От Цезаря до Августа

Вергилий и Саллюстий

Вокруг образованного, молодого и очень богатого Азиния Поллиона, управлявшего Цизальпинской Галлией и самого составлявшего carxnina nova,[681] т. е. стихотворения в новом стиле, образовалась группа молодых эллинизованных поэтов, открытых врагов подражателей Энния и горячих сторонников самых смелых греческих нововведений. В числе этих молодых поэтов был Вергилий, которому тогда было двадцать восемь лет и который с одобрения Азиния задумал произведение более оригинальное, чем мелкие стихотворения, которые он писал до сих пор. Он предполагал написать гекзаметрами эклоги, подражая Феокриту, но с тем чтобы под сицилийскими пастухами подразумевать людей своего времени, дать в буколических сценах намеки на современные события и на фоне традиционных пейзажей греческой буколической поэзии описать красивый пейзаж долины По, прелесть которого так глубоко чувствовал этот сын крестьянина, воспитанный на берегах Минчио. К концу 42 года он трудился уже над своей второй эклогой, в которой воспел любовь пастуха Коридона к прекрасному Алексею, облекая, таким образом, в буколические стихи, если верить древним писателям, свою любовь к молодому рабу, подаренному ему Азинием Полл ионом. Затем последовала третья эклога, ще он, подражая четвертой идиллии Феокрита, выводит на сцену двух пастухов, которые ссорятся между собой и, вызывая друг друга на поэтическое состязание, критикуют поэтов старой латинской школы и прославляют Поллиона — как поэта, умеющего культивировать новый стиль. Так, в песнях аркадских пастухов уже чувствуется современная литературная полемика. В то же самое время пылкий и желчный Саллюстий обрушился на другую вековую древность — «Анналы». Саллюстий снова пополнил свое состояние, много награбив в Нумидии во время междоусобной войны Цезаря; по возвращении он мог блеснуть роскошью, выстроить виллы, дворцы и пользоваться богатством и властью, которые благодаря дружбе с Цезарем, казалось, должны были стать вечными. Но мартовские иды чуть было все это не уничтожили.　

После этой катастрофы Саллюстий поспешно удалился от политической жизни, сделавшейся слишком опасной для такого богатого человека, как он; однако он не примирился с консерваторами, а когда победа при Филиппах уничтожила опасность консервативной реставрации, он взялся за перо, чтобы излить свою злобу, и составил серию «историй», в которых хотел описать позор и ошибки консервативной партии. Первым сочинением, над которым он работал в это время с помощью одного греческого вольноотпущенника по имени Аттей, ритора и литератора по профессии,[682] была парадоксальная история заговора Катилины. Желая дать дерзкий ответ консерваторам, не перестававшим обвинять людей народной партии в единомыслии с ужасным преступником, он старался доказать, что этот заговор был затеян преданной Сулле знатью, обедневшей после очень быстрой растраты кровавой добычи во время гражданской войны. Заговор, следовательно, был позором для консервативной партии; мать одного из ее героев, убийцы Цезаря Децима Брута, сама принимала в нем участие. Саллюстий внес слишком много страсти в этот труд, чтобы не запутать и не исказить факты, но в то же время он оказал латинской культуре великую услугу, возобновив в артистической, психологической и рациональной истории сухой рассказ летописей, составлявших в течение столетий историю Рима, — историю столь же сухую и нелепую, как та мнимая критическая и научная история, к которой хотели бы привести ее еще и сейчас некоторые педанты. Аттик и Корнелий Непот, чтобы изложить великие факты из истории Рима, следовали по годам и сухо описывали события год за годом, как будто бы исторические лица были тенями, а события — простым предметом монотонного перечисления. Саллюстий, напротив, подражая грекам, особенно Фукидиду, написал психологическую и артистическую историю, где подверг анализу страсти людей, где действующие лица представлены весьма рельефно, а события, рассказанные в рациональном стиле, являются предметом философских и нравственных размышлений.