушку. А он вспомнил ее растерянность и даже испуг при его появлении, и ему пришло на ум — что, если она?.. И эта мысль уже не отпускала. У него потемнело в глазах, улыбка сбежала с помертвевшего лица. Он отстранился, ощущая, как нарастает в нем разочарование, гнев и горечь...

Ему было восемнадцать лет, когда он вступил в организацию, и тогда же он узнал, что жена его брата, Беллатрикс, в которую Руди был влюблен, наверное, с четвертого курса — изменяет ему с Повелителем. Он тогда ничего не мог понять — как Руди с этим мирился? Его брат не был ни трусом, ни слабаком, так почему? Потому что слишком любил жену? Потому, что Темный Лорд был их знаменем и вождем, их кумиром, которому можно отдать и самое дорогое? А еще он когда-то спас Руди жизнь, вылечив его от смертельной болезни, когда тот был еще ребенком — целители опустили руки, а мать с отцом, почти потеряв надежду, впали в отчаяние... Конечно, Басти не лез к брату с расспросами и советами, но горячее сочувствие к Руди и безотчетная неприязнь к Беллатрикс, правда, внешне никак не проявляющаяся, в нем укоренились накрепко. Самое странное, что Темного Лорда он не осуждал, хотя, если бы это была его, Рабастана, жена... Но такого он себе представить не мог.

И сейчас он думал, глядя на плачущую жену: "Нет. К дракклам. Мы с Руди найдем этого мальчика... Сэма... и официально признаем его наследником, если уж на то пошло. И вообще не стоило все это затевать — свадьбу и прочее..." Но что ему теперь делать? Встать и уйти? А с какой стати? Чтобы она потом еще и посмеялась над ним? Нет, он возьмет то, за чем пришел — в конце концов, он имеет право, он ее законный муж.

Он снова ощутил острое желание к ней, но смешанное с гневом и презрением. Грубо изнасиловать ее — вот чего ему хотелось. Придвинувшись к жене ближе, он резко повернул ее лицом к себе. Но когда Рабастан встретил ее растерянный, беззащитный взгляд, что-то в нем дрогнуло. "Посмотри мне в глаза, дорогая", — негромко сказал он, и, несмотря на ласковое обращение, это прозвучало как приказ. Изабелла перестала плакать и испуганно уставилась на него широко распахнутыми глазами. Он взял с тумбочки свою палочку и, направив ее на жену, произнес: "Легилименс!"

В ее мыслях он увидел только самого себя, и никого больше — никакого другого мужчины там не было и в помине. Она его ждала, она думала только о нем все это время. Рабастан снова повторял заклинание, стараясь проникнуть как можно дальше, сломать ее щиты, если они есть — но их не было... Он наконец опустил палочку, и вздохнул так, как будто только что сбросил с плеч тяжелый груз, который тащил на себе без магии. Поток грязных, злых мыслей прекратился, он провел рукой по лицу и встряхнул головой, словно отгоняя последние остатки наваждения... Улыбнулся счастливо и взглянул на нее — она села на кровати, очень бледная, прижимая пальцы к вискам. "Голова заболела..." — пожаловалась она.

И он вспомнил — Фрэнк и Алиса Лонгботтомы, уединенный дом, и они вчетвером, сменяющие друг друга... то есть втроем, Барти просто сидел там, ожидая, когда все закончится. "Круцио!", "Легилименс!", крики, безумный смех... Барти, с бледно-зеленым лицом выходящий из ванной, держась за стенку...

Он застонал, в ужасе от самого себя: "Прости, Изабел, прости меня, пожалуйста...". Забыв о своих подозрениях, Басти чувствовал теперь только раскаяние. Гладя ее по голове, он мысленно выругался в свой адрес: "Бл**ь, скотина, ты бы еще Круцио ее приложил, идиот..."

Она безучастно сидела, не отстраняясь, но как будто не обращая на него внимания. Потом встала, нашла в шкафчике зелье, видимо, от головной боли, сделала глоток, сморщилась и запила водой. И снова легла рядом, смотря на него устало и печально.

— Изабел, прости, я дурак, я скотина... Пожалуйста, прости...

Она тихо ответила:

— Я понимаю — ты ревнив, и ты меня почти не знаешь, и тебя целый год не было... Может быть, я на твоем месте тоже бы приревновала...

— Ты не обиделась на меня?

Изабелла молчала, но ее мысли путались в лихорадочном смятении. "Конечно, я понимаю, почему он... Но все же, зачем он так?.." Он тем временем прижимал ее к себе, все еще шепча извинения, гладил, целовал, вдыхая аромат нежной кожи, и она в конце концов уступила ему, почти нехотя… Но странно — в ней, глубоко внутри, вдруг возникла сладостная дрожь, которая все усиливалась с каждым его движением, накатывая жаркими волнами, разливаясь по всему телу. Трепещущие нервы, словно натянутые до предела нити, казалось, сейчас вот-вот порвутся. И — да, она не выдержала и распалась на мириады маленьких живых огней, время остановилось, весь мир перестал существовать. И чтобы не потеряться, не пропасть в этом измерении исчезнувшего времени и пространства, она крепко-крепко обняла того, кто был там с ней вместе… Вернувшись в реальность, она прежде всего ощутила свои руки, обнимающие мужа, и даже, кажется, впившиеся ногтями в его спину. Потом открыла глаза и увидела над собой его лицо — глаза у него сейчас были светло-голубые и удивительно чистые и ясные. Не желая отпускать его, она прижала его к себе еще сильнее и потянулась приоткрытыми губами к его губам...

Когда Изабелла, наконец, разомкнула объятия, Рабастан, перевернувшись на спину и продолжая обнимать ее, гладя белокурые волосы, такие мягкие и теплые, внутренне содрогаясь, осознал, что чуть было не испортил все. Странно, подумал он, в Азкабане ему почему-то ни разу не приходила в голову мысль об ее измене. И слава Мерлину, что не приходила — такое могло и с ума свести.

Он тихо сказал: «Ты что, боишься меня, Изабел? Не бойся… Я больше никогда так не буду...» А она, прижавшись щекой к его груди, все еще не могла опомниться от пережитого только что, почти невыносимого, невозможного блаженства, целовала его, и едва не плакала от щемящей сердце нежности.

Когда она заснула, прильнув к нему, он подумал: "Мерлин, хоть бы Милорд сегодня не вызвал... Так жалко ее будить". Но Мерлин его не услышал. Едва он задремал, Метка дала о себе знать. Проснувшись, и посмотрев на свое левое запястье, он осторожно дотронулся до плеча Изабеллы:

— Извини, моя хорошая... Мне надо идти — Повелитель вызывает.

Она непонимающе посмотрела на него, он показал ей Метку. Она простонала:

— Ну как так можно? Ночь же...

— День или ночь — это неважно, — усмехнулся Басти.

Он встал и начал одеваться, вполголоса ругаясь. Изабелла тоже встала, спросила:

— Может, ты хоть позавтракаешь?

— Некогда.